– Я знаю, док…
Его голос звучал обречённо.
– Знаю, что всю жизнь чего-то боялся. Сейчас я не боюсь. Ничего и никого. Только смерти. Мне кажется, если кто и захочет меня убить – ему будет легче лёгкого. Взять булавку, например. Ту, что вы мне подарили.
– Стоп! – почти выкрикнул Логинов.
Мосс вздрогнул и затравленно посмотрел на него. Глаза честные, чистые. Сказал правду, не слукавил. Но то, что Мосс сейчас говорил, тянуло на полноценное психосенсорное расстройство, когнитивно-энфазийный синдром. Такая хорошая зрелая шизофрения. Тугой переключатель в мозговой корковой зоне сдвинули – всего на один нанометр, и вот вам сочный выпуклый бред.
– Я боялся бабочек, и страх был огромен. Кому-то на небесах показалось это забавным – сделать так, чтобы я не мог к ним приблизиться. Может быть, Бог защищал меня таким способом? А может быть, смеялся надо мной. И в насмешках своих пошёл ещё дальше – превратил меня в того, кого я избегал и ненавидел всю свою жизнь? На вот, теперь сам побудь изгоем, ненавистной божьей тварью!
Логинов с горечью подметил, что никогда раньше Мосс не философствовал и вообще не говорил подобным образом. Да, он склонен к депрессии, но даже тогда, когда у него случались перепады настроения, он не задумывался о своём месте в этом мире и ни в коем случае не думал о том, что кто-то свыше его наказывает. Сейчас думает. Это свидетельствовало в пользу того, что он находился на кризисном пике. Уверенность в божественном вмешательстве в его судьбу, поиск и нахождение своего племени, изменённая речь, масса доказательств (очевидных только ему) в сопричастности к иному биологическому роду говорили об одном: пациент болен серьёзно. Единственное правильное решение сейчас должно было выглядеть так: Мосс отправляется на такси домой, принимает сильнейшее успокоительное, ложится спать, а он, Логинов, выискивает в своей записной книжке наиболее грамотного практикующего психиатра, звонит ему, объясняет со всей честностью, что произошло, и… Едет-едет-едет белая карета.
Чувство вины, холодное и злое, грузно навалилось на Логинова. Он упустил пациента! Он – убийца, нарушивший самое главное врачебное правило: не навреди.
Да, он сумел избавить этого мальчика от панического страха, от изъедающей его фобии, победа, ура. Но что тот получил взамен? Дрянной диагноз, нерабочую группу инвалидности. С фобией можно как-то жить, ведь не умер же Мосс до этого момента, а как жить с сознанием, что ты – бабочка?
– Виктор, вы рассказывали кому-нибудь о своих ощущениях?
Мосс пожал плечами.
– Пока нет. Но Вера, мне кажется, догадывается. Смотрит на меня как-то по-особому, мёд вот вчера купила. Раньше мы его не ели…
Логинов с силой сжал его локоть.
– Виктор, никому не говорите, слышите!
– Вы думаете, люди не догадаются? – он снова повертел перед носом Логинова ладонями. – Меня и собака на нашей лестничной клетке облаяла, а вообще-то она меня знает давно. Тётя Галя, наша соседка, поздоровалась утром как-то напряжённо и так пристально вглядывалась в меня… Что это, мол, Витенька, у тебя лицо такое бледное? Я ничего не ответил, ушёл к вам в больницу. А если спросит снова? Она ведь с детства меня нянчила, припрётся вечером с какой-нибудь микстурой, что я ей скажу?
Лицо у Мосса было и вправду пергаментное.
– Никому! – почти прошипел Логинов. – Виктор, давайте договоримся так: ваше новое состояние должно стать тайной для окружающих, об этом будем знать только вы и я.
– А Вера?
– Я поговорю с ней сам.
Мосс смотрел перед собой пустыми глазами, не решаясь высказать вслух сомнения.
– Поймите, Виктор, – напирал Логинов, – вы не должны дать понять кому бы то ни было, что с вами что-то не так. Общество не особо жалует инаких, вы и сами знаете это.
– Мне не поверят? – неуверенно побормотал Мосс.
– Дело не в том, поверят или нет. Если вам не поверят, вас побьют за ложь. Если поверят – побьют за правду.
Последние слова убедили Мосса. Он сухо кивнул и поёжился, как от сквозняка.
– А вы сами, док? Вы мне верите?
– Конечно, я верю. Верю в то, что вы так чувствуете.
– Нет, я не об этом спрашиваю.
Логинов знал, что вопрос был о том, верит ли он на самом деле в превращение. Как врач, он обязан был сказать «да», но отчего-то медлил с этой жестокой ложью. В закуток коридора, где они стояли, заглянула встрёпанная уборщица с ведром и шваброй, рявкнула что-то, и Логинов с радостью ухватился за возможность не отвечать, взял Мосса за локоть и чуть ли не насильно пошёл провожать до лестницы.
– Вы сейчас пойдёте домой, отдадите Вере вот это, – он быстро писал на клочке бумаги. – В аптеке эти препараты без рецепта не отпустят, ей надо будет сегодня же подъехать в мой кабинет. Кира, моя помощница, выдаст, что нужно.
– Опять лекарства! – с вызовом дёрнул головой Мосс. – Хватит! Я не личинка, чтоб лечиться!
Он захохотал от собственного каламбура, хлопая себя руками по бёдрам. «Как крыльями машет», – в унисон нескладной шутке подметил хмурый Логинов.
Тихий час погрузил больницу в ватный анабиоз. Коридоры опустели, никто не звенел склянками и тележками, не шныряли пациенты в неизменных тренировочных штанах, не кружились белыми мошками практиканты вокруг вечно спешащих докторов, и даже сестры на посту не было – лишь горела настольная лампа, и глянцевый журнал мозаично пестрел на развороте. Логинов стоял у немытого торцевого окна и наблюдал, как уходил Мосс. Вглядываясь в его сутулую спину, в угловатые плечи, голову, утопленную в поднятый воротник нелепого чёрного бушлата, он не переставая думал обо всём, что произошло за последние несколько дней. Если бы можно было помолиться какому-нибудь божеству, которое бы поддержало его в эту злую минуту, Логинов бы помолился. Но такого божества не существовало. Что бы он только не отдал за возможность открутить плёнку назад всего на несколько дней! Логинов мысленно вернулся в то утро, когда была назначена встреча с Гольфистом. Тот опаздывал минут на двадцать. Этих двадцати минут хватило бы, чтобы долететь до дома Мосса и перехватить у курьера коробку со злосчастными бабочками.
Логинов вспомнил медкарты пациентов в архиве Карлова университета. Несколько тысяч человек, страдающих инсектофобией… Несколько тысяч – только в Праге и ближайших пригородах! А ведь не все обращаются к врачам, тем более на университетскую кафедру психиатрии. Чехи, как и русские, предпочитают терпеть до последнего, но не идти к докторам, такая вот единая эндемичная славянская черта. И что? Эти люди живут и относительно здравствуют, существуют со своей боязнью насекомых как с данным, как с родинкой или бородавкой на теле, работают в престижных офисах, успешно занимаются политикой, женятся, разводятся, рожают, судятся с соседями, ездят в отпуск на море и ходят на собачьи выставки с померанскими шпицами или спаниелями. Ведут нормальную жизнь. И проживут, сколько им там положено. А он, Логинов, в своей научной гордыне посмел думать, что может сломить природу, вынуть подопытного из божьей задумки, насильно осчастливить избавлением от страха, без которого и вне которого Мосса просто не существует! Впервые в жизни Логинов был уверен в собственной победе; ему казалось, что просчитаны все ходы и агрессия, эта великая панацея, способна преломить страх, сделать то, что не удавалось академической психиатрии с её новейшими, клинически подтверждёнными чудесами. Ставка была велика, и Логинов проиграл.
Сильнейшая головная боль, мучившая его эти несколько дней, накатила вновь. Логинов сморщился и сдавил ладонями виски. Надо было срочно решать, как быть с Моссом.
Есть пара надёжных психиатров – один в Москве, другой здесь, в Калининграде. Они не будут задавать лишних вопросов. Стоит просто позвонить им. Ведь, в конце концов, Логинов сделал всё что мог, а психика человека – это зыбкое желе, и никто, ни один лечащий врач не в силах предсказать, чем и как всё может обернуться. Медики не боги.
Логинов достал телефон, долго смотрел на экран. Сейчас тихий час, в коридоре слышен каждый вздох, а разговор не терпит посторонних ушей. Он убрал мобильный в карман и пошёл в палату.
Сосед встретил его ворчаньем и жалобами на нерадивых докторов. Логинов не ответил, лёг на койку, накрылся одеялом и отвернулся к стене. Головная боль не отпускала, но не было сил позвать сестру и попросить таблетку. Спазмы выкручивали мозг, колотили в виски, он пытался подстроиться под их ухающий басо́вый ритм, но выходило плохо.
Сдать Мосса.
Ради него самого.
И ради себя.
Сдать. Сдать. Сдать.
Это единственно правильное решение.
Но Логинов судорожно продолжал искать выход, перебирал в голове всё, что он знал о когнитивных расстройствах, цеплялся за малейшую деталь, которую мог вспомнить из вороха прочитанной по теме литературы.
Сдать Мосса.
Отторжение собственной личности. Замена «я». Отождествление себя с насекомым. Энфазийный бред. Галлюцинаторный синдром. Сильнейшее когнитивное расщепление. И всё это при абсолютной ясности речи – постановки предложений, логики и связи между ними, чёткой, адекватной реакции на вопросы. Если предположить, что мы живём в мире фэнтези и возможно любое волшебство, то Мосс ничем не отличается от остальных людей. Он узнал, что он бабочка. Так неожиданно можно узнать от соседей, что ты – приёмный ребёнок. Да, стресс неизбежен. Но ты не сумасшедший. Ты просто сын других родителей.
Если допустить абсурд, что вот ведь есть чёрные, жёлтые, белые расы, а ты – бабочка. Люди в толпе – армяне, евреи, славяне, буряты. А ты – бабочка. Так уж случилось. Бывает. Это вопрос этнический, не более. Так вот, если сделать такой допуск, то Мосс вполне адекватен, его рассуждения здравы. Нет никаких сопутствующих симптомов.
Да, он раздражителен, нервозен, но таким он был всегда. Ощущение инаковости ещё не признак психического расстройства. Если Мосс будет умницей и никому не расскажет о своём происхождении, то жить он будет полноценной жизнью. Кстати, теперь уже без фобии.