кие чувства обуревают мою душу? Неужели они хотят, чтобы я была их рабой?
— Королевой, государыня! Они хотят, чтобы вы были королевой! Да и вам самой станет легче, если вы немного рассеетесь и потом привычной рукой возьметесь за бразды правления! Ведь уж сколько времени продолжается все это!… А за границей болтают, что английский двор оскудел… А почему? Этого я уж не знаю..
— Нет, это не смеют говорить! — с раздражением воскликнула Елизавета. — Нет, только не это! Дай мне зеркало!
Леди Анна поспешила исполнить приказание.
Конечно, Елизавета не раз смотрелась в зеркало, но в ее голове не было тех мыслей, которые сейчас вызвали в ней разговоры с Лейстером и обер-гофмейстериной. Теперь же, бросив взгляд в зеркало, она невольно отшатнулась и пробормотала:
— Да, я сильно изменилась!
— Соизволите приказать подать вам одеться? — поспешила спросить леди Анна.
— Да, сделай это.
Обер-гофмейстерина радостно поспешила позвать фрейлин; против всякого ожидания она добилась очень многого, и, может быть, только потому, что первый гнев королевы обрушился на Лейстера.
Леди Анна позвала фрейлин, заведовавших гардеробом королевы, и камер-фрейлин. Все поспешили к исполнению своих обязанностей. Леди Анна выбрала любимое платье Елизаветы. Через пять минут королева уже была занята большим туалетом, но для кого собственно — этого она не знала и сама. Но если бы эта всемогущая государыня догадалась сейчас, что служит просто марионеткой в ловких руках своего первого министра, ему пришлось бы плохо..
Через некоторое время Бэрлей снова подошел к леди Анне с немым вопросом. Та сразу поняла его.
— Ее величество занята туалетом, — ответила она.
Ласковая улыбка и новый поцелуй ее руки были наградой министра послушанию обер-гофмейстерины.
— Дайте мне знать, когда государыня окончит свой туалет, — сказал он.
— Слушаю-с, милорд, — ответила леди Анна.
Бэрлей вернулся обратно в кабинет, где он обыкновенно работал во время своих занятий во дворце. Вскоре ему дали знать, что туалет окончен, и он отправился к королеве.
Слезы облегчают горе женщины, но в еще большей степени заботы о собственной наружности могут облегчить ее страдания. Теперь в Елизавете проснулось прежнее кокетство, и казалось, что она забыла обо всем на свете, кроме наряда и украшений.
Королева сидела посреди своей гардеробной в кресле. Перед ней, по бокам и сзади стояли венецианские зеркала выше человеческого роста, и около нее хлопотали парикмахерши да камер-фрейлина, старавшаяся половчее укрепить какое-то бриллиантовое украшение.
Бэрлей так и застыл, словно окаменев, у порога. Елизавета поняла своего министра и улыбнулась. Она выслала из комнаты своих дам и, улыбаясь, спросила Бэрлея:
— С чем вы явились, милорд?
— Ваше величество, я даже забыл, зачем явился к вам, — ответил Бэрлей, весь погруженный в восхищенное созерцание. — Я благословляю небо, что мои глаза удостоились видеть вас в присущем вам блеске, красоте и величественности, что весь ваш вид говорит о лживости уверений ваших врагов!
— В чем дело? — Елизавета поспешно встала и скользнула в находившийся по соседству рабочий кабинет. Бэрлей последовал за ней. — Говорите!
— Злобная зависть и подлое недоброжелательство врагов Англии заставляют их распространять за границей слухи, будто над лондонским двором веет призрак смерти…
— Ого! — в гневе воскликнула королева.
— Врага государства и религии, — продолжал Бэрлей, — уже торжествуют, что в Англии естественным путем произойдет перемена царствования…
— Довольно! — крикнула Елизавета, и ее щеки покраснели даже под слоем белил и румян. — Все остальное я уже поняла! Лорд Дэдлей прав, в известном отношении он обладает огромным тактом…
Бэрлей насмешливо улыбнулся.
— Но хорошо же, — продолжала Елизавета. — Теперь я снова покажу себя! Мы устроим несколько праздников. Я докажу всему свету, что никакие государственные заботы не могут слишком тяжело придавить мне плечи! Что вы посоветуете?
— Погода очень хороша, ваше величество. Прикажите устроить большую охоту. При этом мы не только докажем, что наш двор полон жизни, но и ваша особа явится во всем своем лучезарном величии. Сплетни в народе будут опровергнуты, издевательства и злобные надежды заграничных недругов исчезнут сами собой и все их оскорбительные расчеты разлетятся прахом!
— Вы правы! Завтра же пусть будет устроена большая охота. У вас есть что-нибудь для меня?
Бэрлей сделал ряд незначительных докладов, с которыми было скоро покончено, и ушел от королевы, довольный успехом своего плана.
Елизавета подозвала дежурную камер-фрейлину и приказала:
— Если лорд Лейстер еще в Гринвиче, то позовите его сюда!
Камер-фрейлина ушла.
Лейстер, сейчас же явившийся по переданному ему приказанию, был очень поражен переменой во внешнем виде королевы, но затаил в себе это изумление и стоял у порога с низким поклоном, ожидая приказаний Елизаветы.
— Милорд Дэдлей, — сказала королева, — мы желаем устроить завтра большую охоту, позаботьтесь о всех необходимых приготовлениях, вы будете нашим кавалером.
Счастливый Дэдлей! Как ему было владеть собой!
Он поклонился так низко, что чуть не коснулся лбом пола, и, пятясь, пятясь, вышел из кабинета королевы, ободряемый ее ласковыми улыбками. Сверкая счастьем и гордостью, он прошел через приемную, куда уже проникло известие об устраиваемой большой охоте, что вызвало всеобщую радость и оживление.
Глава двадцать втораяЭДУАРД МАК-ЛИН
Приговор Марии Стюарт вызвал в Англии народную радость, а в Шотландии — страшное раздражение. Негодовали и правители всей Европы. В глазах протестантов этот приговор подрывал уважение к Елизавете и увеличивал ненависть католиков. А на всех заграничных приверженцев Марии Стюарт, на всех английских и шотландских лордов, бежавших за границу, он произвел впечатление удара грома среди ясного неба, так как они смотрели на нее как на политическую и религиозную мученицу. К таким приверженцам принадлежал и шотландский лорд Мак-Лин, который давно уже жил не в Шотландии, а в Италии, у озера Комо.
Мак-Лин был скорее приверженцем католической религии, чем королевы Стюарт. Его меньше всего интересовали счеты Елизаветы с Марией, гораздо больше — восстания против протестантского господства в Шотландии. Тем не менее он считал Марию Стюарт законной государыней, а себя — ее подданным.
Когда партия Марии Стюарт была рассеяна, враги Мак-Лина воспользовались удобным случаем свести с ним личные счеты. Поэтому Мак-Лин был вынужден бежать и скрыться во Франции с частью преданных ему людей.
В изгнании скончалась супруга лорда, оставив ему сына Эдуарда в возрасте пяти лет. После смерти любимой жены Франция опротивела лорду. Поэтому в сопровождении тех слуг, которые по-прежнему не желали расставаться с ним, Мак-Лин переехал в северную Италию. Купив там имение, он основал небольшую шотландскую колонию. С того времени прошло пятнадцать лет, лорд состарился и познал равнодушие к мирской суете.
Но за это время вырос его сын Эдуард, которому исполнилось уже двадцать лет, вместе с ним выросло и новое поколение шотландских эмигрантов.
В раннем детстве воспитанием Эдуарда руководила старая кормилица, ярая католичка и фанатическая поклонница королевы Марии Стюарт. Позднее воспитанием юноши занялся суровый шотландский ученый по имени Буртон, который бежал вместе с лордом из Шотландии и о котором можно было сказать то же самое, что и о кормилице. Одновременно с сыном лорда старик занимался также и с остальными детьми колонии.
К одному из этих юношей Киприану Аррану лорд Эдуард питал особенно крепкую и дружескую привязанность. Позднее Киприан стал кузнецом. Но это обстоятельство не мешало совместному обучению, которое продолжалось теперь по воскресным и праздничным дням. Старый лорд и сам время от времени читал молодой аудитории нечто вроде лекций, состоящих из описаний различных местностей и красот родины, из рассказов по истории ее государей. Благодаря этому молодые люди росли религиозно и патриотически настроенными, что сделало их фанатичными сторонниками несчастной Марии Стюарт.
С особенной силой все эти чувства проявлялись у Эдуарда, который вырос в сильного, красивого и энергичного молодого человека. Он стал самым отъявленным приверженцем Марии Стюарт и увлек этим и своего друга Киприана.
Сначала эти симпатии не преследовали какой-нибудь определенной цели, да и воспитание молодежи велось без предвзятого намерения. Лорд спешил женить сына, и тот уже успел обручиться с одной из своих соотечественниц.
Но вдруг в их краях появился незнакомый шотландец, оказавшийся агентом, который был послан из Парижа в Рим по делам Марии Стюарт и возвращался теперь обратно. Этого человека звали Петром. Он-то и принес своим соотечественникам весть об осуждении Марии на смерть, при этом заметил, что с приведением приговора в исполнение английское правительство не торопится.
Эта весть изменила обстановку в доме Мак-Лина. Все перепугались и переживали за королеву. Но вскоре пришло и утешение: Эдуард решил освободить Марию Стюарт, и отец одобрил этот план.
Шотландец Петр отправился в один из соседних городков, и Эдуард поспешил к нему, чтобы сообщить о своем решении. Петр был очень удивлен, что и в чужой земле зреют такие надежды и намерения, одобрил план Эдуарда и обещал ему помощь кардинала Лотарингского, кроме того, он предложил юноше отправиться вместе с ним в Париж.
Эдуарду понадобились помощники, и первым делом он подумал о своем лучшем друге. Киприан Арран немедленно согласился и постарался уговорить своих товарищей. Двенадцать соотечественников выразили согласие помочь Эдуарду и Киприану в их деле.
Эдуард простился с невестой и ее родителями, придумав правдоподобный предлог для отъезда. Его снабдили рекомендательными письмами и достаточными средствами. И вот Эдуард в сопровождении Петра и дюжины смелых, отважных, хорошо вооруженных людей на великолепных лошадях поспешил к намеченной цели.