Он горестно упрекал сыновей за то, что они, такие ученые, не знают, что Хилон был спартанцем, а Питтак родом из Митилены на Лесбосе. А самое неприятное, сказал он им, что это известно и варварам, тогда как его сыновья, люди ученые, эллины, не только не руководствуются в жизни этими изречениями, но и понятия о них не имеют и даже не знают, кто такие Хилон Спартанец и Питтак Митиленянин!..
Старый кир Герас со своими Хилоном и Питтаком почувствовал себя беспомощным и лишним. Как выродилось и испортилось нынешнее поколение, горестно размышлял он. То, что старые эллины высекали на дверях своих величественных храмов, их недостойные потомки не желают ни помнить, ни записать в скрижалях своего сердца! Его сыновья, его племя, плоть от плоти, кровь от крови его — и так не похожи на отца! Они все продолжали лентяйничать. Сами к нему не являлись, а он не осмеливался еще раз напомнить о деле. Только спустя несколько месяцев он решился наконец сказать, чтобы они нашли себе место, подобающее их уму и образованности. Оба сына устроились в банковские учреждения, потому что стать за прилавок они не пожелали ни за какие коврижки, и в этом их, кстати, поддерживала мать — не могла она допустить, чтобы ее сыновья схоронили свою прекрасную молодость за прилавком, под фартуком!..
Кир Герас сначала противился было этому, а потом постепенно не только свыкся с этой мыслью, но даже стал находить, что все очень хорошо. Он почувствовал дух нового времени, новой жизни. Как эллин и человек рассудительный, он скоро понял, что разногласия между ним и сыновьями — это столкновение двух направлений, двух систем воспитания, двух культур, что все так и должно быть и нужно с этим примириться.
Он подолгу размышлял, сравнивая доброе старое время с новым, старых торговцев с новыми, старых приказчиков да и учеников с теперешними приказчиками и учениками и находил, что между ними — огромная разница и в облике, и в настроениях.
С первого взгляда видно, как они различны. Те, прежние, носили бакенбарды на сильных, как мельничные жернова, скулах, а эти, теперешние, носят какие-то несерьезные французские бороденки, похожие на запятые из букваря. Те, прежние, с отекшими руками, крупными, узловатыми ногами, массивные, как касса «Вертгайм», идут, бывало, глядя себе под ноги (а если и глянут на человека, то как на мешок — большой или маленький, прикидывая про себя, тяжелый он или легкий, сколько потянет и можно ли, взвалив его на плечи, отнести к себе на чердак) и на полмили распространяя запах керосина и селедки; эти же, новые, на гибких, тонких, будто у певички какой, ножках, похожие на жиденькие столики из дамского будуара, идут по улице, стреляя глазами во все стороны, задевают женщин, заглядывают им в глаза, живо соображая: если это девицы — какое у них приданое, если замужние — податливы ли они; этих издалека можно узнать по запаху фиалки или мускуса. Те, бывало, носили нарукавники и не снимали их от Дмитрова до георгиева дня, а у этих — манжеты, и меняют они их ежедневно! Да и в деловом отношении — какая огромная разница между прежними и нынешними торговцами! Люди старого закала оставляют лавку без своего глаза три-четыре раза в год, не больше, а эти, теперешние, — пять-шесть раз на день! Старые держат в кошельке какую-нибудь мелочь, и то лишь для того, чтобы пожертвовать в церкви, а эти, новые, запускают руку в кассу по нескольку раз в день, а подчас и ночью заглядывают в лавку за деньгами. Прежние праздно проводили время только по воскресеньям да в праздники, а теперешние — каждый день; старые ложились отдохнуть после полудня только в первый день рождества, объевшись жареным поросенком, новые — ежедневно, и просыпаются, лишь когда придет пора выпить…
Да и приказчики в доброе старое время были иными. Раньше приказчику полагалось иметь в кармане деньги только два раза в год перед георгиевым и дмитровым днем, когда он шел в парикмахерскую. А эти, нынешние, держат деньги даже в чулках и дают парикмахеру на чай столько, сколько прежде самые головастые приказчики платили за стрижку, да и подстригаются гораздо чаще, потому что редкий из них не ухаживает за барышней.
Во всем этом, думал кир Герас, повинны крупные банковские учреждения, открытые, как об этом свидетельствуют их звучные названия, единственно для ограничения доступа иностранных товаров и для обеспечения экономической независимости от иностранных капиталистов. Широкая сеть таких учреждений сильно облегчила получение займов. И в этом кир Герас усматривал большое различие между прежними и новыми торговцами: старые с трудом занимали и легко возвращали, теперешние же, наоборот, — легко занимают и с трудом возвращают. Прежде, бывало, по целым ночам глаз не смыкали и перед тем, как занять, и после того, как заняли, а этим, нынешним, долги отнюдь не портят сна.
Так рассуждает кир Герас о прошлых и новых временах, о хозяевах, приказчиках и банковских учреждениях. Но стоит ему подумать, что в таких учреждениях оба его сына, как он перестает роптать на них и на векселя. Сыновья преуспевают. Начальники хвалят их за сообразительность, воспитанность и деловитость. Правда, будто сговорившись, тот и другой отметили один недостаток за обоими: часто опаздывают, являются в канцелярию не совсем протрезвившись и, по слухам, слишком сорят деньгами. Но, зная, что молодые люди из богатой семьи, начальники смотрели на это сквозь пальцы. Смотрели и до поры до времени терпели. Однако, когда у одного из сыновей кир Гераса обнаружилась крупная недостача, а другой подделал вексель, начальники прозрели. Кир Герас покрыл недостачу и денежным возмещением замял дело с векселем. О молодых людях позаботилась вся эллинская колония, а больше всех кир Герас. Все обошлось сравнительно благополучно. Сделали скидку на молодость, удовлетворились обещанием исправиться, и братья лишь поменялись местами. Аристотель перешел в учреждение, где служил Ксенофонт, а Ксенофонт — туда, где был Аристотель, и буря улеглась и утихла.
Не нравилось все это старому кир Герасу. Угнетало его случившееся. Недоволен он был сыновьями, как торговец старого поколения торговцами нового поколения, но как отец он все же брал сыновей под защиту, полагаясь на их обещание. Однако самые большие надежды он возлагал на третьего сына, Милоша, который работал в лавке; но с некоторых пор и его поведение стало вызывать недовольство отца.
Раньше Милош был вылитый отец, точная его копия, ни дать ни взять маленький кир Герас. Разумный и послушный, он не искал общества своих сверстников, безропотно, без воркотни носил то, во что его одевали, — отцовские штаны, доходившие ему до подмышек, и пиджак, талия которого приходилась ему ниже колен. Соседские ученики дразнили его за это, распевая вдогонку известную всем народную песенку:
Бог убей того портного,
Что скроил тебе кафтан!
Таким оставался Милош два года, пока его братья учились за границей. Но после их возвращения и он переменился. Наряжаясь в их платье и обувь, он стал больше походить на галантерейного приказчика, чем на ученика-бакалейщика. Носит даже лаковые туфли, которые ему, как всякому бакалейщику, немного тесны. И что бы ни делал, все поглядывает на них да ласково поглаживает. Стал мазаться какой-то помадой и смахивает теперь на мышонка, выкупавшегося в топленом масле; то и дело вытаскивает гребенку и, сев на прилавок, причесывается, словно хочет понравиться немочке-служанке, что живет по соседству и постоянно бегает в лавку за всякой мелочью. «Хорош, хорош!» — сказал ему Герас, застав его однажды за этим занятием; рассердившись, он растрепал сыну волосы, однако тот снова причесался по моде. Кир Герас нашел у него в кармане даже щеточку для усов, хотя на них еще и намека не было. Кир Герас разбранил его тогда и сказал, что ни один порядочный бакалейный приказчик даже после пяти лет службы ни под каким видом не смеет таскать в кармане подобные вещи. Щеточку отец оставил себе, для собственных усов, а сыну пригрозил, что если еще раз увидит, как он прилизывается да приглаживается, то даст ему щетку для усов — ту, которой пол подметают…
Сердит был кир Герас на сына. Но все же какой ни на есть, думал кир Герас, а смотрит за лавкой, прилежен, понимает в деле, помнит о себе, когда взвешивает товар; будет ему наследником, и фамилия Паскалиса будет и дальше греметь в торговом мире!
Однажды к кир Герасу явился газда Милисав Пиносавац, владелец бакалейной лавки и трактира на Смедеревской дороге, для краткости именуемый Милисав-спекулянт, потому что он скупал и широко перепродавал кожи и дубильные шишки. Когда-то он был учеником и приказчиком у кир Гераса, его духовным чадом; все, что он знал, — знал от него; своим положением солидного торговца он обязан только кир Герасу, и в благодарность за это на вывеске его лавки было написано: «Торговля трудолюбивого грека», а в углу искусно нарисован старец (по замыслу — кир Герас), подсчитывающий дневную выручку, перед ним — горка золота, серебра, меди и пачка ассигнаций. Газда Милисав вошел, присел на мешок и чуть наклонился вперед. Спросив, как поживают домашние, все ли живы и здоровы, Милисав приступил к делу и выложил, зачем пришел. Рассказал, что у него много неполученных долгов, а ему как раз позарез нужны деньги, чтобы осуществить весьма выгодную сделку, но крестьяне не отдают сейчас, потому что налоги выплачивают, к тому же проект требует больше денег, чем ему должны, а заработать можно за короткий срок двести — триста процентов. Вот он и пришел просить у кир Гераса совета, как у своего бывшего хозяина, можно сказать, отца и учителя, у своего благодетеля.