— Нет, нет, сударь, я не буду нарушать порядок.
На этом и закончится наш разговор, ведь нельзя же нарушать порядок!
Проведу я своей высохшей рукой по лицу и мысленно переберу все прекрасные сны своей молодости. Вспомню, как когда-то в детстве, играя в царя, я повел свое войско на войну и в той войне разбил соседское окно, а потом меня дома так немилосердно лупили, что мои рыдания, вероятно, слышны были даже во Франции. Ох, детство, часто я буду вспоминать о нем перед смертью, ведь это единственная пора, когда мне легко было стать даже царем. Скипетр — ветка бузины, корона — старый отцовский позолоченный колпак (главное, чтобы на голове было что-нибудь позолоченное), а народ — целая стая индюков и индюшек, самый лояльный народ на свете! Бывало, пройду мимо них и свистну, а они думают, что я бог знает какую умную речь сказал, и громогласно и восхищенно кричат: «Кулды… Кулды… Кулды… Кулды… Кулды!»
Счастливое время!
Потом вспомнится мне, как первый раз я влюбился в черные глаза. Попытайтесь влюбиться в черные глаза, и вы увидите, какие чудные вам будут сниться сны!
А когда обо всем вспомню, когда переберу в памяти всю свою короткую жизнь, погаснет на моих губах та усмешка, с которой я всегда встречал вас, вас, друзья мои; угаснут мои глаза с последним взглядом, которым я пересчитаю вас, собравшихся возле моей постели. Я не спрошу, жалеете ли вы меня, а вы не смейте плакать. И тогда, тогда уже, как говорится в старой песне, махну рукой и скажу вам: «Ох, люди, спокойной ночи!»
И ничего больше. В конце предложения ставится точка. Предложение — это определенный порядок слов, в котором выражена какая-то мысль. В конце жизни ставится точка. Жизнь — это определенный порядок деяний, в которых заложена какая-то мысль. Элементарные истины, которые всем известны. Но, боже, сколько раз я слышал определенный порядок слов, в котором не содержалось никакой мысли, и все же это называлось предложением. А сколько раз приходилось мне видеть определенный порядок деяний, в которых не было и проблеска мысли, и все же это считалось жизнью.
Итак, точка!
Нет, я еще должен исповедаться, таков уж порядок.
Я не задержал уплату налога ни за полгода, не признавался в любви ни одной вдове, ни разу в жизни не делал никому зла. Не отрицаю, писал рассказы, но всегда невинные. Клянусь, в своих рассказах я никого не убил, да и зачем убивать — даже если это был бы второстепенный персонаж моего рассказа, все равно убийство; ни в одном своем рассказе никого не отравил, да и зачем подавать людям такие идеи. Посещал соборную церковь с тех пор, как перекрасили старый алтарь, и городскую управу с тех пор, как перекрасили старый закон о свободе печати; помогал всем просветительным учреждениям, а именно: школам, театрам и пожаревацкой тюрьме. Чего же вы еще от меня хотите? Если я умираю, то умираю безгрешным.
Но прошу вас, если будете воздвигать мне памятник, не пишите на нем стихов; признаюсь, я и сам за свою жизнь написал немало плохих стихов на надгробных памятниках, и все же нехорошо мстить мертвому.
Лучше напишите на камне так:
Прохожий, этот маленький гражданин, который лежит здесь, просит тебя узнать у господина Туромана, профессора университета, что означает латинская фраза «De mortuis nihil nisi bene!»[35]
Перевод В. Токарева.
Максим{88}
Так как героя этого рассказа не крестили обычным путем и уже самим случаем автору предоставлено право дать ему имя, то автор, прежде чем начать рассказ, заявляет, что его героя зовут Максимом. Читателей просят запомнить это, чтобы автору не пришлось еще раз возвращаться к этому и без того печальному факту.
Жара адская. Камни раскалились. Болота и речки высохли, даже в омуте воды мало. Колесо водяной мельницы Янко Траяновича вращается еле-еле, и понятно, что перед ней скопилась уйма народу. Помольщики, чтобы заслонить голову от солнца, улеглись под широкую стреху поближе к колесу, где плещется вода и веет прохладой. Ослы тоже устроились на берегу речки, вьючные седла сползли на бока и животы, они чешут спины о горячий песок и, подняв все четыре ноги вверх, тяжело дышат, раздувая ноздри. Заранее можно предвидеть, сколько потребуется палочных ударов, чтобы поднять их на ноги и навьючить.
В это время сверху по дороге медленно спускался путник. Усталый, запыленный, потный и оборванный до такой степени, до какой может довести одежду человека только крайняя нужда, он спускается к мельнице, подходит к помольщикам и спрашивает их, нет ли поблизости моста через речку. Тем лень даже повернуться к нему, ответить, как положено, и они бросают ему через плечо:
— Здесь вот брод!
Путник подошел к ослам и у них тоже спросил, где мост. Один из них возьми да поведи ухом, а прочие остались по-ослиному равнодушны. Путник стал слезно умолять осла, который повел ухом, так как этот осел показался ему наиболее отзывчивым, сказать ему, где мост. Наконец тот ему ответил:
— Нет моста, нужно идти вброд!
— О господи, — ответил путник, — не могу я, сил нет.
Осел долго о чем-то думал, повел другим ухом и наконец лениво поднялся, подставил путнику спину и сказал:
— Садись, я тебя перенесу!
Такое великодушие очень удивило путника, и, переправляясь на осле через реку, он думал о том, как отплатить ему добром за добро. А пока путник размышлял об осле, сидя на нем, давайте и мы познакомимся поближе с этим ослом, поскольку нам и дальше придется иметь с ним дело.
Отец его был ослом, да и мать его была ослицей. Более подробно о них известно еще и следующее: отца его хозяин купил за сто семьдесят шесть грошей, а за мать, когда ее продавали в последний раз, вместе с вьючным седлом заплатили девяносто четыре гроша. Но отец и мать не принадлежали одному хозяину, и как они полюбили друг друга, как договорились и встретились, обо всем этом мы не имеем точных сведений. Да и вообще это их дело, и мы не можем входить в подробности этой ослиной любви, так как только ради полноты биографии героя мы упомянули о том, кто был его отец, а кто мать.
Сперва он был грязным осленком, потом рос, рос, и вместе с ним росли его уши, пока он не вырос и не стал взрослым ослом. Боже мой, что творилось в душах отца и матери, как заблестели их глаза от слез родительской радости, когда однажды хозяин принес седло и ему. Каждый родитель поймет эту радость, если вспомнит тот день, когда он впервые купил книгу своему подросшему сынишке. Но с ослом случилось то же, что бывает и с нашими детьми, когда после покупки книги школьный служитель вынужден силой отводить их в школу. Он не сразу понял, какое будущее ожидает его под вьючным седлом. Он пытался даже сбросить с себя седло, но, увидев, что седло сбросить не в силах, перебросил через голову севшего на него хозяина с такой жестокостью, с какой человек может бросить только своего благодетеля.
По этому случаю он был впервые серьезно бит, как и положено ослу, дожившему до вьючного седла. Хозяин щедро угостил его поленом, пищей весьма несъедобной.
Итак, он отпраздновал день своего совершеннолетия, как это и приличествует ослу: получил вьючное седло и был впервые серьезно бит, так как раньше, если ему кто, бывало, и сунет ногой в ребра, то чаще всего в шутку.
Превратившись таким образом из грязного осленка в настоящего осла, он начал возить, таскать, делать все, что связано с его профессией и длинными ушами. Вот и сегодня он привез зерно к водяной мельнице, а теперь переносит через реку прохожего, который все еще размышляет о том, как отплатить ему добром за добро.
Переправившись, путник слез, повернулся к ослу и сказал:
— Слушай, ту услугу, что ты мне сейчас оказал, ты оказал самому себе. Я не путник, а всесильный Рок. Я хожу по свету и определяю судьбы. Скажи мне, чего ты хочешь. Я все для тебя сделаю.
Осел облизнулся; ему было приятно, что он оказал услугу Року, но вопрос Рока вверг его в страшное затруднение, так как он не мог ничего придумать. Наконец ему пришла в голову чисто ослиная мысль:
— Исполни три моих желания: пусть меня хозяин лучше кормит, меньше бьет и меньше нагружает.
— Это пустяк, — сказал Рок, — я бы хотел сделать для тебя больше.
— Ну, коли так… — сказал осел. — Очень уж мне надоело быть ослом.
— Стань человеком, если хочешь.
— А ты можешь это сделать?
— А ты хочешь?
— Хочу, конечно, хочу!
Услышав эти слова, Рок трижды прошептал что-то про себя, повертел рукой над головой осла и сказал:
— Да будет!
И осел стал человеком, которого автор этого рассказа еще во введении окрестил Максимом.
Максим направился в ближайший город, тщательно скрывая в пути тот факт, что вчера еще был ослом. Войдя в город, он остановился на перекрестке и стал думать, куда ему идти и что делать.
Мимо него проходят мужчины, женщины, дети. Один сгибается под тяжелым грузом, который несет на спине, другой идет легко и быстро; один спешит — видно, ему нужно скорее куда-то прийти, другой идет медленно — видно, ему не очень хочется идти туда, куда он направляется. Одни говорят шепотом, другие кричат; один что-то толкает перед собой, другой что-то тянет за собой, — каждый занят своим делом, перекресток кипит.
Не может Максим придумать, чем бы ему заняться. Наконец решает он пойти посмотреть, может, где какое дело приглянется. Идет, заглядывает в лавки. Видит, в одной торговец, склонился озабоченно над книгой, рука танцует по бумаге, губы шепчут какие-то цифры, а лоб вспотел.
«Нет, это не для меня, — думает Максим. — Разве сладишь с этими цифрами, тут нужно соображать».
Идет дальше и останавливается перед другой лавкой. Там мастеровой с черными от работы руками, в мокрой от пота рубашке бьет молотом, который, пожалуй, потяжелее вьючного седла, которое Максим носил еще вчера.