Логинов подумал, что браслет был бы уместен по случаю расставания, но выбор оказался неприятно сложен. Его толкнул плечом лысый лобастый парень, одетый нарочито дорого и небрежно, и продавщица тут же переключилась на нового покупателя. Было нестерпимо душно, несмотря на кондиционер, работавший во всю силу мощных лёгких, и Логинов уже пожалел, что зашёл в магазин, но тут увидел её. Марину.
Она стояла возле витрины с бирюзой, чуть наклонив к стеклу голову и беспрерывно поправляя падавшую на лицо прядку пружинистых рыжих волос, переливавшихся от магазинных ламп горячим медовым золотом. И было в этом лёгком движении её тонкой руки что-то совсем нездешнее, чистое, почти ангельское. Так котёнок играет с мохеровым клубком, осторожно трогая его лапой. Логинов загадал, чтобы она обернулась. Но она не спешила, увлечённая какими-то дешёвенькими кулонами на витрине. Он подошёл к ней совсем близко, но девушка будто и не заметила. И только когда жар, исходивший от него, коснулся её кожи, она вдруг вздрогнула и повернулась. Все последующие девять лет Логинов вспоминал этот перевернувший его жизнь миг и одержимо видел множество его повторений во всём, что напоминало бирюзу, – в море, плеске сосновых веток на ветру, шероховатых подпалинах на медной ступке, мартовском инее на водосточных трубах и в холодных серо-голубых глазах Марины, в которых он беспомощно тонул, так до конца и не поверив, что она стала его женщиной.
– Простите, – сказал он ей тогда, у витрины, – не могу ли я довериться вашему вкусу?
Её лицо было свежим и невероятно юным. Золотистый румянец во всю щёку, фаянсовая, почти прозрачная кожа, какая бывает только у рыжих людей, чуть удивлённые брови тёмного медно-коричневого бархата и чудной лепки губы не оставляли ни малейшего сомнения: пред ним та самая девушка. Та самая. Та самая. Это её он ждал всю жизнь, её, только её!
Марину нельзя было назвать абсолютной, безупречной красавицей, но именно в этих немного неправильных чертах лица, в остром лисичьем подбородке, чуть вздёрнутом носике и большой круглой родинке на левом виске он увидел свою будущую жену, увидел сразу и даже испугался.
– Моему вкусу? – улыбнулась она. – А с чего вы взяли, что он у меня безупречный? Может быть, лучше позвать девушку… – Она поискала глазами продавца.
– Не надо никаких девушек, – жарко перебил Логинов, – если вы не очень спешите, я был бы счастлив… помогите мне выбрать…
Он говорил сбивчиво, отводя глаза, будто просил о чём-то постыдном.
– Ну, хорошо, – весело ответила она. – Какое у вас событие? Свадьба? Юбилей?
– Да нет, – Логинов задумался. – Просто…
– Просто? – девушка вновь улыбнулась и посмотрела на него с уважением. – Понимаю.
– Да нет, не понимаете… – начал было Логинов, но вовремя сообразил, что не готов сейчас рассказывать ей о расставании с подругой. – В общем, что-нибудь на память.
Она подняла подбородок к потолку, задумалась и принялась закидывать его вопросами: какого возраста дама, брюнетка или блондинка, темпераментна или хладнокровна, какие ароматы предпочитает – цветочные или пряные, ведь это важно, очень важно, тонкие ли у неё запястья и шея и нет ли фотографии с собой.
Фотографии у Логинова не было. Он заворожённо слушал, мало понимая смысл её воодушевлённой трескотни, что-то кивал на реплики об александрите и опале, поддакивал и без конца благодарил, как провинциальный проситель. В итоге они выбрали пузатую серебряную шкатулочку для колец, украшенную на персидский манер крупными фасолинами бирюзы и треугольными ярко-розовыми кораллами. Нутро подсказывало Логинову, что подарок довольно скромный, простенький и никак не подходит для события расставания, тем более подруга его предпочитала исключительно золото, но Марина, держа шкатулку в руках и восхищённо гладя длинным пальцем крышечку, восторженно сказала:
– Вашей даме точно понравится. Я была бы счастлива получить такую.
Судьба сувенирной коробочки была решена.
Логинов старомодно – с поклоном – поблагодарил девушку, уже зная, что подарит шкатулку именно ей.
Приглашение на кофе Марина приняла. От подарка отказалась. Согласилась взять его лишь через месяц знакомства, а с ним и множество других знаков внимания – теперь уже золотых. Но близко не подпускала, распаляя страсть Логинова пространными обещаниями.
Он ухаживал за ней терпеливо, осторожно. Как охотник, шёл по рысьему следу, да она и сама была рысь – и разрез глаз, и рыжая масть. Он чувствовал, что у неё кто-то есть, бесился от ревности, Марина же пожимала плечами: «Я ничего тебе не обещала. Если хочешь уйти – я тебя не держу».
Да, он хотел уйти, но не мог, был намертво привязан к этой ветреной девчонке и не понимал, почему не способен излечиться от выматывающей, убивающей его страсти. Колдовского в ней было столько же, сколько ангельского, и для него не существовало, не могло существовать других женщин. Логинов знал, что чем-то раздражает её, не понимал чем и очень страдал. Это от любви до ненависти один шаг, а от раздражения до симпатии – пропасть. И ни пройти её, ни переехать.
Логинов не сдавался. Настойчиво, с занудным постоянством ждал её часами в кафе, – а она могла вовсе не появиться; вышагивал под её окнами, как школяр, – а она, зная это, лениво задёргивала занавеску; доставал ей звезду с неба, жемчуг со дна моря, жар-птицу и Конька-горбунка – всё, что она желала, любой каприз, – а она подчас даже не удосуживалась вскрыть подарочную упаковку.
Логинов терпел. День, когда он понял, что больше не раздражает Марину, был самым счастливым за всю его жизнь. Нет, он пока ещё не любим и мечтать об этом не стоит, но в глазах любимой женщины он читал великую благость позволения быть рядом с ней. Без привычного равнодушия с её стороны, горечь которого он не смог забыть даже годы спустя.
В их первую ночь, когда она отдалась ему – небрежно, игриво, нарочито театрально зазывая его, так, что он был уверен: в любую минуту она остановится и скажет: «Я пошутила, Феликс. Ты что, поверил?» Он боялся быть вот так осмеянным, но желал её настолько сильно, что никакое возможное унижение не остановило бы его. Это произошло в загородном доме его друзей, уверенных, что Логинов с Мариной давным-давно пара. К этому моменту он делал Марине предложение выйти за него раз, наверное, десять. Каждый раз она отказывала, отказала и на этот.
Но Логинов не отступал. Их близость теперь стала еженедельной – по расписанию. Марининому расписанию. Логинову оставалось лишь подчиниться, и он радовался тому, что перешёл из категории «быть нелюбимым» в категорию «не быть любимым» – по сути своей это уже было огромной победой. Не спасительное лекарство, но и не яд, а хотя бы плацебо.
В ней всё было неправильно и оттого притягательно. При абсолютном музыкальном слухе Марина была патологически неспособна к иностранным языкам и даже к танцам. Декоративной косметикой она совсем не пользовалась, говорила, что ощущает себя грязной под слоем туши и пудры, но часами могла намазывать на себя все подряд пробники в магазине Tax free в ожидании задерживающегося рейса. Она никогда не пекла пироги, вообще терпеть не могла мучного, но с почти фанатичной дотошностью хорошей домохозяйки собирала рецепты булочек и кулебяк, отсортировывала их, подшивала в специальный альбом. Иногда она увлекалась диетами – всеми без разбора, сочетая их с изнурительными спортивными истязаниями тела, но при этом полнела с фантастической скоростью. Будто бы её чуткий метаболизм спешил восполнить гармонию несоответствия всем на свете стандартам.
Марина в ту пору заканчивала последний курс архитектурно-строительного университета, но по специальности работать не собиралась – уже была успешным свадебным дизайнером-флористом, востребованным в модной петербургской тусовке. Логинов видел иронию в том, что таскал ей огромные букеты, а она приносила «с работы» гирлянды из роз и орхидей, оказавшихся лишними в декоре банкетного зала. «Не бросать же их, они там умрут», – говорила Марина. Логинов перестал приносить цветы, и она даже как будто не заметила этого. Как часто не замечала его самого.
Однажды они поссорились. Логинов поехал проверить пациента в Гатчину, забыв мобильный телефон дома, и Марина, не дозвонившись ему, по его возвращении устроила сцену, обвинила в том, что, когда он нужен, его никогда нет и что она ему якобы надоела, приручил-поиграл-бросил, всё плохо, плохо. И несколько дней не брала трубку, когда Логинов звонил, – он был уверен, что она решила наказать его. «Пусть остынет», – решил он. Ему и самому нужна была пауза, короткая передышка в общении, хотя он знал, что не выдержит и трёх дней. Но через сутки ему позвонили.
– Феликс, здравствуйте. Я нашёл вашу визитную карточку. Помните, мы общались два месяца назад, вы приходили с Мариной Зайцевой ко мне на концерт?
Звонил один известный пианист, Ляминов, Маринин клиент. Логинов с трудом вспомнил, что в тот день как раз и была свадьба дочери Ляминова, и Марина должна была подготовить цветочные декорации и букет невесты, украсить какую-то арку и столы, навесить гирлянды…
– Понимаете, торжество через час. Уже прибывают гости, а цветов никаких…
Логинов с трудом сообразил, о чём твердит ему пыхтящий от возмущения пианист, а когда догадался, почувствовал, что сердце с ледяным зубастым звоном упало куда-то в желудок.
– Мы не можем до неё дозвониться. А ведь деньги заплачены. И праздник сорвётся…
Логинов не дослушал. Марина, конечно, была взбалмошной, капризной, но к работе она относилась ответственно, иногда даже чересчур, и представить, что она забыла или опоздала, было в принципе невозможно. Что-то случилось с ней. Что-то страшное.
Логинов судорожно набирал, один за одним, знакомые номера – родителей, подруг, сокурсников, цветочной базы, с которой она работала. Везде отвечали, что ничего не знают, советовали не паниковать. Телефоны родителей были вовсе отключены.
Не зная, что думать, Логинов испуганным зверем метался по городу, караулил её возле парадной, звонил в общее городское справочное по больницам – никаких следов. Он провёл мучительную ночь в машине, припарковавшись возле Марининого дома и глядя на тёмные глазницы её окон. А рано утром она позвонила сама и шершавым рогожным голосом без эмоций отрывисто произнесла: