Ни один грек не мог тогда понять, в чем согрешил кир Зографидес, трудясь на ниве просвещения, но вскоре после окончания его педагогической деятельности не только греки, но все белградские сербы узнали, что кир Зографидес — калафатский пекарь.
Греческая община, нужно отдать ей справедливость, сразу объявила конкурс на место учителя, но когда кто-то из сербов на другой же день прислал в качестве кандидата на место учителя булочника с письменным свидетельством (в котором было даже отмечено, что он говорит по-немецки), это потрясло белградских греков и убило в них всякое стремление к сепаратизму. Школа закрылась, чтобы никогда уже больше не открыться. «Молодая Эллада» целиком перешла в сербские школы.
Кир Герас тут же взял из школы своего Милоша и завладел им. Так самого младшего из сыновей торжественно облачили в фартук бакалейщика, завязав его прямо под мышками, под родительское наставление, что нет более священного долга, чем пожертвовать собою ради братьев своих! А Милошу приходилось именно жертвовать собой; теперь он вынужден был рано вставать, поздно ложиться, страдать летом от жары и духоты, а зимой от стужи; приходилось и совестью своей жертвовать, обвешивая покупателей. Кроме того, — тоже принося жертву своим старшим братьям, — он носил и донашивал до дыр обувь и одежду с отцовского плеча, отрекаясь, таким образом, от радостей, которые каждый ребенок получает к вербному воскресенью: он всегда должен был помнить, что родителям дорого обходится обучение его старших братьев.
Кир Герас, осознав необходимость учить сыновей дальше, послал одного в Прагу, другого в Вену. Через два-три месяца он получил от сыновей письма и был очень счастлив, хотя и не смог их прочитать, — одно было написано по-чешски, другое по-немецки. Немецкое письмо перевел ему Ранко Шваб, что жил напротив, а чешское — унтер-офицер из военного оркестра. Оба письма были примерно одного содержания. Сыновья сообщали отцу о том, как доехали и устроились, о местных условиях и дороговизне, и оба заканчивали извинениями за краткость — некогда, мол, головы поднять, так они заняты наукой, в связи с чем кир Герас заметил, что учиться нужно, но переутомляться не следует, ибо здоровье — самое большое благо и дороже любой науки…
Целых два года регулярно получал он письма, причем с каждым разом они становились все короче и все больше в них содержалось просьб. Их письма становились все короче, а его — все длиннее, их письма все больше заполнялись просьбами, а его еще больше — наставлениями.
Вместо четырех лет братья проучились всего два года. Вернувшись домой, они убедили отца, что для них и этого вполне достаточно, чему тот сразу же поверил; во-первых, так оно дешевле, во-вторых, он вспомнил, что в их роду все были скороспелые, а к тому же греки, как говорят, прирожденные торговцы. Он одобрил возвращение сыновей и похлопал их по плечу со словами: «Умной голове достаточно и одного глаза!»
Был ли кто в эти первые дни счастливее их матери, супруги кир Гераса, восторженно смотревшей на своих возмужавших сыновей с изящными светскими манерами, превосходно образованных? Как изысканно выражают они свои мысли, а во время разговора стригут себе ногти, оттачивают пилочкой и полируют небольшой щеточкой и, будто сговорившись, пересыпают свою речь всякими «извольте», «пардон», покусывая при этом нижнюю губу либо слегка ее облизывая. Одним словом, великолепные, светские, вылощенные молодые люди. Все у них необыкновенно, утонченно. За обедом они держат вилку не в правой руке, а в левой, когда же приходит очередь винограда, выплевывают косточки в тарелку, а затем ополаскивают над ней пальцы. На пол не плюют, пользуясь для этого носовым платком, зато шляпу ставят на пол, под стул, на котором сидят! Удивляются, зачем всю ночь горит лампада, и критикуют старую икону святого Георгия. Все их привычки аристократичны. Умываясь, они напевают австрийские песенки: «Тра-ла-ла!», или: «Ой, супе, шамбр сепаре!» Прыгают, выбрасывают в стороны руки, поднимают за ножки стулья, приседают на корточки, поднимаются и вновь приседают, делают еще множество изящных движений, так нравящихся матери; единственное, что было не по ней, это когда сыновья хвастались, как в итальянском ресторанчике в Триесте ели лягушачьи лапки. Это никак не укладывалось в ее голове, и она просила не рассказывать таких вещей ни ей, ни тем более другим. Но как бы то ни было она не уставала повторять, что таких изысканных молодых людей в жизни своей не видывала! Половина белградских девиц уже стали ей казаться слишком простыми, пустыми и серыми, совсем не подходящими для таких молодцов, как ее сыновья! Герас тоже преисполнялся счастьем и блаженством, разговаривая с сыновьями и слушая их рассказы, их мнения и заключения относительно мировой торговли, транспортных средств, дорог и каналов, речной и железнодорожной сети, быстрого развития и подъема мирового товарооборота, выслушивая их острую критику его собственной деятельности, знакомясь с их планами на будущее. Он удовлетворенно потирал руки, думая о том, как оживится дело и как далеко он шагнет! Чего только они не сделают, если, бог даст, создадут фирму «Герас Паскалис и сыновья», как общими усилиями завоюют Белград и округу, Сербию, весь Балканский полуостров! Они уподобятся троим титанам — Зевсу, Аиду и Посейдону, поделившим между собою землю, воду и подземное царство! Кир Герас спустил с привязи свое воображение лавочника и начал мечтать. Он видит уже огромные склады — от Савы до Рачи и вниз по Дунаю до Радуеваца, — полные масла, кож, мехов и других товаров.
«Чьи это огромные и совершенно одинаковые склады», — спросит проезжий. «Читай!» — скажут ему. «Если бы я умел читать по-гречески, не спрашивал бы!» — ответит он. Тогда ему прочтут: «Склад № 27 Гераса Паскалиса и сыновей». Так, мечтал счастливый отец, будут дивиться путешественники, проезжающие пароходом вниз по Дунаю или вверх по Саве.
Кир Герас на несколько дней предоставил сыновьям полную свободу и ничем им не докучал. Пусть погуляют, как и подобает молодым. Он ждал, что сыновья сами обратятся к нему, потому что уже довольно погостили и давно пора было взяться за дело. Прошло дней десять, а они даже и не заикались о своих намерениях. Это удивило кир Гераса. Прошло две недели, и он решил напомнить им об этом.
В третий раз — бог троицу любит! — приготовил кир Герас два фартука. Он сшил их сразу же по прибытии сыновей. Только на сей раз не из мешковины, а из дорогого зеленого сукна, что шло на одежду первым приказчикам и самим хозяевам, и фартуки эти не веревкой подвязывались, а застегивались красивыми желтыми пряжками. В третий раз собрался он «торжественно» приобщить их к торговле. Ради этого случая он приготовил и угощение для самых близких из его торговых друзей.
Но и в третий раз у него ничего не получилось. Сыновья попросили (а мать поддержала) оставить их в покое еще на некоторое время, а потом, мол, они и сами возьмутся за дело, помня о своем долге. Мать стала на их сторону, имея свою цель; ей нужно было сделать десять — пятнадцать визитов (многие семьи уже вели с матерью переговоры о том, как бы породниться).
И кир Герас уступил. Раньше он был умнее, и все, как говорится, чувствовали, что едят его хлеб, но теперь стал попустительствовать, рассуждая так, что дети больше него повидали, обучены, а стало быть, умнее отца.
Но хоть он и уступил, неприятно ему было бить отбой — извещать приглашенных, что «торжество» отложено!.. А угощение, которое приготовил старый Герас для себя и своих друзей, не отведали ни они, ни он сам, потому что ему было не до еды — она застревала у него в горле! На припасенные яства и вино набросились юные приятели Аристотеля и Ксенофонта — ели, пили, пели и танцевали, а когда насытились, подпоясали два знаменитых фартука и в таком виде куда-то отправились. Где они были и чем занимались, никто не знал. Но на другой день эти два фартука упоминались ни более ни менее как в докладе дежурного из главной полиции и в качестве вещественного доказательства были приложены к рапорту. Только через день кир Герас получил их из полиции с уведомлением, что они были найдены в определенном месте.
Кир Герас не одобрял такого поведения, но отец — всегда отец, и кир Герас оправдывал его молодостью, швабским воспитанием, а главное, тем, что сыновья, такие молодые и такие зеленые, долго были вдалеке от греческого мира. Поэтому он постарался вернуть их в греческое лоно, наставить на путь истинный, следуя заповеди Христовой: человек оставляет двадцать девять овец и идет искать одну, заблудшую, а когда отыщет, радуется ей больше, чем тем двадцати девяти, которых, вернувшись, находит в целости.
Через несколько дней после этой неприятности сыновья получили родительское внушение в греческом духе. Над кроватью старшего, приходившего домой под утро, кир Герас повесил в рамке собственноручно переписанное изречение одного из семи греческих мудрецов, Хилона Спартанца: «Используй время правильно», а над кроватью второго, который возвращался еще позже, в такой же рамочке возникли золотые слова Питтака Митиленянина, позволившие включить его в число семи эллинских мудрецов и гласившие: «Учись ценить время, ибо все доброе ограничено временем!»
Те, кому предназначались эти золотые слова, долго их совсем не замечали. Отец хотел, чтобы сыновья вдохновлялись ими если не по нескольку раз в день, то хоть два раза: в девять часов, ложась спать, и в пять, пробудившись от сна. Чтобы они видели эти слова последними перед тем, как погрузиться в объятии Морфея, и чтобы эти памятные изречения приветствовали их на заре нового дня! Но так не получилось. Сыновья Гераса меньше всего проводили время в своей спальне — поздно возвращались, поздно вставали, да не до чтения им было. Кир Герас в конце концов отвел их туда днем, прочитал им эти изречения и, назвав Питтака и Хилона, спросил, слышали ли они когда-нибудь эти имена{43}. Еще не вполне протрезвившись, они рассеянно отвечали ему всякую ерунду. Один сказал, что это их старые знакомьте греки-торговцы; другой — что они, должно быть, из тех греков, что остались на родине. И, что было всего горше для кир Гераса, спрашивал он их по-гречески, а отвечали они ему по-сербски.