порядков, и делать ему замечание неудобно. Да в конце концов еще слишком рано; пока судья придет, все как-нибудь уладится. Поэтому Бепо только произнес:
— Пожалуйте!
Бахус удивленно взглянул на него, все его тридцать два крупных белых зуба ослепительно сверкнули. Теперь лицо его напоминало полную луну.
— Вы еще живы, синьор Бепо! А я-то думал, вы уже давненько… так сказать… давненько на том свете! — Он выпил одним глотком кофе и вынул портсигар, набитый сигарами и соломинками. — И по-прежнему ходите в капе с кисточкой, точь-в-точь как тридцать лет толу назад! Ха-ха-ха! — Бахус захохотал во все горло, цепочка запрыгала на животе.
Бепо нахмурился; замечание и вообще слишком панибратское обращение незнакомца ему не понравилось, и он сухо процедил:
— Выходит, вы не фурешт[11], ежели так давно меня знаете?
— И да и нет, так сказать! — ответил Бахус, аккуратно раскладывая на столе соломинки. — Принесите-ка рюмку, да побольше, хорошего коньяку, и мы поговорим.
Видимо, это «так сказать» было излюбленной присказкой неизвестного, но она, казалось, подчеркивала пренебрежение к Бепо, который, отправившись за коньяком, буркнул:
— Принесу какой есть.
Однако когда Бахус, опустив соломинку в рюмку, стал потягивать коньяк, Бепо вытаращил глаза, постучал в дверь, к которой стоял спиной, и махнул рукой. Так он обычно поступал, когда просил жену подать камень, чтобы запустить в собаку; поэтому Мандалина быстро сунула ему голыш в карман, но тут же разинула от удивления рот, увидав, что делает необычный гость.
— Годем![12] — вымолвил иностранец, переводя дух. — Никуда не годится этот ваш коньяк.
— Не хотите ли мадеры? — спросила Мандалина, чтобы привлечь внимание гостя.
— О, гляди-ка! Синьора… так сказать, синьора Мандалина! Очень мало изменились! Постарели, так сказать, но держитесь молодцом! — сказал он, закуривая толстую сигару.
— Выходит, вы нас давно знаете? — спросил Бепо.
— Еще как! Служил у вас два месяца — по целым дням жарился на кухне. Неужто и сейчас слугам у вас так же живется?
— Значит, давно это было, если правду говорите. А может, шутите? — спросила Мандалина.
— Давно, клянусь богом! — подтвердил Бахус — Тридцать лет прошло. Вы тогда в молодухах ходили. Помните маленького Амруша из… (он назвал соседнее с Розопеком село), который прислуживал у вас, а потом уехал в Америку?
— А! — протянула Мандалина, но Бепо ткнул ее в бок и процедил:
— Амруш! Америка! Гм! Не знаю! Не помню! Сколько их служило у меня!
И Бепо скроил презрительную гримасу, а чтобы усилить впечатление, небрежно хлопнул тряпкой по столу, якобы желая смахнуть пыль.
— А пиво держите? — спросил Амруш и пустил струю дыма прямо в лицо Бепо.
— Кто хочет пива, тот идет в предместье к Борою, — ответил Бепо и скрылся в кафане.
Амруш повернулся на стуле, так что ножки заскрипели, и заглянул в окно.
— Годем! Все точь-в-точь как тридцать лет назад. Так сказать, допотопные люди!
— Кумпатите![13] — промолвила раскрасневшаяся хозяйка. — Кумпатите, синьор Ам… Как, вы сказали, вас величают? Впрочем, все равно, зовитесь как вам угодно, но это лучшая кафана Розопека, господская кафана! Мы держим коньяк, мадеру, ликеры, соки, лимонад…
— Вижу, вижу! — прервал ее Амруш. — Скажите-ка лучше: сколько чашек кофе вы продаете в самый удачный день?
— В самый удачный?! — переспросила хозяйка и покраснела еще больше, чуть не до плеч, — она не могла солгать, чтобы этого сразу не заметили. — Сколько кофе? Бывают дни, когда продаем и до сотни.
— Отлично! — подхватил Амруш, улыбаясь. — Сто чашек кофе по шесть сольдо, так сказать, составляет шестьсот сольдо. Ну, скажем, пусть вы продадите еще на столько же других напитков, получается, так сказать, тысяча двести сольдо. Даже если это так, чему я не верю, вы выручаете в день два флорина! Это смех, а не работа, годем!
Пока он занимался подсчетом, Мандалина все сильнее дрожала; глаза ее метали молнии. Так не возмущалась она уже бог знает с каких пор; даже тогда, когда слуга разбил три полных бутылки ликера, ее негодование было меньше. На язык просилось столько едких слов, что она не знала, с какого начать. Но в эту минуту на площади появились чиновники, и Мандалина только прошипела:
— Это место судьи и других господ… Убирайся-ка подобру-поздорову!
Но Амруш до того снова углубился в расчеты, что не расслышал ее слов и не заметил приближающихся господ; впрочем, он скоро встал сам по себе, прошел следом за хозяйкой в кафану и принялся бесцеремонно разглядывать стойку, словно подсчитывал до последнего сольдо стоимость содержимого в бутылках, посуды и прочего хозяйства.
— Что? Может, вам кто-нибудь сказал, что мы продаем кафану? — криво улыбаясь, спросил Бепо.
— Ступай с богом, ступай, недосуг нам! — добавила хозяйка, стараясь казаться веселой.
— Смотри-ка! И старая мадонна на том же месте, точь-в-точь как тридцать лет назад! Годем! Сдается, она даже помолодела! Ха-ха-ха! — заметил он, словно про себя.
Бепо вскипел.
— Корпо дела воштра мадонна, это уж чересчур! Кто дал вам право совать нос в чужие дела и составлять инвентарь чужого имущества? В Америке научились, что ли?
— Да, — спокойно подтвердил Амруш и бросил на стойку талер. — Не стоит, синьор Бепо, сердиться из-за пустяков. Не зря я ко всему здесь присматриваюсь. Я, так сказать, намереваюсь здесь, на площади, открыть кафану — настоящую, современную кафану.
Бепо побледнел, в руках Мандалины звякнули подносы, однако супруги тотчас овладели собой, переглянулись и расхохотались.
— Ступай с богом, недосуг нам с тобой растабарывать, — повторила супруга.
Амруш получил сдачу, зашагал вразвалку через площадь и остановился перед брошенным строением, повернувшись широкой спиной к господам.
— Кто такой? — спросил судья.
— Так… бывший мой слуга, — сказал Бепо. — Бездельник был, каких мало…
— Видать, и сейчас не лучше! — добавила Мандалина.
— Кажись, он нас даже обворовывал, а, Мандалина?
— Как же! Помню, словно вчера было…
— Ну, так мы и до завтра не кончим, — прервал их комиссар. — Кто он? И что он?
— Шатался по свету, приехал, говорит, из Америки, а сейчас будто бы собирается открыть кафану.
— И представьте себе, господа, пьет коньяк через соломинку…
— А что хуже всего — смеялся над богородицей!.. Сказал (прости, господи), что наша мадонна омолодилась!
Поделившись своими впечатлениями об Амруше, супруги сообщили его имя и откуда он родом.
Между тем Амруш осматривал постройку: заглядывал в дверные щели, медленно прошелся вдоль, отсчитывая, видимо, шаги, затем поднялся на цыпочки и заглянул через высокую стену ограды во двор.
Господа, сидя перед кафаной, молча выжидали, что скажет судья.
— Гм! — произнес наконец судья. — Что все это значит?
— Как раз и я хотел об этом спросить! — заметил податной инспектор, косясь на окно своего дома, в котором появилась его толстая Тереза в шляпке.
— Ничего не значит, — ответил комиссар. — Знает, что на него смотрят, вот и важничает. Сболтнул, что собирается открыть новую кафану на площади, и теперь хочет нам показать, что думает купить дом и на его месте выстроить новый.
— А давно бы пора кому-нибудь это сделать, хотя бы и ему, — заметил судья. — Впрочем, современная кафана в Розопеке! Для кого?
— Об этом я как раз и хотел спросить! — заметил податной инспектор, который всегда хотел сказать то, что уже сказал судья.
— А я повторяю, что все это чепуха, ничего из этого не выйдет, все наши люди, побывавшие в Америке, фанфароны. Вы их не знаете, отсюда мало кто уезжает, а в моих краях их пропасть… Прежде всего «американцы» считают, что вежливость — это слабость, ни один не здоровается!..
— Вон и этот каждую минуту говорит «так сказать». За каждым словом — «так сказать» и еще что-то… как это? А, «годем»! — вмешался в разговор Бепо.
— Расскажу-ка я вам случай с одним из таких, — продолжал комиссар, но никто не стал его слушать, потому что Амруш в эту минуту направился к ним.
Судья покраснел. В глазах его можно было прочесть: «Вот и дождался, что посреди Розопека какой-то мужик мне не кланяется». Остальные, поверив комиссару, думали примерно о том же.
Амруш приближался, глядя поверх их голов на окна второго этажа, — должно быть, вспоминал, как здесь тридцать лет тому назад устраивались балы. А поравнявшись, неторопливо поднял руку к затылку и, описав большую дугу в воздухе, опустил шляпу до колена, до того ошеломив судью, что и тот приподнял цилиндр выше, чем обычно. Прочие последовали примеру своего самого уважаемого товарища.
— Да он учтив… Истинно благородный человек! — весело воскликнул податной инспектор.
Но, поглядев на Бепо, все смутились.
Судья, взглянув на часы, тотчас встал и промолвил:
— Ну, мы порядком засиделись.
— Именно это я и хотел сказать!.. К черту американца! — тут же добавил податной инспектор.
И они двинулись в сторону, противоположную той, куда шагал Амруш, а он шел за город.
Оставшись один, Бепо с порога свирепо поглядел вокруг, не подвернется ли собака или уличный мальчишка, чтобы запустить в них камнем, который лежал в его кармане еще с тех пор, когда Амруш тянул через соломинку коньяк. Но, так и не увидев ни одного живого существа, на ком можно было бы сорвать злость, Бепо вошел в кафану, чтобы отвести душу над гроссбухом.
Мандалина сидела за крайним столом, закрыв лицо руками.
Маленький «кофевар» приоткрыл кухонную дверь и высунул руку, стараясь утащить кусочек-другой сахару.
В этот миг влетела синьора Тереза.
Это было настолько необычно, настолько шло вразрез со стародавним укладом Розопека, что хозяин и хозяйка выпучили на нее глаза. Бепо нахмурился пуще прежнего, поняв, что привело ее к ним. Страшное предчувствие стеснило ему грудь.