– Когда я увидел её, – продолжал Мосс, – я сразу почувствовал, что это родная душа. Именно она. Не адмирал, не совка, не голубянка. Даже не синяя Морфо. Нет. Мнемозина. Сначала я думал, что мне ближе пяденица…
– Послушайте, Виктор, – перебил его Логинов. – Давайте сделаем так: вы оставите мне этот портрет и не будете никому говорить о том, что дали мне его. Как и о том, что с вами происходит. Вы обещаете мне?
Мосс помолчал, нырнув в свои глубинные путаные мысли, потом выпрямился на стуле.
– Можно я пока оставлю вашу булавку у себя? На время. – Он вытащил из кармана синий кожаный футляр, щёлкнул замочком, подцепил двумя пальцами большую булавку с пауком в стеклянной головке. – Я никого больше не убью. Хотел отдать её вам в тот день, в больнице, даже с собой взял. Но забыл тогда, а сейчас она мне вроде как талисман. Лежит на прикроватной тумбочке в спальне, я без неё заснуть не могу. Смотрю на паука – нет, не боюсь его, просто… Не знаю, как объяснить… Из-за неё и было моё превращение… Если она дорогая, антикварная, я заплачу!
– Не стоит, это подарок, – устало ответил Логинов.
– Она дорога мне невероятно, – Мосс кашлянул и взглянул на него беспомощным взглядом. – А сколько ещё всё это скрывать?
И снова едва уловимые оттенки голоса. «Всё это» – Мосс описал вокруг себя шар, и не было точнее жеста: его новая планета, другая галактика, он на ней сейчас один. И нет сильнее и убийственней такого одиночества.
Сколько ещё всё это скрывать? Логинов хотел сказать: «Ты проживёшь столько, сколько сможешь сохранить свою тайну в секрете», но вымолвил совсем другое:
– Неделю.
Мосс задумался на мгновение и кивнул, улыбнувшись своим нездешним мыслям.
Билет до Риги и обратно Логинов взял на один и тот же день. Рейс с пересадкой в Минске, прямых нет. Долго и муторно, но на поезде трястись больше суток, а у Логинова и часа лишнего не было. Из аэропорта он взял такси и сразу поехал в пригород, в частный психиатрический реабилитационный пансионат. Таксист попался словоохотливый, травил несмешные байки и всё предлагал покатать по городу. Логинов отказывался, про себя моля его заткнуться и жалея, что сел именно в это такси. Надо было, как в шпионских фильмах, пропустить пару машин и выбрать третью или четвёртую. Впрочем, рижские водители наверняка все одинаковые, с определённым набором хромосом, бородатых русских анекдотов и невоздержанной словоохотливостью.
Сзади таксист походил на жука: покатая спина в рубчатом пиджаке, напоминающем хитиновый покров, шеи почти нет, только голова усажена репкой в воротнике – кажется, что длинные усы просто спрятаны, и стоит ему сделать движение – они выползут из височных костей точно так же, как выползает антенна на крыше какого-нибудь спортивного автомобиля.
Логинов поймал себя на мысли, что начинает смотреть на мир глазами насекомого. Так, наверное, думал бы Мосс, если бы сидел сейчас рядом. И сразу вспомнилось: «В голову зверя не залезешь». Кто сказал? Теперь уже не вспомнить, да и неважно.
Пока такси виляло по чистеньким улочкам тихого пригородного рая, у Логинова появилось смутное ощущение, что песчинки в его песочных часах почти все высыпались, осталась лишь щепотка, и если в ближайшие сутки он не придумает, что делать с Моссом, то уже не придумает никогда. И в то же время где-то на самом дне тёмного колодца души он чувствовал, что решение где-то поблизости, ходит вокруг колесом, как балаганный петрушка, дышит в затылок, надо только изловчиться и ухватить его за бубенец. Мучило дрянное подозрение, что эта поездка бесполезна и что в Риге будут потеряны драгоценные часы, но всё же он отчаянно надеялся, что предстоящая встреча с пациентом Станкевича даст ему хоть какие-то ответы.
Доктор неопределённого возраста, с застёгнутым лицом, трюфельными глазами и загадочной табличкой на халате «врач-координатор», принял Логинова с царскими почестями. Упомянутое имя профессора Станкевича привело его в благоговейный трепет, и он заверил, что готов предоставить Логинову для работы «над его темой» всё – от информации до собственного кабинета. Но, проговорив с доктором час и не меньше времени потратив на изучение бумаг, Логинов ничего нового для себя не узнал. Способы лечения старые. Методы диагностики – ещё старее. Из нестандартного набора – только «вишенки на торте» в виде свето– и аромотерапии, бесполезные, как кокосовая стружка на невкусной конфете, но, видимо, необходимые для оправдания стоимости суточного пребывания на этом пафосном психиатрическом курорте. Цена, к слову, была настолько высока, что администрация могла позволить себе кормить постояльцев ресторанной едой и к каждому из них приставить дежурную нянечку.
Убедившись в бессмысленности двух убитых часов, Логинов пошёл в другой корпус к пациенту.
У него было уютное домашнее имя Митя Бабушкин, и сам он, несмотря на почтенный возраст в шестьдесят один год, походил на большого ребёнка, любимого и ненаглядного бабушкиного внука. Полностью лысый, розовый, с идеальной формой черепа, пухлыми маленькими ручками и капризной детской губой, Митя совсем не вписывался в строгий интерьер психиатрического пансионата. Лицо его было чисто и наивно, и казалось, он попал сюда по ошибке, его скоро заберут, ну не могут же не забрать такого вот славного.
Палата оказалась оптимистически солнечной, что, вероятно, было здесь исключением: Логинов приметил, что почти все окна корпуса повёрнуты на север и северо-восток. Сквозь узкие рейки жалюзи просачивался полосатый свет, и было в этой кошачьей игривости что-то абсурдное и гротесковое, если вспомнить страшный диагноз поселенца – когнитивно-энфазийное расстройство. Митя сидел на кровати в белой сатиновой пижаме, закатав штанины до колен и опустив ноги в тазик с водой. Рядом, на кроватной спинке, висел голубой вафельный халат. Когда Логинов вошёл, Митя кивнул ему, как старому знакомому, предложил сесть на единственный стул возле небольшого квадратного стола, выразил радость, пожаловался, что очень страдает из-за того, что номера здесь одноместные – не поговорить с соседями. Он так и сказал – «номера».
Митя живо отозвался на просьбу рассказать о себе, и в его истории никто бы не заподозрил тревожных симптомов. Родился в Мурманске. Почти всю жизнь проработал в гражданском флоте, ходил в северные моря. Был женат два раза, в обоих браках по сыну и дочери. В пятьдесят два года вышел в отставку, увлёкся резьбой по дереву, преуспел в этом, даже пару учебных пособий написал. Участвовал во всевозможных выставках, полный ящик наград. Вырезал из липы модель корабля «Ваза» величиной с мелкого карася, ювелирно запаял в бутылку из-под русской водки и передал с нашим консулом шведской семье, теперь вот искренне верит, что его творенье стоит в кабинете шведского короля Карла Густава. В общем, обычный среднестатистический комиссованный на скучную сушу незлобливый морячок, ничего трагически необыкновенного.
– Вы понимаете, почему вы здесь? – осторожно спросил Логинов.
– Конечно, – невозмутимо ответил Митя. – Когда дети были маленькими, я велел им делать то, что для них полезно. Теперь они выросли и знают, что полезно мне. Старшая дочь каждый год привозит меня сюда. Здесь чудесное место, вы не находите? Рижское взморье, свежий воздух. Дети лучше знают, что нужно пожилым родителям.
– Но вы здесь уже больше года, – вкрадчиво вставил Логинов.
– Дети считают, что я должен отдохнуть.
– А вы сами? Вы как считаете?
Митя пожал плечами и пошевелил круглыми розовыми пальцами ног в тазу. По лицу его проскользнула улыбка и тут же исчезла.
– Я не устал. Настоящие моряки не устают. Мои дети устали от меня. Что ж, такова селяви, как говорят французы, я не жалуюсь, я понимаю.
Он помолчал немного и продолжил, глядя Логинову в глаза:
– Понимаете, я всю жизнь был при деле. Сначала в Баренцево ходили лет двадцать, потом в Белое. На берегу жизнь другая, но тоже есть. Я не считаю себя гениальным резчиком, но мои шахматы из кедра сейчас в коллекциях музеев Хельсинки и Осло. Туркам вырезал их Ататюрка из берёзы, даже бересту оставил у него как рубашку. В Стамбуле был, подарил там одному чиновнику по культуре, ох он и благодарил! Забавно, правда? Турок с берестой! А что толку по морю скучать? Умелец всегда найдёт себе дело, вот как я – в Мурманске с работой плохо, пенсионерам подработку не найти. Когда овдовел, приехал за старшей дочерью в Латвию, осел здесь, пустил корни. Оно, конечно, не Россия-матушка, но тоже жить можно.
Митя говорил просто, щурился от попадавшего на глаза солнца. Он был похож на дачного соседа, заглянувшего попить чаю и поговорить «за жизнь». Логинов вспомнил, как в студенческие годы он ради забавы ставил диагноз всем прохожим подряд только по выражению лица. Не было ни одного, для кого бы не нашлось диагноза. А вот Мите он диагноз, пожалуй, с ходу и не нашёл бы. Нет его, диагноза. Сидит перед ним милый дядечка, бывший моряк, в меру разговорчивый, с молодыми глазами, живым мозгом и нормальными реакциями, никаких признаков патологии. А всего лишь минут двадцать назад Логинов листал его историю болезни, пухлую, как гроссбух, и там был целый букет страшных фраз: от аффективного бреда до пикацизма – поедания несъедобных предметов.
– А ваше хобби? Вам разрешают здесь им заниматься?
– Да-а, – протянул Митя. – Но не в номере. У нас есть специальная комната. Называется «крафт-воркинг», это по-английски, по-нашему – просто мастерская. Мои поделки там. И не из дерева теперь вырезаю, дерево живое, в нём нерв есть. В глине нерва нет. Из глины леплю. Так вот. Медведь и охотник, зверьё всякое. Ататюрков больше не ваяю, рука устаёт, у меня растяжение было. А вы из какой-то комиссии? Меня здесь не обижают, нет, можете там себе записать.
– Я не из комиссии, – ответил Логинов. – Я сам по себе. Я врач, у меня есть один пациент, и я думаю, что смогу помочь ему, если поговорю с вами.
Логинов вдруг понял, что совершенно не представляет, как вырулить из никчёмного разговора в нужное ему русло, и это он-то, психиатр с километровым стажем!