— Ваше имя?
— Марко Королевич! — гаркнул Марко.
Начальник вздрогнул и выронил перо; стражники отпрянули, а зеваки стали давиться в дверях.
— Говорите, пожалуйста, тише, вы находитесь перед представителем власти! Я не глухой. Год рождения?
— Тысяча триста двадцать первый.
— Откуда?
— Из Прилепа, города белого.
— Чем занимаетесь?
Марко удивился этому вопросу.
— Я спрашиваю: чиновник вы, торговец или землю обрабатываете?
Не пахал отец мой и не сеял,
А меня вскормил он белым хлебом.
— По какому делу вы сюда явились?
— Как по какому делу? Да вы же сами изо дня в день меня призываете вот уж пятьсот лет. Все поете обо мне в песнях да причитаете: «Где ты, Марко?», «Приди, Марко!», «Ох, Косово!», так что мне уж в могиле не лежалось, я и попросил господа бога отпустить меня сюда.
— Э, братец, глупость ты сделал! Это просто так в песнях поется. Будь ты умнее, ты бы не обращал внимания на песни и не было бы неприятностей ни у нас с тобой, ни у тебя с нами. Если бы тебя официально, повесткой вызвали, тогда другое дело. А так нет у тебя никаких смягчающих обстоятельств. Чепуха, какие еще дела у тебя тут могут быть?.. — раздраженно закончил начальник, а про себя подумал: «Черт бы побрал и тебя, и песни! Людям делать нечего, выдумывают да распевают всякую чушь, а я теперь отдувайся!»
Ой ты, поле Косово, равнина,
Ты чего, злосчастное, дождалось,
После нашего честного князя
Нынче царь тебя турецкий судит! —
сказал Марко как бы про себя, а потом обратился к начальнику:
Что ж, пойду, когда никто не хочет.
Я пойду, хотя б и не добрался,
Я пойду ко городу Царьграду,
Погублю султана я в Стамбуле…
Начальник вскочил как ошпаренный.
— Замолчите, это новое преступление! Вы причиняете нам огромный вред, ибо наша страна сейчас находится в дружественных отношениях с Оттоманской империей.
Марко рот разинул от удивления. Услышав это, он чуть сознания не лишился. «В дружбе с турками!.. Так какого черта они меня кличут?!» — думал он, не в силах прийти в себя от изумления.
— Итак, вы совершили серьезные преступления, в коих и обвиняетесь. Во-первых, двадцатого числа сего месяца вы совершили зверское убийство Петара Томича, торговца, ехавшего на велосипеде. Убийство совершено умышленно, что подтверждают свидетели Милан Костич, Савва Симич, Аврам Сречкович и другие. Покойного Петара вы согласно тщательному расследованию и медицинскому осмотру убили тупым тяжелым орудием, а затем отрубили ему голову. Желаете ли вы, чтобы я огласил жалобу?
Во-вторых, в тот же день вы напали на Марко Джорджевича, хозяина корчмы из В. . ., намереваясь по свирепости своей натуры убить его; однако ему удалось спастись. Этому достойному гражданину, который бывал и народным депутатом, вы выбили три здоровых зуба. По свидетельству врача, это тяжелое увечье. Он подал жалобу и требует, чтобы вы были наказаны по закону и возместили ему понесенный ущерб, потерю времени и судебные расходы.
В-третьих, вы совершили убийство двадцати жандармов и тяжело ранили двух уездных писарей.
В-четвертых, в уезд поступило свыше пятидесяти жалоб на покушение в убийстве.
Марко от изумления не мог слова вымолвить.
— Пока мы будем вести следствие, вы будете находиться в тюрьме, а потом дело будет передано в суд. Тогда вы сможете взять адвоката, чтоб он вас защищал.
Марко вспомнил побратима Обилича{52} и подумал, как бы тот его защитил! Тяжело ему стало, пролил он слезу и воскликнул горестно:
Милош Обилич, ты побратим мой,
Иль не видишь, иль помочь не хочешь,
Лихо злое на меня свалилось,
Русой головой я поплачуся
Ради правды истинного бога!
— Отведите его в тюрьму, — боязливо сказал начальник и глухо закашлялся.
Дело, естественно, шло дальше установленным порядком. После того как полиция провела следствие на месте происшествия и детально расследовала преступления Марко, протоколы были препровождены для дальнейшего судопроизводства.
Суд проводил разбирательство, вызывал свидетелей, устраивал очные ставки. Государственный обвинитель, разумеется, требовал для Марко смертного приговора; Марков адвокат, в свою очередь, пламенно доказывал, что Марко невиновен, и требовал его освобождения. Марко водят в суд, допрашивают, отводят назад в тюрьму. Он вовсе растерялся, не понимает, что с ним делают. Хуже всего было для него то, что пить ему давали воду, а он к ней не привык. Все бы он, юнак, перенес с легкостью, но чувствовал, что вода весьма вредит ему. Начал он сохнуть и вянуть. Уж не тот Марко, совсем не тот! В былинку, бедняга, превратился, одежда на нем висит, идет — на ходу качается. Часто восклицал он в отчаянии:
— Ах, боже, да эта вода хуже проклятой азацкой темницы!
Наконец суд постановил: учитывая заслуги Марко перед сербами и смягчающие обстоятельства, приговорить его к смерти с возмещением нанесенного ущерба и всех судебных издержек.
Дело было передано в апелляционный суд, и там заменили смертную казнь пожизненной каторгой, усмотрев в Марковых преступлениях политический характер, а кассационный суд нашел ошибки в судопроизводстве и вернул дело на пересмотр, потребовав привести к присяге и допросить новых свидетелей.
Два года тянулась судебная процедура, пока, наконец, и кассационный суд не утвердил нового приговора, по которому Марко осуждался на десять лет каторжных работ в кандалах и уплату штрафов и судебных издержек, но уже не как политический преступник, ибо он доказал, что не принадлежит ни к одной из политических партий. Разумеется, при вынесении приговора учитывалось, что осужденный — великий народный герой Марко Королевич и что этот процесс — случай единственный в своем роде. В конце концов, действительно дело было не простое. Даже самые видные специалисты пребывали в недоумении. Как осудить на смерть того, кто уже умер столько лет назад и снова явился с того света?
Так Марко ни за что ни про что попал в тюрьму. Судебные издержки и штрафы платить ему было нечем, и поэтому назначили продажу с аукциона Маркова Шарца, одежды и оружия. Оружие и одежду государство сразу же приобрело в кредит для музея, а Шарца за наличные купило трамвайное общество.
Марко обрили, остригли, заковали в тяжелые кандалы, одели в белую одежду{53} и повели в белградскую крепость{54}. Здесь терпел Марко такие муки, какие никогда не чаял вытерпеть. Сначала он кричал, гневался, грозил; но постепенно свыкся и покорился судьбе. И, разумеется, чтобы приспособить его к чему-нибудь и подготовить к жизни в обществе, полезным членом которого он по исполнении приговора должен был стать, начали мало-помалу приучать его к полезным делам: носить воду, поливать огороды, полоть лук, а позднее стали учить делать ножи, щетки, мочалки и разные другие вещи.
А бедняга Шарац с утра до вечера без отдыха таскает конку. И он ослаб и отощал. Идет — пошатывается, а как остановят его, погружается в дремоту, и снятся ему, наверное, счастливые времена, когда пивал он из ведра красное вино, когда в гриву ему вплетали золотые шнурки, подковы на копытах были серебряные, на груди золотая бахрома, а поводья раззолоченные, когда он носил на себе в жестоких боях и поединках своего господина и догонял с ним вил. Теперь он отощал, кожа да кости, ребра пересчитать можно, а на мослах хоть торбу вещай.
Не было для Марко горшей муки, как увидеть, когда его под охраной вели на работу, до чего плохо приходится Шарцу. Это ему было больнее собственных страданий. Увидит, бывало, несчастного Шарца, прослезится и начнет со вздохом:
Конь мой добрый, Шарац мой бесценный!..
Шарац обернется и жалобно заржет, но в это время кондуктор зазвонит и конка трогается дальше. А конвойный, испытывавший почтение перед силой и ростом Марко, учтиво напоминает ему, что надо продолжать путь. Так он и смолкнет.
Десять лет терпел бедняга Марко муку мученическую за род свой, но не оставлял мысли отомстить за Косово. Трамвайное общество выбраковало Шарца, и его купил один садовник, чтобы он вертел ему колесо для полива.
Миновало десять лет. Марко выпустили.
Было у него сбережено немного денег, заработанных продажей разных вещиц, которые он сам мастерил.
Первым делом он отправился к корчму и позвал двух цирюльников, чтобы вымыли его и побрили. Потом приказал зажарить ему девятигодовалого барана и подать в надлежащем количестве вино и ракию.
Хотел он сначала немного подкрепить себя хорошей едой и питьем и отдохнуть от стольких мук. Просидел он так больше пятнадцати дней, пока не почувствовал, что возвращается к нему прежняя сила, а тогда начал думать, что предпринять.
Думал, думал и наконец придумал. Переоделся так, чтобы никто его не узнал, и решил прежде всего разыскать и вызволить из беды Шарца, потом, переходя от серба к сербу, разузнать, кто его звал, и сербы ли те, кто посадил его в тюрьму, и как наилучшим образом отомстить за Косово.
Прослышал Марко, что его Шарац вертит колесо у одного садовника, и направился туда. Выкупил коня за гроши — садовник и сам хотел отдать его цыганам, — отвел его к одному крестьянину и условился, что тот будет кормить Шарца клевером и холить так, чтобы стал он таким, как прежде был. Заплакал Марко, поглядев на бедного Шарца, до того он был жалкий. Крестьянин, человек мягкосердечный, сжалился и взялся кормить Шарца, а Марко пошел дальше.
По дороге увидел он работающего в поле бедного крестьянина и поздоровался с ним.
Побеседовали они о том о сем, и Марко спросил как бы между прочим: