– Давай. Огонь! – устало улыбнулся Эрнест.
– Первое письмо – Ньюкасл, Наталь, 27 января, от твоего покорного слуги – командованию. «Сэр! Имею честь доложить по приказу лейтенанта и адъютанта Корпуса Эльстона Кершо, который после удара молнии не способен пока сделать это сам, что 22 января Корпус Эльстона, получив приказ разведать на флангах пути передвижения отрядов Унди, отправился на выполнение боевой задачи. Прибыв на горный хребет, уже захваченный Унди, отряд по приказу капитана Эльстона спешился и открыл огонь по противнику с трехсот ярдов, что произвело значительный эффект. Однако эти действия не могли остановить Унди, численность которых составляла от трех до четырех тысяч человек, поэтому капитан Эльстон отдал приказ атаковать врага с тыла. Это было выполнено с известным успехом. Зулусы потеряли несколько десятков человек, потери корпуса, прорывавшегося сквозь гущу врага, составили двадцать человек, в числе погибших – капитан Эльстон и его сын, Роджер Эльстон, служивший адъютантом отца. Несколько лошадей были ранены вместе со своими всадниками, что исключило быстрое отступление корпуса. Лейтенант Кершо, приняв командование над отрядом, пытался вывести его в безопасное место, однако потерпел неудачу из-за большого количества раненых и оставшихся пешими солдат. Корпус был окружен отрядом зулусов численностью около трехсот человек, которые перекрыли отход через перевал в долину, что являлось единственным путем возможного спасения. В сложившихся обстоятельствах лейтенант Кершо решил принять бой и вместе с остатками отряда оказал яростное сопротивление противнику, заняв выгодную позицию на высоте. Бой закончился почти полным истреблением Корпуса Эльстона и гибелью нападавших зулусов. Имена выживших – лейтенант Эрнест Кершо, старший сержант Джереми Джонс и рядовой Мазуку (единственный туземец в отряде). Они смогли спастись, поскольку противник был либо полностью истреблен, либо находился в другом месте, следуя за отрядами Унди. К сожалению, во время отступления лейтенант Кершо получил удар молнией и ослеп. Он оценивает урон, нанесенный Корпусом Эльстона врагу, в 400–450 человек. Перед лицом беспримерной доблести, которую проявили его боевые товарищи, лейтенант Кершо считает своим долгом сохранить и увековечить имена всех солдат корпуса. Каждый из них сражался с беспримерной храбростью, все они пали на поле боя. Лейтенант Кершо просит командование установить и отметить имена всех погибших, поскольку не может полагаться лишь на свою память, а все документы Корпуса Эльстона были уничтожены либо пропали. Подтверждаю, что все маневры, предпринятые лейтенантом Кершо в этих сложных условиях, были оправданы, и надеюсь, что они будут оценены командованием. По поручению и от имени лейтенанта Кершо – старший сержант Джереми Джонс, подпись».
А теперь – ответ, пришел из Марицбурга, 2 февраля.
«Сэр!
1. Прошу передать лейтенанту Кершо и всем выжившим членам отряда, известного под именем Корпус Эльстона, что командование высоко ценит храбрость и героизм, проявленные Корпусом перед лицом превосходящих сил противника во время боестолкновения на Изандлване 22 января сего года.
2. Командование с глубоким сожалением узнало о несчастье, постигшем лейтенанта Кершо, и выражает ему признательность за умелое командование Корпусом, а также сообщает, что его имя будет вписано в реестр для представления Ее величеству, с тем, чтобы она имела возможность по достоинству оценить его услуги[5].
3. Мне поручено предложить вам место в любом из действующих добровольческих корпусов во время текущей кампании. Остаюсь с неизменным уважением и т. д. – Начальник штаба такой-то, подпись».
Затем пришел черед короткого письма старшего сержанта Джонса, в котором он выражал благодарность командованию за высокое мнение о его заслугах, однако с сожалением был вынужден отклонить предложение о поступлении на военную службу в любом другом добровольческом корпусе.
Далее следовало частное письмо от офицера штаба, предлагавшего старшему сержанту Джонсу всяческое содействие в поступлении на действительную военную службу в армии.
Заканчивалась переписка ответом старшего сержанта Джонса, в котором он снова выражал благодарность – но отклонял и это предложение.
Здесь Эрнест вскинул голову и подался вперед. Смысла в этих движениях не было – он больше не мог видеть лицо своего друга, однако тело неохотно расставалось со старыми привычками.
– Почему ты отказался от предложений, Джереми?
Джереми неловко поднялся, отошел к иллюминатору и некоторое время молчал.
– По принципиальным соображениям! – наконец сказал он.
– Чепуха, я же знаю, что тебе хотелось служить в армии! Ты разве не помнишь? Когда мы направлялись в лагерь на Изандлване, ты сказал, что если корпус добьется успехов, мы должны попробовать поступить в действующую армию.
– Да, помню.
– Так в чем же дело?
– В том, что я сказал «мы».
– Я не совсем тебя понимаю, Джер.
– Мой дорогой Эрнест, ты ведь теперь вряд ли сможешь пройти комиссию для службы.
Эрнест усмехнулся.
– Какое это имеет отношение к делу?
– Самое прямое. Я не собираюсь оставлять тебя одного в твоем несчастье и идти прохлаждаться в армию. Я не смог бы этого сделать, я был бы несчастен, сделай я это. Нет, старик, мы вместе прошли через многое – и, клянусь Богом, будем и дальше поддерживать друг друга. До самой последней главы нашей жизни!
Эрнеста и раньше всегда трогали благородные порывы, но теперь, когда нервы его были расшатаны, а сердце смягчилось от пережитых несчастий, его темные незрячие глаза заблестели от слез. Он протянул руку, нашарил плечо Джереми, притянул его к себе и крепко обнял.
– Пусть меня постигли беды, Джереми, но, по крайней мере, одним меня точно благословили Небеса, и похвастаться подобным благословением могут немногие. Это – истинный друг. Если бы ты погиб вместе с остальными в Изандлване, мое сердце разорвалось бы от горя. Я думаю, что наша любовь друг к другу куда крепче любви к женщине. Впрочем, это неважно. Был ли сам Абессалом благороднее тебя, Джереми, а ведь в нем не было ни единого порока, от ног до самого венца на голове? Твои волосы вряд ли стоят «двести шекелей во имя царя земного», но я предпочту тебя Абессалому со всеми его волосами и всем остальным!
Это была старая привычка Эрнеста – болтать разную легкомысленную чушь, когда сердце его по-настоящему чем-то тронуто, и Джереми прекрасно о ней знал – и потому молчал.
Снова раздался стук в дверь – на этот раз пришел Мазуку, причем Мазуку преображенный. Вместо традиционного белоснежного одеяния на нем была фланелевая рубашка с огромным торчащим воротником, серый костюм (который был ему мал) и сапоги, слишком большие для его маленьких и стройных ног; у Мазуку, как и у большинства зулусов хороших кровей, были весьма изящные руки и ноги.
Чтобы добавить еще больше причудливости его внешности, на голове Мазуку, все еще украшенной по зулусской моде косичками с вплетенными в них костяными трубочками, красовался крошечный и весьма залихватского вида котелок, а в руке великий воин зулу нес свою любимую и самую большую из его коллекции дубинку.
Открыв дверь каюты, он замер на пороге, приветствуя Эрнеста и Джереми в своей обычной манере – вскинув руку, – а затем вошел и, тоже по привычке, уселся на корточки, ожидая приказов хозяина и совершенно забыв, что теперь на нем совсем иной, нежели в Африке, наряд…
Результаты этого оказались катастрофическими. Узкие брюки с громким треском лопнули по всему шву, испугав зулуса: Мазуку взлетел в воздух, потом испуганно осмотрел себя… и немедленно успокоился, сообщив, что «так гораздо просторнее».
Джереми расхохотался и быстро пересказал Эрнесту, что случилось.
– Откуда у тебя эти вещи, Мазуку? – спросил Эрнест.
Мазуку объяснил, что купил все это великолепие за три фунта и десять шиллингов у пассажира второго класса, так как погода становится все холоднее.
– Не носи это больше. Я куплю тебе хорошую одежду, как только мы прибудем в Англию. А если тебе холодно – завернись в плащ.
– Кооз! Хорошо!
– Как там Дьявол? – Эрнест забрал верного жеребца, на котором спасался с поля Изандлваны, в Англию.
Мазуку отвечал, что конь в порядке, но немного игрив. Один человек решил подразнить его кусочком хлеба. Конь дождался, пока человек пойдет мимо, схватил его зубами за шиворот, приподнял и долго тряс.
– Хорошо! Дай ему на ночь отрубей.
– Кооз!
– Значит, тебе становится холодновато? Не жалеешь, что отправился с нами? Я ведь предупреждал тебя, что такое может произойти.
– У ка, Инкоос! (о нет, господин!) – с жаром отвечал зулус на своем родном мелодичном языке. – Когда мы в первый раз поднялись на корабль, который дымится, и поплыли по черной воде, из которой приходят белые люди, мои кишки скрутились и расплавились внутри меня. Я пережил сотню смертей – и вот тогда я жалел, да! О! – сказал я себе тогда. – О, почему мой отец Мазимба не убил меня, вместо того, чтобы привести меня на эту огромную движущуюся реку? Конечно, если я выживу, то стану теперь белым человеком, потому что сердце мое белеет от страха, и все мои внутренности все равно уже вылились в великую реку. Да, я говорил так, и еще многое другое говорил, что даже не могу вспомнить, но это были темные и страшные слова. Но тут, отец мой Мазимба, мои кишки перестали таять, и вместо них выросли новые, потому что я почувствовал голод. Я был рад и съел много говядины, а затем спросил свое сердце – что оно теперь думает о путешествии по великой черной воде. И сердце ответило мне так: Мазуку, сын Инголуву из племени Маквилисини народа Амазулу, – ты поступил правильно! Велик тот вождь, которому ты служишь, велик Мазимба на своем охотничьем пути, велик он в битве, ибо все Унди не смогли убить его и его брата – Льва (Джереми), и его слугу – Шакала (Мазуку), который спрятался в яме, а потом укусил до смерти всех, кто в нее свалился! О а – Мазимба велик, и сердце его полно доблести, ибо все видели, как он бился с Унди. Ум его полон знаниями и мыслями белого человека – и потому он придумал поставить своих людей в кольцо, которое выплескивало огонь так быстро, что все его храбрые всадники оказались похоронены под трупами Унди. Он велик! Он настолько велик, что небо почуяло в нем