Мосс поставил заварной чайник на стол, загромождённый баночками и пакетиками с какой-то гомеопатической трухой.
Оба молчали минуту. Когда зеленоватая жидкость была разлита по чашкам, Логинов с трудом вымолвил:
– Почему?
– Что «почему»?
– Почему Марина?
Мосс откинул прядь волос с лица. Логинов смотрел и пытался представить, как эти худые паучьи пальцы касаются нежной кожи жены, перебирают её медные волосы, и злость кисло-горьким комком вновь подобралась к самому кадыку.
– Я сделал открытие, док. Никому не говорил и вам скажу первому.
Он не спеша пододвинул литровую банку с мёдом, подцепил крышку, вдохнул аромат, закрыв глаза, потом лукаво взглянул на Логинова:
– Все люди – бабочки. Я понял это, когда однажды, совсем недавно, перебирал рисунки отца. В каждом штрихе – зашифрованная бабочка, и в зрачках, и в прядях волос, и в складках одежды. Они везде. И они – все мы. Отец оставил мне зашифрованное послание. Человек – бабочка, и каждая частица человека тоже бабочка. Посмотрите на рентгеновские снимки: бабочка таза напоминает аполлона, бабочка черепа – бражника, щитовидка – парусник, лёгкие – это делия, желудок – совка. Всё живое и мёртвое состоит из совершеннейшей формы мотылька. Они всюду, док, только приглядитесь. Сама природа – бабочка, времена года – это её метаморфоз, полный цикл. Листья осенью опадают – те же бабочки, снег идёт – белые мотыльки, дождь – это пяденица, засуха – моль. И люди тоже бабочки.
– Почему Марина?! – заорал Логинов, не узнавая своего голоса.
– Она лучшая из них, – спокойно ответил Мосс.
Логинов встал, пошатнулся, опёрся о спинку стула.
– Ну же, док, неужели вас это удивляет? – Мосс облизал ложку и отодвинул медовую банку. – Вера тоже была бабочкой, зря я отпустил её. Но Вера была обыкновенной голубянкой, ничего особенного, а вот Марина изумительна. Я пересмотрел все каталоги и пока не нашёл, к какому семейству она принадлежит. Возможно, харакс из нимфалид. Македонская златокудрая богиня.
– Ты… ты! – снова закричал Логинов. – Замолчи!!! Я признаю, эксперимент не удался! Та статья была фикцией и письмо этого грёбанного шведского профессора тоже! Ты – медицинская ошибка! Пусть мне за это гореть в аду, но знай, я поставил на тебе жестокий опыт, и он провалился. Ты НЕ бабочка!!! Ты – прогнивший насквозь больной психопат, не подлежащий лечению!!!
Мосс захохотал – захохотал так громко и на такой высокой ноте, что Логинову показалось, будто боль его лопнула в голове со щелчком, разлилась от темени к глазам и ниже, к горлу. Он вдруг отчётливо увидел на лице Мосса два расползающихся коричневых пятна под скулами – те самые, которые тот считал первыми признаками принадлежности к отряду Lepidoptera. С ужасом выпрямившись, Логинов схватил руку Мосса, перевернул ладонью вверх: на ней чётко выделялась округлая впадина. Господи! Что это?!
– Все, все бабочки. – Мосс спокойно убрал руку. – И вы, док.
– Я НЕ БАБОЧКА!!!!
– Бабочка.
– Я НЕ БАБОЧКА!!! – снова выпалил Логинов, рука сама легла на банку с мёдом, и от прикосновения к липкой горловине его передёрнуло.
А Мосс опять зашёлся смехом, и волосы его сотрясались, а от них, увидел Логинов, в разные стороны начали разлетаться серые толстотелые мотыльки – они лопались в воздухе, подобно его боли в черепе, и исчезали, оставляя оседающий пепел.
Он запустил пальцы в банку, ухватив её поудобней, размахнулся и со всей силы ударил Мосса. Удар, пришедшийся на височную кость, был такой силы, что банка разбилась, её гнутые стеклянные черепки, упав на пол, закружились, затанцевали, разбрызгивая янтарные капли. Мосс как-то удивлённо передёрнул плечами и повалился щекой на стол, в один миг подавившись своим издевающимся смехом. Кровь сочилась из виска, смешивалась с мёдом, приобретала немыслимой красоты оттенок, переливающийся в электрическом свете розовым золотом. Логинов заторможенно поднёс руку к его темени, потом бесконечно долго смотрел, как между пальцев сочится тягучая жидкость медно-золотого цвета, и сперва даже подумал: всё в порядке, это не кровь, кровь же красная…
Где-то в глубине квартиры пробили часы. Логинов вздрогнул, схватил кухонное полотенце, вытер пальцы. Мосс лежал на столе с полуулыбкой, не до конца выдавив из себя смех, его глаза были полуоткрыты, а серые бабочки всё кружили вокруг, садились ему на лицо, ползали и исчезали невесомым дымом, уходя струйкой к потолку.
ВСЁ ТИХО В ТВОЕЙ ГОЛОВЕ… В ТВОЕЙ РУКОТВОРНОЙ ГОЛОВЕ…
Логинов марионеточно дёрнулся и пошёл к входной двери, чувствуя, как сердце уже не колотится бешено, нет, оно расчистило внутри него дыру, расшатало рёбра и теперь качается там на худенькой трахее, и свободно ему, свободно. С-в-о-б-о-д-н-о!!!
Как долго ждал он этой свободы!
Выйдя на улицу, Логинов не мог надышаться. Стоял, закрыв глаза и опершись о сутулую водосточную трубу, втягивал в лёгкие воздух и чувствовал, что этот воздух проваливается куда-то, в ту самую чёрную дыру внутри, а кислорода нет, нет, нет. Веки были тяжёлыми, словно кто-то положил на них пятаки, какие кладут покойникам.
Едва дыхание восстановилось, Логинов осторожно открыл глаза. Бабочки кружились перед лицом, и в голове, и в той дыре, куда падал при дыхании воздух. Разноцветная их кисея заполонила всё вокруг, они топтали лапками его лицо, шевелили волосы. Он попытался отмахнуться от них, замахал руками, и тут…
…И вот тут увидел то, чего боялся больше всего: впадину на собственной ладони.
Логинов посмотрел на вторую ладонь, на обе ладони сразу… Две сереющие выемки посередине… А в ушах ухало: «И вы, док. Вы тоже…»
– Я НЕ БАБОЧКА!!! – заорал он и бросился прочь от дома Мосса, быстрее, быстрее, через двор, на улицу!
За ближайшим углом показалась стеклянная коробка автобусной остановки. Темноволосая девушка сидела на металлической скамейке, ожидая свой автобус, и что-то искала в чёрной лакированной сумочке. Он подскочил, навалился всем телом на боковую стенку коробки, пытаясь вглядеться в своё скудное отражение в стекле, но пластик был мутным, подслеповатым, издевательски равнодушным. Логинов повернулся к незнакомке, язык не слушался, он показал глазами на сумочку. Девушка, испугавшись, вскочила, но он схватил её за руку.
– Умоляю, – голос был хриплым, чужим. – Зеркальце… У вас должно быть зеркальце!
Девушка, побледнев, достала из сумочки пудреницу, протянула Логинову. Он судорожно попытался открыть ногтем перламутровые створки, не получилось, чёртова игрушка!!!
Девушка взяла у него пудреницу, нажала на миниатюрную кнопочку и теперь глядела на странного прохожего со смесью жалости и брезгливости.
Логинов поднёс зеркальце к лицу… Он уже знал, что увидит в нём…
…Под каждой скулой расплывались тёмные, почти коричневые пятна…
А в ушах свистело: «И вы, и вы тоже, док».
– С вами всё в порядке? – спросила девушка.
Он молча протянул ей пудреницу, и девушка испарилась, как и не было её вовсе. И автобус, кажется, не подходил…
Логинов почувствовал, как корёжит всё тело, как распирает рёбра. Что-то чужое внутри неуклюже поворачивалось, распрямлялось, заполняло собой чёрную дыру. Глаза сначала залило светом, а потом зрение стало чётким, ясным, мир вокруг расширился, будто кто-то раздвинул ширму. Он медленно начал оседать на асфальт и через секунду безвольно рухнул, распластался, не в силах отдать ни одной команды собственному телу.
«И вы, и вы…»
И я.
Я тоже.
И в миг, когда Логинов подумал о том, о чём так боялся думать, что-то сверкнуло рядом, в метре от него. Он повернул голову и увидел клюшку для гольфа, на стержне которой играл скудный солнечный луч. И никого больше нет, только человек. Человек?!! Или большая бабочка? …Рубашка поло, целлофановый блеск лысины, бесноватые искорки игрока в круглых серых глазах…
– Я ждал вас у второго подъезда, как она мне сказала. Но вы так быстро удрали. Не шевелитесь, – примериваясь к темени Логинова, он чуть отклонился назад, вытянул руку с клюшкой и прищурил один глаз.
Логинов прижался щекой к холодному асфальту, схватил губами воздух и застыл.
Гольфист улыбнулся, замер и мелко задёргал бёдрами, как кот, готовящийся прыгнуть на голубя. Сегодня сбудется его мечта. Сегодня он наконец забьёт свой шестнадцатый мяч.
И он чётким, выверенным движением сделал взмах.