С великим удивлением озирались они вокруг. Зал почти опустел, только снаружи в открытые двери и окна просовываются многочисленные головы патриотов. Марко сидит на стуле, будто каменное изваяние, опершись локтями на колени и закрыв лицо руками. Сидит, не шелохнется, даже дыхания не слышно. Те, что попались ему под ноги, на четвереньках поуползали из зала вслед за другими. Сомлевший оратор приходит в чувство и робко озирается, вопрошающе смотрит на председателя и секретаря, а те с изумлением и страхом спрашивают друг друга глазами: «Что это с нами произошло? Неужто мы остались живы?!» Воззрятся с ужасом на Марко и снова переглядываются между собой, говоря взглядами и мимикой: «Что за страшилище?! Что тут делается?! Понятия не имею!»
И Марко неожиданная тишина заставила поднять голову. И на его лице выражалось недоумение: «Что случилось, скажите, братья мои?!»
Наконец Марко ласково, мягко, как только мог, обратился к оратору, глядя на него с нежностью:
— Что с тобой, милый брат, отчего ты упал?..
— Ты меня ударил кулаком! — с укором ответил тот, ощупывая темя.
— Да я даже не прикоснулся к тебе, клянусь всевышним богом и Иоанном Крестителем. Ты тут так хорошо говорил, что сербам нужна Маркова десница, а я и есть Королевич Марко. Я только хотел объявиться, что я, мол, здесь, а ты испугался.
Все присутствовавшие окончательно опешили и попятились от Марко.
Марко рассказал, что заставило его умолить бога отпустить его к сербам, что с ним было и какие муки он принял, как у него отобрали оружие, одежду и бурдюк с вином, как Шарац надорвался, когда таскал конку и вертел колесо на огороде.
Тут оратор приободрился малость и сказал:
— Эх, брат, глупо ты поступил!
— Надоели мне ваши вопли да вечные призывы. Ворочался, ворочался я в гробу пятьсот лет с лишком, вот и невмоготу стало.
— Но это же только песни, милый мой! Просто в песнях поется. Ты поэтики не знаешь!
— Ну ладно, пусть поется. Но вы ведь и говорили так же! И ты только что то же самое сказал!
— Нельзя быть таким простаком, братец мой! Мало ли что говорится. Ведь это просто для красоты и пышности стиля! Видно, что ты и с риторикой не знаком. Старомодный ты человек, братец, не знаешь многих вещей! Наука, милый мой, далеко шагнула. Говорим, конечно, и я говорю, но ты должен знать, что согласно правилам риторики оратор обязан иметь красивый, цветистый слог, уметь воодушевлять слушателей, к месту упомянув и кровь, и нож, и кинжал, и рабские цепи, и борьбу! Но этого требует красота слога, на самом же деле никто и не собирается засучивать рукава и кидаться в драку вроде тебя. И в песню вставлена фраза: «Встань, Марко…» и т. д., — тоже для красоты. Ничего ты, брат, не понимаешь и делаешь глупости, сразу видно, человек ты необразованный и старого толка! Понимаешь все буквально, а того не знаешь, что литературный слог создают лишь тропы и фигуры!
— Что же мне теперь делать! И бог меня назад не призывает, и здесь деваться некуда.
— В самом деле неудобно получается! — вмешался председатель, притворившись озабоченным.
— Очень неудобно! — тем же тоном подтвердили остальные.
— Шарац мой у одного человека на кормах, ни одежды, ни оружия у меня нет, да и денег не осталось, — сказал Марко в отчаянии.
— Очень неудобно! — повторил каждый из присутствующих.
— Будь у вас хорошие поручители, вы могли бы взять денег под вексель! — говорит оратор.
Марко недоумевает.
— Есть у вас близкие друзья здесь, в городе?
Никого нет близких, кроме бога;
Нет здесь побратима дорогого,
Обилича Милоша юнака,
Побратима Топлицы Милана{57},
Побратима…
Хотел было Марко дальше продолжать, но оратор его прервал:
— Двоих хватит, больше не нужно!
— А я думаю… — начал глубокомысленно председатель, но запнулся, потирая лоб рукой, и после краткой паузы обратился к Марко с вопросом:
— Ты грамотный?.. Умеешь читать и писать?
— Умею и читать, и писать, — говорит Марко.
— Я вот думаю, не похлопотать ли тебе о каком-нибудь местечке? Попросился бы куда-нибудь практикантом.
Насилу растолковали Марко, что это такое — практикант, и в конце концов он согласился, узнав, что будет получать шестьдесят — семьдесят дукатов в год, а у него, юнака, и гроша ломаного за душой не осталось.
Написали ему прошение, дали полдинара на гербовую марку да полдинара на случай какой беды и направили в министерство полиции.
Среда влияет на человека. Марко тоже должен был испытать это влияние. И вот начал он вместе со своими достойными потомками слоняться и толкаться у дверей министерства с прошением в руках, поплевывая от скуки и дожидаясь часа, когда сможет предстать перед министром и попросить о каком-нибудь государственном местечке — лишь бы хватило на хлеб насущный, белый, конечно.
Разумеется, это обивание порогов заняло немало времени, и только через несколько дней ему сказали, чтобы он передал прошение в канцелярию на предмет регистрации.
Марково прошение всерьез озадачило министра.
— Черт возьми, что делать с этим человеком? Почитать мы его, конечно, почитаем, а все же являться ему сюда никак не следовало. Не годится он для нынешнего времени.
Наконец, принимая во внимание широкую популярность Марко и прежние заслуги, назначили его практикантом в канцелярию дальнего уезда.
Марко с большим трудом выпросил, чтобы ему вернули оружие и выдали в министерстве жалованье за месяц вперед, и отправился за Шарцем.
Добрый корм не пошел Шарцу впрок; очень уж он отощал. Но и Марко стал легче по меньшей мере на тридцать окк.
Итак, облачился Марко в свою одежду, препоясался саблей, оседлал Шарца, наполнил бурдюк вином, привесил его к луке, сел на Шарца, перекрестился и отправился на службу по указанному пути. Советовали ему ехать по железной дороге, но он наотрез отказался.
Куда ни приедет Марко, везде спрашивает, где его уезд, и называет имя уездного начальника.
Через полтора дня пути прибыл он на место. Въехал во двор уездной канцелярии, спешился, привязал Шарца к шелковичному дереву, снял бурдюк и уселся, не снимая оружия, выпить в холодке вина.
Стражники, практиканты, писари с недоумением глядят на него в окна, а народ далеко обходит юнака.
Подходит начальник; он получил извещение о том, что Марко направлен в его уезд.
— Помогай бог! — говорит.
— Бог на помощь, юнак незнакомый! — ответил Марко.
Стоило ему заполучить свое оружие, коня и вино, как забыл он все мучения, вернулся к своим прежним повадкам и заговорил стихами.
— Ты новый практикант?
Марко представился, и тогда начальник сказал:
— Однако не можешь ведь ты сидеть в канцелярии с этим бурдюком и при оружии.
Марко ответил:
Уж такой обычай есть у сербов,
Красное вино пьют при оружье,
Под оружьем спят и отдыхают!
Начальник растолковал ему, что оружие придется снять, если он думает остаться на службе и получать жалованье.
Видит Марко, делать нечего, — человек ведь он, жить надо, а за душой ни гроша не осталось, да догадался спросить:
— А нет ли такой службы, на которой носят оружие, чтобы я мог там служить?
— Стражники носят оружие.
— А что они делают?
— Ну, сопровождают в дороге чиновников, защищают их в случае нападения, следят за порядком, за тем, чтобы не причинили кому ущерба, и так далее, — объяснил начальник.
— Вот это да! Это хорошая служба! — воодушевился Марко.
Стал Марко стражником. Тут опять сказалось влияние среды, влияние достойных потомков с их горячей кровью и восторженным стремлением послужить своему отечеству. Но и на этой службе Марко был хуже самого негодного из своих потомков, не говоря уже о тех, что получше.
Разъезжая с начальником по уезду, видел Марко много зла и бед, а когда ему показалось однажды, что и его начальник поступил не по справедливости, отвесил он ему оплеуху и выбил три зуба.
После долгой ожесточенной схватки Марко связали и препроводили в сумасшедший дом на проверку.
Этого удара Марко не смог перенести и скончался, конец разочарованный и измученный.
Предстал он перед богом, а бог хохочет так, что небо трясется.
— Ну что, Марко, отомстил за Косово? — спрашивает он сквозь смех.
— Настрадался я вдоволь, а горькое мое Косово и видом не видывал! Били меня, в тюрьме держали, в стражниках я был, а под конец посадили меня к сумасшедшим!.. — жалуется Марко.
— Знал я, что ничего хорошего из твоей затеи не получится, — молвил господь ласково.
— Благодарю тебя, господи, что избавил меня от мучений. Теперь я и сам не поверю причитаниям моих потомков, их скорби о Косове! А если им нужны стражники, на эту должность у них охотников хоть отбавляй — один другого лучше. Прости меня, господи, но сдается мне, что это не мои потомки, хоть и поют они обо мне, а нашего Сули Цыгана{58}.
— Я бы и послал его к ним, если бы ты так не просился. Знал я, что ты им не нужен!.. — молвил господь.
— И Суля был бы нынче у сербов самым плохим стражником. Все его превзошли! — сказал Марко и заплакал.
Бог тяжело вздохнул и пожал плечами.
Перевод Е. Рябовой.
Размышления обыкновенного сербского вола{59}
Всякие чудеса бывают на свете, а в нашей стране, как многие говорят, чудес столько, что уже и чудо не в чудо. Есть у нас такие люди, которые, хоть и занимают очень высокое положение, думать совсем не умеют, и поэтому, а может быть, и по каким-либо другим причинами, начал размышлять деревенский вол, самый обыкновенный, ничем не отличающийся от других сербских волов. Одному толь ко богу известно, что заставило это гениальное животное дерзнуть заняться размышлением, когда уже все давно знают, что в Сербии это несчастное ремесло приносит только вред. Если допустить, что он, бедняга, по наивности своей не знал о нерентабельности этого ремесла в родных местах, то в таком случае ему нечего приписывать особую гражданскую доблесть; однако остается загадкой, почему все же вол начал думать, не будучи ни выборщиком, ни членом комитета, ни сельским старостой, когда никто не избирал его депутатом в воловью скупщину или — если он в годах — сенатором. А ежели он, грешный, мечтал стать министром некой воловьей страны, тогда, напротив, надо было привыкать как можно меньше думать, как делают это замечательные министры в некоторых счастливых странах, хотя нашей стране и в этом не повезло. Но в конце концов какое нам дело до того, почему в Сербии вол взялся за оставленное людьми занятие. Может быть, он начал думать, подчиняясь зову инстинкта?