Всю ночь учитель писал ответ, который скорее походил на научный труд, едва уместившийся на шести листах. В нем были и такие фразы:
«Научную истину нельзя уничтожить никакими постановлениями и номерами», «Истина вечна, а власть и сила временны», «Чем больше было гонений на истину, тем больше побед она одерживала!». И наконец, в заключение подтверждалось, что человек произошел от одного из видов обезьян.
В то время, как учитель в своей комнате почти всю ночь писал ответ, господин Пайя, лежа под одеялом, видел странные сны. Вот он схватил за хвост уездного начальника и не пускает его, а на него набросились и стали душить митрополит, Лютер и Гус, а защищали его только Галилей и вдова, госпожа Милева. Затем появилась покойная свинья и уволокла госпожу Милеву, а Галилей начал так ругаться с уездным начальником, что пришли жандармы и разняли их, но господин Пайя никак не выпускал из рук хвост уездного начальника.
Утром, проснувшись в поту, он заметил, что в руке у него крепко зажата завязка от кальсон.
Господин Пайя отнес уездному секретарю, господину Свете, ответ на шести листах, а в полдень ему сообщили, что он уволен.
Говорят, что он целый год покаянно голодал, молился, оставил квартиру у госпожи Милевы, перестал дружить с учителем и отрекся от науки, жертвой которой он стал. И в тот самый час, когда он отрекся от науки, вернулись к нему в голову, на основании теории об объеме, все входящие и исходящие номера, и только поэтому его снова приняли на службу.
Перевод Д. Жукова.
Бешеный Теофило{98}
Случилось это в один из жарких июльских дней сразу же после обеда. Раскаленный воздух как пламя обжигал щеки, мостовая накалилась так, что по ней было горячо ходить, деревья поникли, а люди еле-еле передвигали ноги.
Теофило Дунич только что отобедал и намеревался, как это делал обычно, после обеда прилечь. Обливаясь потом, он склонил свою голову на пуховую подушку, которая сразу насквозь промокла, будто он специально окунул ее в чан с водой. И к тому же роем налетели откуда-то мухи; заснуть не было никакой возможности. Напрасно Теофило ворочался с боку на бок, пытаясь с головой закрыться газетами, — ничего не помогало. Тогда он поднялся, вышел из дому и побрел в соседнюю кофейню, надеясь, что на улице его хоть немножко пообдует ветерком. Он сел под тент, снял шляпу и, расстегнув воротник, заказал кофе. Кельнер вылил под стол целый графин холодной воды, а затем принес чашку кофе, куда стремглав начали падать мухи. Задыхаясь от жары, то и дело вытирая платком лицо и шею, Теофило внимательно смотрел по сторонам, надеясь, что кто-нибудь придет и можно будет сыграть партию в домино и таким образом провести время до конца обеденного перерыва.
Вот уже много лет Теофило Дунич служит в уездном правлении чиновником по сбору налогов и пользуется репутацией честного и добросовестного служащего и гражданина. Если бы учителю, господину Добру (не пропустившему еще ни одного покойника, чтоб не сказать речь над его могилой; как говорили, он учился ораторскому искусству на покойниках, готовясь в депутаты скупщины), пришлось держать речь над могилой Теофило Дунича, то он бы закончил ее такими словами: «Покойный был честным гражданином, добросовестным чиновником и примерным супругом…»
И действительно, как гражданин он ни с кем никогда не ссорился, не заводил споров, ни о ком не сказал злого слова, со всеми всегда был учтив и любезен. В канцелярии замечания шефа Теофило выслушивал покорно, склонив голову, как ученик перед строгим учителем. А дома был добр с женой и снисходителен к теще, которая жила вместе с ними.
Шеф в канцелярии и теща дома вершили над ним власть, и под их строгим надзором Теофило коротал свою жизнь между канцелярией и домом.
Как нельзя было опоздать из дому в канцелярию даже на пять минут, потому что шеф призвал бы его к ответу, так нельзя было и опоздать из канцелярии домой, ибо в этом случае теща призвала бы его к ответу.
Власти действовали заодно в полном согласии благодаря известной служебной связи, существовавшей между ними. Эту служебную связь поддерживала госпожа Дунич, имевшая для этого все условия. Она была молодая и здоровая, одним словом, вполне кредитоспособная налогоплательщица. Подобная связь лишь удваивала страдания Теофило. Прежде его ругали дома за то, что он делал дома, а в канцелярии за то, что он делал в канцелярии. Но с того времени как госпожа Дунич начала платить налог непосредственно в окружное управление и таким образом установилась служебная связь между семьей Теофило и учреждением, в котором он работал, грешному Теофило за каждую его ошибку приходилось расплачиваться дважды. Скажем, если он сегодня ошибся и неправильно начислил на кого-нибудь налог и получил нагоняй от начальника, то завтра за то же самое ему влетало от тещи: «А вы, сударь, с некоторых пор что-то стали рассеянны. Даже налог не можете высчитать правильно. Хотела бы я знать, чем объясняется ваша рассеянность, о чем это вы думаете?»
И наоборот, стоило ему заметить, скажем, что суп пересолен как он сразу же получал нагоняй от тещи, а на следующее утро его вызывал к себе в кабинет шеф и суровым начальственным тоном давай ему выговаривать:
— Я вас, господин Дунич, всегда считал серьезным и старательным чиновником, а серьезный и старательный чиновник должен быть таким везде: и в церкви, и в канцелярии, и на улице, в дома. Никто мне на вас не жаловался, но я слышал, что за последнее время у себя дома вы стали грубияном.
— Но… — пытается оправдаться грешный Теофило.
— Не нужно оправданий… — прерывает его шеф.
— Нет, я только хотел сказать… — начинает опять Теофило.
— Я знаю, вы хотели сказать, что мне не следует вмешиваться в ваши семейные дела. Но я и не вмешиваюсь. Дело в том, что в учреждение приходят посетители, а грубость, если с ней мириться, может перейти в привычку и стать второй натурой. И тогда, господин Дунич, вы, чего доброго, эту вашу вторую натуру будете проявлять и здесь, в обращении с нашими уважаемыми гражданами, чего, разумеется, я не могу допустить.
Логика этих слов сражает Теофило, и он медленно бредет к себе в канцелярию, успокаивая себя тем, что удары судьбы следует сносить безропотно.
Нужно было, чтобы настала несносная июльская жара и пот Теофило промочил все подушки (что особенно выводило из себя тещу), чтобы он получил, наконец, разрешение пойти в кофейню. Говоря же по чести, это и не было разрешением — теща просто выгнала его из дому.
— До каких пор ты будешь валяться, вся комната потом провоняла. Шел бы хоть на улицу.
— Так я пойду посижу в кофейне? — не скрывая радости, спрашивает Теофило.
— Проваливай куда угодно!.. — отвечает теща тем же любезным тоном.
И довольный Теофило поднимается с дивана и идет в ближайшую кофейню, чтоб там, усевшись под навесом, заказать кофе и ждать, не найдется ли желающий сыграть в домино. Последний раз Теофило играл в домино еще до свадьбы. Но желающих не находилось, и Теофило не оставалось ничего другого, как взять газету, которую он прочел несколько дней назад, но которая все еще висела на палке в кофейне. Час, оставшийся до конца обеденного перерыва, Теофило провел бы совсем неплохо и в обществе газеты, если бы не случилось того, о чем он вовсе и не думал. Теофило только что прочел корреспонденцию, в которой ругали какого-то попа за то, что у него не хватило терпения дождаться разрешения на второй брак, и хотел уж было перейти на «Нам сообщают» (рубрика, особенно интересная потому, что редакция за нее не отвечает), как с базарной площади донесся шум. Чья-то собака мчалась вдоль улицы, а за ней гналась толпа мальчишек, бросая в нее камни и завывая: «Ату, ату его!!»
Мальчишки-ученики, дремавшие возле дверей лавок, пока хозяева отлеживались после обеда дома, а приказчики храпели в задних комнатах лавок, в мгновение ока очнулись от дремоты, схватили кто трехногий стул, кто аршин, кто гирю и бросились в погоню за собакой.
Теофило опустил газету на колени, обернулся и вдруг почувствовал желание присоединиться к облаве, чтоб хоть как-нибудь развлечься и скоротать оставшееся время. Он опустил палку с газетой, намереваясь преградить собаке дорогу. Но та не растерялась и юркнула под стол, за которым сидел Теофило. Тогда Теофило попытался вытолкнуть ее ногою, но собака схватила его за икру с такой злостью, что нога почти сразу же одеревенела. Кельнер, увидев это, взял стул и ударил собаку по голове так, что та упала. Поднявшись на ноги, она хотела было бежать дальше, но подоспели остальные преследователи, и не прошло и двух минут, как она уже лежала на мостовой мертвая.
Толпа окружила жертву своего варварского геройства, а кельнер и несколько учеников из соседних лавок столпились вокруг Теофило, который сквозь, разорванную штанину разглядывал окровавленную ногу.
— Больно? — спрашивает один.
— Смотри-ка, укусила! — добавляет другой.
— И брюки порвала!
— То-то и плохо, — вздыхает Теофило, пытаясь определить, можно ли поставить заплату на такую большую дыру.
— Рана не бог весть какая, — продолжает первый.
— Приложите немножко растительного масла и соли…
— А что, если собака бешеная? — не унимается первый.
Все так и замерли, а Теофило побледнел, испуганно поднял голову и, посмотрев на говорившего, почти шепотом спрашивает:
— Как то есть бешеная?
— А очень просто… бешеная…
— При такой жаре любая собака может взбеситься, — убежденно объясняет ученик.
— Вот например, недавно в селе Троицы бешеная собака укусила человека, — поддерживает его кто-то.
— Что?.. — спрашивает бледный и растерянный Теофило.
— Ничего… взбесился человек…
— Что?? — повторяет перепуганный Теофило.
— Отвезли в Ниш, в сумасшедший дом, — уверенно продолжает мальчишка.
У Теофило задрожали колени, последние кровинки исчезли с его лица, еле-еле поднялся он со стула и поплелся домой, а толпа увлеченно продолжала обсуждать происшествие.