Он отложил рукопись и потянулся. Настроение было отличное. Надо немного отдохнуть, но сначала окончить два незавершённых дела: купить билеты в Италию и уволить Киру.
Логинов заказал два авиабилета через интернет, забронировал номер в гостинице на побережье и арендовал автомобиль. Затем взял мобильный и набрал Маринин номер.
– Ты где, Мышка?
– Мы с Кирой гуляем.
«С Кирой – в последний раз», – подумал Логинов.
– Когда вернётесь?
– Мы же только что вышли, и пятнадцати минут не прошло. Хотим прогуляться до Светлогорска…
– Возвращайся, надо собираться. Завтра мы летим в Неаполь. Оттуда едем на машине в Пестум. Ты и я.
– Но…
– Это решено, Мышка.
– Я не поеду.
Логинов почувствовал, как в горле, у самого подбородка, свернулся и выпрямился раскалённый ёж. И огромная волна злости, жадная, неуправляемая, вдруг нахлынула на него. Он с силой рубанул ребром ладони о спинку кресла – так, что послышался лёгкий деревянный хруст, моментально сжался от боли и в собственном стоне вдруг услышал, как орёт на жену.
Телефон, брошенный в стену, чудом не разбился. Под языком таяла спасительная таблетка. Что с ним происходит? Почему он не может себя больше контролировать? Недавно так же швырял ноутбук, теперь телефон.
Он снова набрал Маринин номер, хотя и не ожидал, что она ответит. Но Марина сказала спасительное «алло», и Логинов, боясь, что она нажмёт отбой, затараторил нелепые слова извинений. Марина молчала.
– Я просто увезу тебя. Ради тебя же самой. И не спорь, пожалуйста. Мы уезжаем, это решено. Я твой муж и врач, и сейчас ты будешь делать то, что я скажу!
Он так боялся снова услышать ледяное «не поеду», что сразу попросил передать телефон Кире. Надо закончить все дела разом.
– Кира, мы с женой завтра уезжаем. Сегодня ваш последний день работы с ней. Возвращайтесь в дом, я приготовил для вас конверт. Вы очень нам помогли, и я надеюсь, дополнительная премия вас не разочарует. Работа в офисе тоже не понадобится, но вы можете рассчитывать на зарплату до конца лета. О счетах и аренде кабинета я позабочусь сам.
Он дал ещё пару распоряжений на случай, если позвонит кто-то из пациентов. Кира слушала молча, и Логинов представил её лицо – бледное, скуластое, каменное – и никакого сочувствия к ней не испытал.
– Хорошо, Феликс Георгиевич, – ровным голосом ответила Кира. – Как скажете. Только мы с Мариной уже в Светлогорске, хотели пройтись, здесь сегодня праздник янтаря, гулянье и ярмарка. Можно?
– Надолго?
– До ужина. Напоследок. Вы ведь не откажите нам в таком малом удовольствии?
Логинов неохотно согласился.
Вот и всё, дела сделаны. Статью и реферат он допишет в отпуске. Уже завтра они будут в Неаполе, и Марине придётся пережить разлуку с новоявленной подругой Кирой. Их сближение особенно раздражало Логинова. Он заметил, что за предыдущие две недели Маринины прогулки в сопровождении Киры превратились в четырёхчасовые. А в последние дни они отправлялись вместе из дома и утром, и вечером, так что жена пропадала почти на целый день. Но психика Марины тревог не вызывала, депрессия её смягчилась, а за окном посветлело, туча рассеялась, тепло, пусть гуляют. Пара часов ничего не изменит.
Усталость надавила на веки тёплыми пальцами, Логинов опустил голову на руки и мгновенно уснул прямо за письменным столом глубоким, вязким, как алычовое варенье, сном.
Марина убрала мобильный в карман и прибавила шаг. До светлогорского железнодорожного вокзала оставалось совсем чуть-чуть, до электрички в Калининград – полчаса. Последние две недели они с Кирой приходили заранее, Марина покупала билет и любила минут пять постоять возле фуникулёрного павильончика, наблюдая, как в него, точно в улей, слетаются оранжевые кабинки, цепляясь за чёрный трос большим изогнутым усом.
Она смотрела на снующих туристов, которых с каждым тёплым днём становилось всё больше, и мельтешение толпы немного укачивало её. Кира безошибочно считывала Маринино состояние и деликатно отходила метров на десять – пятнадцать, позволяя ей побыть наедине с кипящими мыслями.
Марина думала о Моссе.
Думала. Думала. Думала.
Думала постоянно, и не было, наверное, ни минуты, в которой бы не обозначилось его требовательное присутствие. Ершистое дикое одиночество, жившее в нём, немыслимым образом слилось с её собственным одиночеством, стеклось, как две ртутные капли, в единое целое – Марина поняла это сразу в тот день в Отрадном, когда он приехал, в ту самую секунду, когда он заговорил. И до звона натянулась струна внутри, в глубине, у позвоночника, и разлетелись в голове тысячи мелких брызг, дробя мозг на несоединимые элементы, и каждая отдельная клеточка пульсировала, ухала: мосс-мосс-мосс. И был в этом круглом коротком слове «мосс» губительный яд, но Марина всё повторяла и повторяла его, будто делала спасительный глоток, – одно энергичное соединение губ, один щелчок вылетающего звука, и ты можешь снова дышать. Он сам был весь целиком в этом имени, и невозможно было представить ни одного человека на земле, которому бы оно подошло. А «Виктор» – это что-то другое, это не о нём… Хотя Марина и обращалась к нему именно так, но в этом-то и была игра.
Она часами могла разбирать по мельчайшим деталям черты его лица, мысленно гладить пальцы, волосы, прикасаться губами ко всему, что толчками выдавливала память, и тихо тлеть от счастья одной только возможности вспоминать о нём.
Такой любви Марина ещё не испытывала в жизни ни разу.
С тех пор как, промучившись невозможно длинную бессонную ночь после его ухода из дома Логинова – а теперь всё, что у неё было, она называла не своим, а принадлежащим Логинову, – с той самой минуты, как она поняла, что погибла, а Кира спасла: протянула написанный на клочке бумаги номер мобильного Мосса, с тех самых пор прошло всего две недели. Но это были две недели в абсолютно новом состоянии, в новом теле, словно кто-то открыл дверь в другие миры и чуть подтолкнул костяшками пальцев в спину: иди.
Марина знала, что Мосс никогда не будет чувствовать к ней того же, но даже его холодность была теперь для неё необходимой средой, в которой она могла существовать. И смерть стала настолько очевидной, что даже не страшной: отними возможность видеть, слышать, думать о Моссе, и Марины не станет. По своей ли воле или Бог сжалится над ней и просто остановит сердце – уже неважно. Без Мосса жизни нет. Мосс – её новая болезнь, неизлечимая, жестокая, но такая сладкая.
Марина неустанно за что-нибудь благодарила судьбу: за то, что у мужа не сложилось с Прагой и Ригой и они переехали сюда, в Калининградскую область, за то, что есть на свете бабочки, ведь если б их не было, самый главный человек в её жизни не стал бы пациентом Логинова. И за то, что, когда, едва сдерживая дрожь в руках, она набрала номер Мосса, он узнал её сразу и тихо произнёс: «Приезжай».
И жизнь повернулась на сто восемьдесят градусов. Ей было всё равно, кто он – человек или бабочка, пусть считает себя кем угодно, лишь бы не гнал прочь, лишь бы дарил хотя бы малость блаженства быть рядом с ним, говорить с ним, таять от его прикосновений.
Утром, а иногда и вечером Марина садилась в электричку в Светлогорске и через час выходила на перрон вокзала Калининград-Северный, растворялась в городском плотном воздухе, словно ныряла в молоко, подогреваемая изнутри ноющим чувством близости расстояния до дома Мосса, и считала остановки на автобусе до Амалиенау, а потом шаги до его подъезда, и уже у двери замирала, не в силах поднести палец к домофонной кнопке, не слыша никаких звуков вокруг, кроме собственного скулящего сердца.
А Кира – верная, всё понимающая Кира, сообщница Кира – каждый раз провожала её до светлогорского вокзала и встречала через три часа. «Долгая прогулка» – так они обе говорили Логинову. Из депрессии надо выходить ногами, как он сам советует своим пациентам.
Когда-нибудь всё закончится. Но не сейчас. Логинов ничего не должен знать. Иначе он навредит Моссу.
Марина отвернулась от вереницы фуникулёрных тыковок, по-черепашьи медленно ползущих с набережной вверх и обратно, и направилась к вокзальному входу. Опаздывать нельзя, электрички до Калининграда ходят раз в час. Марина взглянула на циферблат маленьких наручных часиков: до поезда оставалось пятнадцать минут, ещё можно успеть купить бутылку воды и шоколад. Торговцы развернули пёстрые лотки с сувенирами прямо на тротуаре. Марине вдруг нестерпимо захотелось купить Моссу что-нибудь, любую безделушку – тигрёнка или зайца. Пусть напоминает о ней, если действительно им придётся на несколько недель разлучиться из-за Италии.
Она сунула руку в карман, чтобы подсчитать мелочь и сотенные бумажки – вчерашнюю магазинную сдачу, которую так и не положила в кошелёк, и неожиданно боковым зрением увидела на лотке миниатюрную янтарную бабочку.
– Можно посмотреть? – Марина улыбнулась розовощёкой торговке и осторожно протянула руку.
– Смотри, красавица, сколько нужно, эта брошка последняя, все раскупили сегодня. Недорого отдам.
Марина осторожно взяла бабочку в руки. Солнце проткнуло и насадило на луч её медово-жёлтые крылышки, кустарно скреплённые проволокой «под золото» на таком же янтарном тельце, и внутри у Марины похолодело. Голова закружилась так, что захотелось опереться о лоток, и лишь страх раздавить хрупкие побрякушки остановил её. Она мгновенно узнала это состояние и до крови прикусила губу. Только не это, только не новый приступ!
Но в висках уже стучало: возьми, возьми! Дыхание сбилось, глаза залило мутной пеленой, и мгновенно холод сменился липким жаром.
Схватить и бежать.
Схватить и бежать.
Схватить и бежать.
И ведь полдела уже сделано: хватать с лотка ничего не надо, бабочка и так уже в кулаке, осталось только рвануть сквозь пятнистую суетную массу прохожих.
Марина запрокинула голову и увидела, что небо падает прямо на неё.
Господи, помоги!!!
Если она дёрнется, её схватят прямо тут за рукав – кто-нибудь из покупателей или соседних продавцов, пусть даже отпустят потом, но она опозд