Поэтому защищаю себя ради вас, чтобы вам, сделав из меня жмурика, не оказаться в пролете. Где еще вы найдете другого такого, как я, который, смешно сказать, приставлен к вашей деревне, как к коню, большому и сильному, но одуревшему от безделья и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод?
Я присосался и пью вашу кровь? Не стыдно?! Ты зайди ко мне домой и пересчитай богачества, которые я тут насосал. Да если бы мы с Кочерыжкой на трассе в три смены отсасывали каждому говнюку, который едет в город продавать картошку, и то бы нажили капитал посолиднее.
Ничего у меня нет, даже правой руки. Но есть одна маленькая идея, как выручить вас из беды. Однако если вам это не интересно, то давайте закрывать собрание и пойдем на берег топиться.
Я направился к двери, плечами расталкивая это стадо козлобаранов. Но они сказали: тпру, зорька, стоять! И еще спросили, какого ляда я морочил им голову, имея в кармане план спасения. В эту минуту я почувствовал, что доверие коллектива в мой адрес помаленьку восстанавливается.
Я виду не подавала, но вся тряслась, когда Вовка куражился перед толпой. Откуда мне было знать, что за козыри у него в рукаве? Шебутные чалдоны, вроде Володи, мелют языком только для отвода глаз, чтобы не выдать свою настоящую мысль. Остальные тихушники, которые рта не открывают, и непонятно, есть у них там вообще электричество, в черепной коробке? Но врезать могут и те и другие, причем внезапно, без объявления войны.
На том собрании мой красноречивый супруг довел мужиков до белого каления. Я уж думала – капец, сейчас начнется. Как вдруг он выкладывает план. Они, опа, и на жопу! Чё это мы, спрашивают, мертвые души? Вовка в ответ: а кто? Молодая гвардия? На себя посмотрите! Грубил прямо в лицо. А им это по кайфу. Они ведь почему бесились? Что никто не делает уважения. Бумажку прислали, и – досвидос! Мол, некогда с вами, быдлом, разговаривать? Они в отместку решили Вовку опустить. А он пошел в контратаку. Как давай хамить – как настоящая власть. Деревня сразу уши развесила – отец родной! Я думаю, любая умная власть на том держится, хоть президента, хоть кого. Сначала наорешь, а потом разрешишь делать то, что люди и так без тебя сделают. И люди довольны, и власть при делах.
Вот и наши односельчане, у них жопа к Бездорожной приросла, на ноги вставать в лом. Вовка говорит: нет проблем – прикинемся переехавшими, а сами останемся. Будем, говорит, жить, как завещал писатель Гоголь. Объяснил, собака начитанная, что в России по-прежнему дают живые деньги за мертвые души. Где-то в канцеляриях, говорит, будет валяться бумажка с рассказом о том, как наша деревня радостно погрузилась на баржу́ и отчалила в светлое будущее. Мы не против. Но пускай государство заплатит за эту фантазию. Покупают ведь люди газеты, когда хотят свежей лапши на уши, да?
Как только отвалят нам денежки на переезд, мы поделимся, с кем надо, чтобы не было никакой вони. И будем дальше жить на малой родине, соблюдая тайну переписки.
Это я коротко рассказываю, что запомнила. Вовка шпарил долго и с примерами. Втирал, что есть на карте мира такая страна – Северная Корея, про которую никто не знает, что у нее творится внутри. Потому что она живет, опираясь на собственные силы, которые называются идеи чучхе. Америкосы люто их ненавидят, но сделать ничего не могут. Представляете, мужики? Даже Америка сосет! Вот и мы поимеем начальство, как Северная Корея – мировое сообщество. Хватит унижаться за гроши. В топку такую жизнь! Да здравствует независимость! Но если кто-то боится или желает гарантий – никого не держим. Идите с богом в собес, получайте угол в бараке, пособие девятьсот рублей в месяц и ни в чем себе не отказывайте. А теперь голосуем.
Перед тем как поднять руки, они снова чуть не передрались. Кто-то вспомнил раскулаченных дедов и заорал, что это бесполезно. Мол, только начнем жить по-своему – приедет государство и все отберет. Но тут даже робкие захохотали. А сейчас оно что делает? В итоге проголосовали за свободу со счетом 97:23.
От такого результата сами офигели. Кто-то сказал: поздравляю вас, граждане преступники! Вовка и тут не растерялся, ответил: если жить у себя дома преступление, то мы, конечно, виноваты.
И засобирался в район, заключать с Двумя Аппендицитами секретный пакт Молотова-Риббентропа. Это он так сказал, чтобы выпендриться, эрудит чучханутый.
Я понимала, всё не будет так гладко, как слетает у него с языка. Но радовалась, что сегодня удалось избежать беды. А чего еще надо человеку? День прожить.
Было сказано, что автобус придет через час. Эти слова ничего не значили, ни «час», ни «автобус». Ржавый блин дорожного знака на обочине мог бы послужить солнечными часами, если бы у кого-то осталось желание измерять время.
Воздух звенел. Комары со всего леса звонили другу другу: эй, налетай, подвезли свежее мясо! О. Роман прятался в машине, ни жив, ни мертв от страха. Насекомые жаждали его крови. Оводы, слепни, москиты, комары, пауты рвались к святому отцу, как грешники на исповедь. Плясали камаринского на лобовом стекле, как юродивые на лобном месте. Но католическая церковь умеет решать проблемы тихо, без скандала. О. Роман наглухо задраил окна, только его и видели.
Мы стояли на дороге, Головастик и я. В ожидании автобуса, который никак не приходил. В молчании. В самом центре звенящего роя. В тихом ужасе.
Солнце нагревало машину, о. Роман хватался за сердце. Душно было внутри и снаружи. Ноги задыхались в тяжелых ботинках, как будто я полжизни носил их, не снимая.
Головастик плевал на кровососов. В буквальном смысле. Он закидывал в рот горсть семечек, потом выпускал из себя густую струю шелухи. В его равнодушии к мировому злу чувствовался вековой опыт жителей мест не столь отдаленных.
Я устыдился вида его спокойного лица и перестал хлестать по лицу своему. Сел в дорожную пыль, взял себя за ботинок, который притворялся частью тела, не желая расставаться с ногой.
Тогда я лег на спину и попросил Головастика дернуть как следует, но мой спутник, этот щелкунчик, ответил, что с деревянной рукой неудобно играть в репку-тянем-потянем-вытянуть-не-можем. Пришлось бороться в одиночку, крутясь на земле, как одержимый бесами. И все-таки я победил!
Под стелькой, в каблуке, у меня было секретное гнездышко для гашиша. Неприкосновенный запас на черный день вроде нынешнего. Когда я запалил походный чиллум, Головастик заинтересованно присел рядом на корточки и протянул руку.
– Гиблое дело, – сказал я, передавая ему трубку.
Он глубоко затянулся и перестал дышать. Смотрел, не мигая, как придорожный идол, вроде тех, что в степи охраняют забытые могилы. Потом выдохнул и кивнул:
– Мне тоже начинает так казаться. Живешь, бодришься, гонишь эту мысль, по утрам уговариваешь себя. Говоришь: Владимир, не все потеряно, поднимайся! Тебя ждут великие дела! Вставай и иди! Один раз даже уговорил, но это оказался не тот Владимир.
– Владимир?
– Не я. Совсем другой мужик, даже не из нашей деревни.
– Твое настоящее имя?
– Владимиров дохрена. Не отличишь, где который. Как нефиг делать можно заблудиться во Владимирах.
– Владимир прекрасен! Нет, ты не понимаешь, он прекрасен и комичен одновременно.
– Вот я и зовусь по-другому, чтобы не помереть со смеху.
– Быть Владимиром – можно только мечтать.
– Ну, не знаю. Лично я дезертировал из Владимиров.
– Владимир, смотри!
На дороге что-то появилось. Какая-то самоходная удивительная непонятная фигня в стиле «стимпанк а-ля рюс». Плод белой горячки мастера Левши. Результат ДТП с участием трактора, катафалка и молоковоза, из обломков которых собрали общественный транспорт для сельских жителей. Они булькали в цистерне этого чудовища. Мы их не видели, но пьяные голоса гулко резонировали в замкнутом пространстве без окон и дверей.
– Это автобус? – уточнил я на всякий случай. – Как же они там не задыхаются?
– Держат люк нараспашку, вот и всё. На дне лежат матрасы. Удобно.
– А если дождь?
– Тогда неудобно.
Франкенштейн сибирского автопрома затормозил перед нашей машиной. Из люка высунулась женская голова, большая и красивая. «Привет!» – сказала она. Наполовину босой, с ботинком в руке, я встал и поклонился, ожидая появления других частей тела. Но одна из них крепко застряла в отверстии. Шеки красавицы наливались румянцем, когда в цистерне раздавался крик «Навались!». Наконец ее выдавили из люка, как пасту из тюбика. Девица оказалась белокожая и вся светилась, как гипсовая метательница ядра в парке культуры. На землю она сошла, расправив плечи, выпрямившись во весь двухметровый рост.
С криком «Любовь моя!» Головастик бросился к ней и надолго пропал в декольте. Вынырнув и отдышавшись, предложил сигареты и спички. Девица с удовольствием закурила. На вопрос «где была?» отвечала, что едет «из района с аборта».
– От меня, что ль, залетела? – спросил Головастик.
– С чего бы? От Шерлóка.
– Я убью его!
Она выдохнула дым ему в макушку:
– Нах?
– Из ревности.
– Не гони!
– Эх, Любаня!
Головастик кинул на землю окурок и подошел к водителю автобуса, который, ни на кого не глядя, задумчиво пинал колеса. О чем-то пошушукавшись с ним, Головастик вернулся и сообщил:
– Вопрос говно – двадцать евреев!
На языке жестов я сквозь стекло передал эту информацию о. Роману, который, не открывая окна, пропихнул наружу синюю двадцатку.
– Глянь чё, банкомат работает! – прокомментировал эту пантомиму Головастик и спрятал деньги в карман.
Я думал, он пойдет через шланг высасывать горючее из автобусного бензобака, но вместо этого он повелительно махнул рукой, и молчаливый водитель соединил тросом два средства передвижения.
– Айда к нам, Любаня! Не мучай людей, – крикнул Головастик, галантно распахивая дверь «нивы».