Во многих газетах, еще вчера восторгавшихся каждым шагом ныне павшего правительства, я читал статьи, резко его порицающие и до небес восхваляющие покое правительство.
Просмотрев комплект газет с начала года, я убедился, что то же самое происходит при всякой новой смене кабинетов. Каждое новое правительство приветствовалось как единственно достойное, а бывшее обзывалось предательским, вредным, страшным, гнусным.
Причем заявления и приветствия были от одних и тех же лиц, так же как одни и те же лица входили в состав депутаций.
Особенно торопились с выражением преданности новому правительству чиновники, в противном случае они поставили бы себя в опасное положение и рисковали бы потерять место. Таких чудаков находилось мало, и в обществе сложилось о них весьма нелестное мнение, ибо они нарушали хороший, твердо установившийся в Страдии обычай.
Я говорил с одним весьма уважаемым чиновником о его приятеле, который не пожелал приветствовать новое правительство с приходом к власти и был уволен с должности.
— Он производит впечатление умного человека, — заметил я.
— Сумасшедший! — ответил тот холодно.
— Я бы не сказал!
— Оставьте, пожалуйста! Этот фанатик, видите ли, предпочитает с семьей голодать, вместо того чтобы, как все добропорядочные люди, делать свое дело.
Все, к кому бы я ни обратился с расспросами о таких людях, отзывались о них точно так же, и, более того, общество смотрело на них с презрением, хотя и жалело их.
Поскольку у нового правительства были срочные дела, а приступать к выполнению их оно могло только после того, как народ через своих депутатов выразит ему полное доверие, осудив в то же время деятельность бывшего правительства и скупщины, оно оставляло старых депутатов на местах.
Это меня очень удивило, и я, разыскав одного из депутатов, повел с ним такой разговор:
— Кабинет, несомненно, падет, ведь скупщина осталась старая?
— Нет.
— Но как же правительство получит доверие скупщины?
— Проголосуем!
— Тем самым вы осудите деятельность бывшего правительства, а значит, и свою собственную!
— Какую нашу деятельность?
— Которая протекала при бывшем правительстве!
— Мы и осудим бывшее правительство!
— Хорошо, но как же сделаете это вы, депутаты, только вчера помогавшие старому правительству?
— Какая разница?
— Не понимаю!
— Все очень просто и ясно! — сказал он равнодушно.
— Странно!
— Ничего странного. Ведь кто-то должен это сделать: мы ли, другие ли депутаты. Правительству важна формальность. Видимо, это заведено у нас по примеру других стран, а на самом деле скупщина и депутаты делают только то, что хочет правительство.
— Зачем же тогда скупщина?
— Так я же сказал вам: ради формы, чтобы можно было сказать, что и у нас, как в других странах, и чтобы власть выглядела парламентарной.
— Вот теперь понял! — сказал я, опешив от такого ответа.
И депутаты действительно доказали, что для родины им ничего не жаль, потому что жертвовали для нее и гордостью, и честью.
— Наши предки жизнь отдавали за отчизну, а мы еще раздумываем, отдать ли нам за нее всего лишь честь! — воскликнул один из депутатов.
— Правильно! — отозвались со всех сторон.
Дела в скупщине вершились быстро. Проголосовали за доверие новому правительству и осудили деятельность старого, после чего правительство предложило Народному собранию внести изменения в некоторые законы.
Предложение приняли единогласно, изменения в законы внесли, поскольку без этих изменений и дополнений эти законы мешали кой-каким министерским родственникам и приятелям занять более солидные посты на государственной службе.
Заранее одобрили все расходы, которые правительство совершит сверх бюджета, после чего скупщина была распущена, депутаты, уставшие от государственных дел, разъехались по домам отдыхать, а члены правительства, благополучно преодолев все препоны, довольные всеобщим народным доверием, организовали дружескую вечеринку, чтобы отдохнуть за стаканом вина от тяжелых забот по наведению порядка в стране.
Несчастные новые правители сразу же должны были начать думать, а это ремесло дается им плохо. Несколько дней, надо сказать, они держались гордо, прямо-таки героически; пока в кассе оставались деньги, они по целым дням с бодрыми и радостными лицами принимали депутации и произносили трогательные речи о счастливом будущем их дорогой измученной Страдии, а по ночам устраивали роскошные пиршества, пили, пели и провозглашали патриотические здравицы.
Когда же государственная казна опустела, господа министры принялись всерьез обсуждать, что можно предпринять в таком отчаянном положении. С чиновниками легко — они уже привыкли сидеть без жалованья по нескольку месяцев; пенсионеры — люди старые, пожили достаточно; солдатам на роду написано геройски переносить муки и страдания, а посему нет ничего плохого в том, если они и поголодают героически; поставщикам, предпринимателям и прочим добрым гражданам счастливой Страдии очень просто объявить, что оплата их счетов не вошла в государственный бюджет этого года. Но вот как быть с министрами? За то, чтобы о них хорошо говорили и писали, надо платить. Нелегко и с другими важными делами, есть дела поважнее и самой Страдии.
Подумали… и пришли к мысли о необходимости поднять хозяйство, а ради этого решили обременить страну еще одним крупным долгом, но так как для заключения займа нужна порядочная сумма — на заседания скупщины, на разъезды министров по заграницам, то решили собрать все депозиты государственных касс, где хранятся деньги частных лиц, и таким образом помочь родине, попавшей в беду.
В стране наступил невообразимый хаос: одни газеты пишут о правительственном кризисе, другие о благополучном завершении переговоров о займе, третьи и о том и о другом, а правительственные газеты утверждают, что благосостояние страны сейчас на такой высоте, какой не достигало никогда ранее.
Все больше толковали о спасительном займе, и газеты все шире освещали этот вопрос. Интерес к нему возрос настолько, что почти прекратилась всякая работа. И поставщики-торговцы, и пенсионеры, и священники — все в лихорадочном, напряженном ожидании. Всюду, в любом уголке страны только и говорили, спрашивали, гадали что о займе. Министры направлялись то в одно, то в другое иностранное государство; ездили по одному, по два, а то и по три человека сразу.
Скупщина в сборе, и там обсуждается, взвешивается и наконец одобряется решение любой ценой получить заем, после чего депутаты разъезжаются по домам. Отчаянное любопытство в обществе разгорается все сильнее и сильнее.
Встретятся двое на улице и, вместо того чтобы поздороваться, сразу:
— Что слышно о займе?
— Не знаю!
— Ведутся переговоры?
— Наверное!
Министры все чаще отбывали в иностранные государства.
— Министр вернулся, не слышали?
— Как будто.
— А что сделано?
— Все в порядке, должно быть.
Наконец правительственные газеты (правительство всегда имело по нескольку газет, — точнее, каждый министр — свою газету, а то и две) сообщили, что завершены переговоры с одной иностранной фирмой и результаты их весьма благоприятны.
«С уверенностью можем заявить, что не сегодня завтра заем будет подписан и деньги ввезены в страну».
Чуть народ немного успокоился, как правительственные газеты оповестили, что на днях в Страдию приедет уполномоченный фирмы г. Хорий для подписания договора.
Вот когда страсти достигли апогея! В устных и письменных препирательствах сказались и нетерпеливое ожидание, и истерическое любопытство, и непоколебимая вера в иностранца, который должен был спасти страну.
Ни о ком другом не говорили и не думали, кроме как о Хории. Пронесся слух, что он приехал и остановился в гостинице, и любопытная толпа — мужчины и женщины, старики и молодые — обезумело ринулась туда, давя упавших.
Появится на улице заезжий иностранец, сейчас же один толкает другого.
— Гляди-ка, иностранец! — И оба значительно смотрят друг на друга, всем своим видом спрашивая: «А не Хорий ли это?»
— Пожалуй, он?
— И я так думаю.
Оглядят еще раз иностранца с ног до головы и приходят к выводу, что он. И понесут по городу весть: «Видели Хория!» Она молниеносно проникает во все слои общества, и через час-другой весь город с уверенностью повторяет, что Хорий здесь, его видели своими глазами и с ним лично разговаривали. Забегает полиция, забеспокоятся министры: скорее увидеться с ним и оказать ему почет!
А его нет.
Наутро газеты извещают, что вчерашний слух о приезде Хория не соответствует действительности.
До чего дошло дело, можно судить по такому событию.
Однажды я оказался на пристани, когда причаливал иностранный корабль. Корабль пристал, и начали выходить пассажиры. Я беседовал с одним своим знакомым, как вдруг хлынувшая к сходням толпа чуть не сбила меня с ног.
— Что случилось?
— Кто это? — спрашивают со всех сторон.
— Он! — отвечают.
— Хорий?
— Да, приехал!
— Где же он?!
Толпа зашумела, началась давка, толкотня, драка, каждый старался протиснуться вперед и что-нибудь увидеть.
И я в самом деле увидел иностранца, умолявшего отпустить его, потому что он спешил по срочным делам. Он едва мог говорить, прямо стонал, сдавленный плотным кольцом любопытной толпы.
Полицейские сразу смекнули, в чем состоит их долг, и бросились оповещать о его приезде премьер-министра, всех членов правительства, председателя городской управы, главу церкви и остальных сановников страны.
Прошло немного времени, и в толпе раздались голоса:
— Министры, министры!
И правда, появились министры и высшие сановники Страдии — в парадном одеянии, при всех своих регалиях (в обычное время они носят не все ордена, а лишь по нескольку). Толпа расступилась, и иностранец оказался в центре, перед лицом встречающих.