Ещё отказываясь до конца верить собственным догадкам, она начала вспоминать его поведение в последние недели, малейшие детали, всплески настроения, нервозность и это гиперповышенное внимание к Моссу. Да, всё складывалось, всё сходилось. Логинов… Логинов…
Её мысли прервал трезвон домашнего телефона. Сама не зная почему, Кира подошла к журнальному столику и сняла трубку.
– Можно ли поговорить с Феликсом Георгиевичем Логиновым? – раздался усталый мужской голос.
– Его нет, – заторможенно ответила Кира.
– Лейтенант Потапов, светлогорский межмуниципальный отдел МВД. С кем я говорю?
– Кира…
– Вы родственница Логиновой Марины Витальевны?
– Сестра… – на автомате пробормотала Кира.
Лейтенант Потапов коротко рассказал о случившемся, не вдаваясь в подробности, но не забыв упомянуть, что «совершает звонок» по собственной доброй инициативе. Конец его речи Кира не дослушала, положила трубку на рычаг и минуту стояла, не шевелясь и не моргая.
Значит, Логинов ничего не знает и сейчас он не с Мариной… Тогда где же он?
Кира схватила мобильный и набрала номер Логинова.
Ответа долго не было, потом пьяный сиплый бас заорал ей в ухо:
– Не звони сюда больше! Это мой телефон! Он мне подарил!
– Где Феликс??? – выпалила Кира.
– А почём мне знать? День сегодня благо́тный! Никто у церкви не давал ни рублика, а он мне телефон кинул. Мой теперь телефон, поняла!
– У церкви… – Кира не верила услышанному.
– У ней самой. Видно, этот твой грешил много.
Послышался пьяный смех.
– А где эта церковь?
Мужик назвал адрес, и Кира сразу поняла, что это в Калининграде, соседний район с Амалиенау. Значит, Логинов отправился к Моссу…
Что-то произошло – он бросил всё, даже дверь и ворота не закрыл. И эта церковь, что совсем уже не в его стиле… Может быть, Логинов догадался о связи Мосса с Мариной? И догадался сам, без Кириной подсказки, продумать которую она ещё не успела… Или с Моссом что-то стряслось?
Как бы то ни было, теперь уже неважно. Один сумасшедший едет разбираться к другому.
– Ты разочаровал меня, Феликс. Ты меня очень разочаровал… – прошептала Кира своему отражению в бокале, и отражение подмигнуло ей лукаво и зло.
Он, Логинов, в которого она верила – верила даже сегодня, до самой последней минуты, оказался ещё более гнилым, чем вся армия его пациентов. Потому что, если стоишь высоко, над всей больной смрадной чернью, ты обязан быть безупречен. Твоя голова должна быть крепкой, хирургически чистой, стерильной, и, если где-то происходит сбой, ты уже не психиатр, ты не вправе лечить других. Как и не вправе дышать одним воздухом со здоровыми людьми. Такими как она, Кира.
Дождь снова забарабанил по стеклу. Выпив ещё вина, Кира снова взяла мобильный. Осталось одно незавершённое дело. Один важный звонок. Очень важный звонок.
В том полусне-полуяви, в котором плавало Маринино сознание, не было ни островка, ни гавани, где можно было бы остановиться и передохнуть, стряхнуть морок, собрать по крупицам осколки последних двух, с трудом прожитых часов. Она сидела взъерошенным воробьёнышем на неудобном стуле, и холод от металлического сиденья медленно заползал в неё целиком, растекался по венам, замораживал всё изнутри.
В маленьком кабинете полицейского участка было шумно, бесконечно кто-то входил, хлопая дверью, клал бумаги на и без того заваленный стол. Ей задавали какие-то вопросы, а она искренне не понимала, что произошло. Лишь ком у горла – горький, желчный, разъедавший миндалины, и резь в глазах напоминали, что такое состояние уже когда-то было. Но всегда рядом был Логинов, ей не надо было ни о чём думать. Марина испуганно озиралась в поисках мужа, и снова лейтенант сообщал ей, что до него дозвониться не удалось.
Всё плыло. Она попыталась закрыть глаза, но на неё стали кричать. Спать. Как же хочется спать! Но ей не разрешают.
Опять вопросы, и опять этот резкий голос. Мужчина с усами, под сорок, кажется, полковник… Зачем эти допросы? Что она сделала?
Нет, адвоката у неё нет. Спросите мужа.
Медэкспертиза? Спросите мужа.
Лечащий врач? Спросите мужа. Да, собственно, это и есть муж.
Появилась женщина в белом халате, с ней ещё двое.
Какой ребёнок? Не было никакого ребёнка. Почему они ей врут?
Марина медленно раскачивалась на стуле. Взад-вперёд. Взад-вперёд. Ей сделали укол. Стало немного легче, ушла горечь.
И снова вопросы, и снова укол. Пройдёт ещё часа три, бесконечных злых три часа, прежде чем сознание чуть-чуть сфокусируется. Она хорошо запомнит, как женщина-врач будет огрызаться уже не на неё, а на лейтенанта, потом возьмёт бумаги – белые-белые, как снег, и как её выведут через служебный вход к машине. В машине отъедет боковая дверь, приглашая войти в пахнущее чем-то химическим нутро, и, ставя ногу на подножку, Марина подумает, что это не машина, это кокон. Обыкновенный кокон, из которого она выйдет бабочкой. Мосс, любимый Мосс прав.
Эта мысль придаст ей необыкновенную силу, Марина смело нырнёт в брюхо скорой, сядет на дерматиновую лавку, распрямит спину. Всё правильно. Всё так и должно быть.
– Постойте! – крикнет в открытую дверь лейтенант, посмотрит в глаза. Жалостливо, зачем он так, ведь ей хорошо. – Это важно. Постарайтесь вспомнить! Есть хоть кто-то, кто мог бы о вас позаботиться?
Марина равнодушно пожмёт плечами и отвернётся. И лишь когда машина начнёт выруливать, покачивая замусоленными дождём и грязью боками, она вдруг вскочит, замечется – чистый, чистый мотылёк, – забарабанит в стенку водителю. Два молоденьких санитара с трудом усадят её на место.
– Позвоните профессору Станкевичу! Станкевичу! Станкевичу! Только ему!
Доктор, сидящая рядом с водителем, приоткроет окно, крикнет лейтенанту:
– Станкевич какой-то. Может, родственник. Посмотрите в её мобильном!
Лейтенант кивнёт, вынет сигареты, закурит. Хорошо, что вспомнила. Он сделает. Он позвонит. Но даже не догадается, что этим спасёт Марине Логиновой жизнь.
Спустившись – почти слетев – со ступеней церкви, Логинов быстрым шагом направился в сторону Амалиенау. Карты не было, мобильного со спасительным навигатором тоже, он шёл наугад, по какому-то наитию: внутренний голодный зверь чутьём своим направлял его по правильному маршруту. Улицы в этой части города Логинов знал плохо, ориентировался по виднеющемуся вдали острому бирюзовому колпаку церкви Луизы. Вскоре показался бульвар с тонконогими фонарями и немецкими особнячками за витыми оградами. Здесь дождя ещё не было, и большая неповоротливая тёмно-сизая туча, словно ощенившаяся сука, положила свои набухшие соски на черепичные крыши, и тощенькие слепые флюгеры теперь тянулись к ней жадными чугунными губами.
Логинов ускорил шаг, сердце билось в такт, глухо отдавая в виски, и с песочным хрустом битого стекла у темени перекатывалась его большеротая распаляющаяся ревность. У дома Мосса он остановился, долго вглядывался в тёмные дупла его окон на последнем этаже и пытался представить там, за зеркальной темнотой оконного стекла, Марину. Его Марину.
Что, если она сейчас с ним?
Снова накатила мажущая головная боль, и Логинов уже с каким-то обречённым спокойствием, какое бывает у смертельно больных пациентов, привыкших к страшному диагнозу, с усмешкой вдруг вспомнил, что праздника янтаря в Светлогорске сегодня нет. Он будет в воскресенье, афиши пестрят на столбах в Отрадном…
Всё сходится. Марина обманула, она не на празднике, она у него… У Мосса.
Его Марина у его Мосса.
Как изумительно трансформировалась её клептомания! Раньше это были лишь цацки и пустячки, теперь Марина украла всю его выстроенную жизнь, вымученное счастье. И – самое жестокое – украла Мосса. Украла у него, Логинова, его Мосса!
Он засмеялся в голос. У него было всё, а теперь он нищ и жалок! Внутри не осталось ничего, кроме желчной ревности. А ревность никогда не приходит одна, под её чёрными штандартами вышагивают незаменимые соратники по борьбе за человеческую душу: эгоизм и жадность собственника, зависть к удачливому сопернику и жгучее желание, чтобы с ним что-то произошло.
Но Логинов не желал Моссу зла. Совсем не желал.
Тихо мяукнула дверь подъезда, выпуская мальчика с собакой, Логинов прыжком подскочил, уцепился пальцами, но они тут же соскользнули, и узенькая щель, из которой полсекунды назад дыхнуло в лицо лестничной сыростью, утекла, растворилась в сизом воздухе, оставив только громкое эхо удара – так, подумал он, захлопывается какой-то важный клапан в механизме головы.
Он отошёл, неотрывно наблюдая за окнами Мосса, и вдруг удача улыбнулась снова: теперь уже неуклюже и неторопливо из подъезда выплывала полная дама с коляской. Логинов учтиво придержал им дверь и через пару секунд был уже на лестнице. Узкое окно едва освещало пролёт и ступени, он положил руку на перила – они показались ему ледяными.
Головная боль опутала мозг, как сахарная вата, Логинов поднимался, полузакрыв глаза, – так, верилось ему, было чуть легче. На последнем этаже он остановился. Сейчас надо нажать на звонок. Но палец не слушался.
В этот миг дверь открылась сама, и в полумраке коридора Логинов различил фигуру Мосса.
– Я увидел вас из окна, док.
Логинов молча перешагнул порог и зачем-то долго топтался на брошенной на пол тряпке – вытирал ноги, оттягивал время. Мосс кивнул в сторону кухни, сказал, что заварит чай. Логинов прошёл за ним, и сердце стуком отдавалось в ушах и ныло, ныло…
В кухне пахло какими-то травами, и неизвестно ещё, что из себя представлял чай, с которым возился Мосс. Логинов смотрел на его худую спину, на шевеление острых лопаток за тканью мятой футболки и не представлял, с чего начать разговор.
– Её здесь нет, – не поворачиваясь к нему, сказал Мосс.
Логинов сглотнул, почувствовав резкую боль в миндалинах.
– А должна быть?
– Да. Сегодня. Чуть позже.