Разумеется, дома Теофило был встречен так, будто не собака его укусила, а он — собаку.
— Поделом тебе! Не будешь соваться куда не следует, — закричала жена.
— Ведь не укусила же она кого-нибудь другого, порядочного человека, — поддержала теща. — Не укусила же она, например, господина шефа. Кого ж еще, конечно, тебя!
Затем настала очередь беспокоиться о брюках (очередь до Теофило дойдет позднее). В рваных брюках нельзя появиться в канцелярии, а других брюк у Теофило не было. И пока женщины вертели, выворачивали и разглядывали брюки со всех сторон, выискивая, откуда бы отрезать кусок, чтоб поставить заплату на такую большую дыру, полуголый Теофило сидел в углу, размышляя о судьбе человека из села Троицы.
О том, чтобы идти в канцелярию, не могло быть и речи, так как прошло уже немало времени. Поэтому госпожа Дунич написала вежливое письмо, в котором просила господина шефа извинить мужа за временное отсутствие. В конце письма госпожа Дунич приписала еще что-то очень хорошее, и соседский мальчишка отнес письмо по адресу.
Теща наконец вернула Теофило брюки, прибавив:
— На, напяливай и иди в канцелярию, есть еще время.
— Я сказал, что не пойду сегодня, — прошептал Теофило.
— А почему это? Еще только четыре, до шести еще много времени.
— И господин шеф может рассердиться, — добавила госпожа Дунич.
— Конечно, может, но разве не надо к ране что-нибудь приложить?
— Подумаешь, какое дело! — возмутилась теща. — Заживет, как на собаке. Думаешь, мы с тобой будем цацкаться из-за такой царапины?
— А как же! — подавленно отозвался Теофило. — Ведь собака могла быть бешеной.
— Что ты сказал?? — заорала теща и выпустила из рук стакан, в который она собиралась налить себе свежей воды.
— Что ты сказал?? — всплеснула руками госпожа Дунич.
— Не я, а люди говорят… говорят, одного в селе… Троицы… такая жара…
— Ой, ой, ой! — жалобно запричитала теща, забыв о разбитом стакане. — Только этого нам еще не хватало, только этого!
И снова они вдвоем набросились на бедного Теофило, уверяя его, что он сам виноват — загородил собаке дорогу. Если бы он не загородил ей дорогу, собака пробежала бы мимо, как пробежала мимо многих других, никого не укусив.
Наконец, когда все ругательства были исчерпаны, стали думать, что же делать. Позвали соседку старушку, та затрясла головой:
— Когда укусила?
— Часа полтора назад…
— Ну, тогда уже поздно… — говорит старушка.
— Что поздно?
— Нужно было сразу отсосать рану…
— Уж не я ли должна была ее отсасывать? — спрашивает теща.
— Теперь все равно поздно, — говорит старушка, — теперь уже в кровь вошло.
Теофило еще больше побледнел, представив, как два жандарма волокут его в смирительной рубахе в сумасшедший дом.
Через некоторое время пришел полицейский писарь, чтоб составить протокол, так как по городу разнесся слух, будто господина Теофило Дунича укусила бешеная собака. Писарь попросил, чтоб Теофило описал приметы собаки, чего Теофило не смог сделать, но сказал, что собака убита и валяется на мостовой.
— Хорошо, — заключил полицейский писарь, — это очень хорошо. Значит, corpus delicti[36] в наших руках. Очень хорошо. Я сейчас же прикажу отослать собаку в Белград…
— А зачем ее отсылать в Белград? — преодолевал страх, с любопытством спросили обе женщины.
— Затем чтобы провести исследование и на основании анализов выяснить, бешеная она или нет. Можно послать и самого господина Теофило на исследование, но я предпочитаю собаку, — ответил писарь.
Чтоб понять намерение писаря, следует иметь в виду, что в уезде уже три года нет врача. Правда, раз или два в год какой-нибудь доктор приезжает сюда, чтоб прочесть публичную лекцию о здравоохранении и убедить народ отказаться от заговоров и ворожбы и при первых признаках заболевания обращаться к врачу. Но доктор уезжает, а все слушавшие лекцию в ожидании врача по-прежнему лечатся у знахарок.
Вот почему писарь решил отослать собаку на исследование в Белград.
— Вполне может быть, что собака вовсе и не бешеная, — добавил писарь.
— А если бешеная? — испуганно спросил Теофило.
— Тогда мы вас пошлем на исследование в Пастеровскую лечебницу в Ниш…
Теофило весь съежился и заморгал глазами:
— Это что, в сумасшедший дом, значит?
— Да нет, это лечебница для больных бешенством.
— Так? А что они там со мной будут делать?
— Там? — переспросил писарь. — Будут вас колоть всякими иголками, ну и… так далее. Я не могу вам точно сказать.
Теофило вдруг почувствовал, как его колют иголками, и беспокойно заерзал на стуле. А писарь, дописав акт, отбыл к месту происшествия, чтоб составить описание собаки и отослать труп в Белград.
Скоро зашел навестить Теофило и сам господин шеф. Дамы встретили его очень радушно:
— Где же вы? Мы так нуждаемся в утешении.
— Видите, что на нас свалилось? — добавила ее мать.
— Ничего, ничего, не теряйте присутствия духа. Может, еще и не так все плохо… — сказал шеф и, подойдя к Теофило, протянул ему руку, но тотчас же отдернул ее назад. — Чуть не забыл. Пожалуй, из осторожности несколько дней лучше с вами не здороваться за руку, пока не выяснится окончательно, бешеный вы или нет.
Шеф сел на стул и начал долго и пространно рассказывать о бешеных людях:
— Да, да, стремятся укусить. Вы, господин Теофило, будете кусаться.
У бедного Теофило глаза полезли на лоб, и он начал бояться самого себя.
— Ой-ой! — заволновалась госпожа Дунич. — Тогда ведь надо вовремя от него спрятаться. А заранее об этом можно узнать, есть ли какие признаки?..
— Во-первых, господин Теофило почувствует сильную жажду, а во-вторых, у него поднимется температура — вечером, скажем, тридцать девять, а с утра еще больше. А потом пена на губах выступит… — рассказывал шеф так, словно он за свою жизнь уже раза три был бешеным.
Господина шефа, разумеется, проводили до самых ворот и просили навестить их завтра, а потом послали к акушерке за градусником, так как во всем городе только у нее имелся этот инструмент. Сунули Теофило градусник под мышку, поставили возле него три стакана холодной воды и оставили его, сказав, что только на минуту заглянут к соседке, чтоб кое о чем посоветоваться.
В действительности они отправились спросить у соседки, не может ли она на время приютить их, если Теофило взбесится.
Итак, Теофило остался наедине со своими думами и с градусником под мышкой. Он еще не смотрел на градусник, но ему уже начало казаться, что его мучает жажда. И тут он представил себе, как он, взбесившись, носится по дому, разбивает зеркала, стаканы, окна, а все домашние в страхе трепещут перед ним. Мысль о том, что все в доме будут дрожать от страха, очень понравилась ему, и, не будь лечебницы, где колют иголками, он с радостью согласился бы стать бешеным.
Прошло полчаса. Теща и жена вернулись домой и первым делом обследовали стаканы. Вода была не тронута, температура оказалась нормальной, и женщины успокоились, хотя все еще оставались настороже. Больше всего Теофило поразила их любезность.
— Теофило, сын мой, не хочешь ли чаю? — спрашивает теща.
— Фило, — говорит жена, называя его именем, которым звала только после венчания, — хорошо бы тебе выпить чашечку чая.
Эта любезность — результат новых наставлений, полученных у соседей. Соседка советовала ничем не расстраивать больного, не выводить его из себя, так как любое, даже самое маленькое волнение может вызвать приступ бешенства.
В этот вечер обе женщины, разумеется, легли спать в отдельной комнате и закрылись на все замки и задвижки. А Теофило, укрывшись с головой одеялом, опять остался один, с термометром под мышкой и со стаканом воды на столе возле кровати.
Мрачные думы одолели его. Он думал о доме, о службе, о жизни. И перед его глазами возникла теща. Он почувствовал к ней особое отвращение, ему вдруг захотелось бросить ее себе под ноги и растоптать. Потом вспомнил о жене, которая явно и бессовестно находится в позорной связи с его шефом; с какой радостью он плюнул бы ей в лицо; и, наконец, перед ним предстал сам шеф, этот негодяй, который, используя служебное положение, разрушает семью своего подчиненного; давно бы следовало выжечь ему позорное клеймо на лбу! А так как подобные мысли никогда раньше не приходили в голову несчастного Теофило, то он испугался их и спросил себя: «А уж не взбесился ли я, а?»
И тут он стал убеждать себя в том, что он действительно уже бешеный, и это ему даже понравилось. Теофило достал градусник, и, увидев, что тот его обманывал, показывая нормальную температуру, стал дышать на стеклянный шарик, чтобы он показал хотя бы 39. Затем он посмотрел на стакан, доверху наполненный водой, и, чтоб и тут не было никакого обмана, схватил стакан и в два приема выпил все до капли.
Выполнив оба условия, он сел на кровать и начал сам себя убеждать в том, что он бешеный. Снова на него навалились прежние мысли. Перед его глазами встали теща и жена. Ведь вот они сейчас спокойно спят в соседней комнате, а его отделили, как пса, зараженного паршой, да еще и закрылись на ключ, боясь, как бы он чего-нибудь не натворил. Неожиданно в голову ему пришла злорадная мысль: а что, если он помешает им спокойно спать?
Теофило поднялся, подошел к их двери и громко постучал.
— Кто там? — в один голос закричали испуганные женщины.
— Слушайте, — отвечал Теофило, — я взбесился!
— Ой-ой-ой! — вне себя от страха заголосили обе женщины.
— Температура тридцать девять, и стакан воды выпил залпом.
Женщины лязгали зубами и молчали.
— Но я все же хочу поговорить с вами…
Женщины пошептались между собой, а потом госпожа Дунич подошла к двери, нагнулась к скважине и принялась увещевать мужа тем сладким голоском, которым она говорила с ним только в первые дни после венчания.
— Дорогой мой Фило, милый мой Филица, ложись, душа моя, ложись и спи, а утром мы поговорим. Иди и ложись!