О. Роман зашипел по-змеиному, когда в салон ворвались голодные комары. Но это не было последним испытанием. Красавица Люба, размещая в машине свои огромные ноги, до упора отодвинула переднее сиденье, из-за чего колени о. Романа встретились с его нижней челюстью. Оставшуюся часть пути я не смотрел на святого отца, делая вид, что слушаю болтовню Головастика, который развлекал лесную деву:
– Губишь, Любаня, свою молодость в глуши. Ни в библиотеку сходить, ни на дискотеку. Поехали за границу, где много диких обезьян!
– Ебанашко ты, – отвечала Люба. – У меня выходит лимон за лето на одних грибах! Какая в жопень заграница?
– О, богиня малого бизнеса, опять ты про мани-мани! Как я устал от грубости. От этого мира чистогана. От коллектива, который не читал Гоголя и других авторов.
– Я же говорю – ебанашко ты!
Машина дергалась на буксире, как пойманная рыба. Головастик крутил руль одной левой, лавируя между рытвин.
– Точно! Выучился любить читать. А это, ебать-копать, Любаня, страшная сила! Книга – это острый нож, который меня отрезал от простого народа. Теперь вот скитаюсь, весь такой одинокий. А хочется жить просто и не думать о секундах свысока. Приголубила бы, Люба?
– Размечтался!
Дорога шла вверх. Нудно и медленно мы ползли к вершине холма, с которого открылся вид на убогие домики, мерцающие огнями сквозь вечернюю дымку.
– Это Бездорожная? – сквозь зубы спросил о. Роман.
– Нет еще. Бездорожная – завтра. Это Смолокуровка, другая мертвая деревня, где мы ночуем.
– Вы не предупреждали!
– А вы не спрашивали.
– Почему в домах свет, если она мертвая?
– Потому что люди живут. Да, Любаня?
– Генератор, – пояснила красавица.
Автобус остановился возле избы на краю населенного пункта. Из бочки вышли двое мужчин, через люк им подали позвякивающий ящик, который они осторожно взяли и понесли к дому.
– Пойду, – объявила Люба.
– Давай, Любовь моя. Мы сейчас к Бороде, мигом устроимся, а в полночь я буду под твоим окном.
– Нахер ты мне сдался! – ответила она и хлопнула дверью.
– Божественная гопота, – улыбнулся ей вслед Головастик.
Мы поехали дальше и расстыковались с автобусом в противоположном конце деревни. Безмолвный водитель, намотав на шею трос, залез к себе в кабину, и цистерна с людьми (я представил, как на время путешествия они, словно терминаторы-2, переходят в жидкое состояние) укатила в темноту.
Человек, звавшийся Бородой, встречал нас у ворот. На груди у него, поверх камуфляжной куртки, уютно покоилась густая лопата седых волос. Обняв Головастика, он крепко сжал мою руку и поклонился о. Роману, как будто знал, что святой отец не любит прикосновений.
На заборе висело два ярко-оранжевых резиновых костюма с вертикальными строчками иероглифов от горловины до пояса. Во дворе тарахтел дизель, производивший электричество. Под навесом стояли квадроцикл с огромными колесами и карликовый экскаватор на гусеничном ходу. Над крышей дома в лунном сиянии поблескивала спутниковая тарелка. Похоже, что деревня, отмучившись в колхозной жизни, после смерти попала в кулацкий рай.
– Технопарк! – восхищенно сказал я.
– Япония, батенька! – похвастался хозяин. – Настоящая, обратите внимание. Нам тут мэйд ин чайна ни к чему.
На крыльце ждала с фонариком невысокая крепкая женщина лет пятидесяти. С загорелым лицом и веселыми глазами.
– Кости целы? Не поломались в наших ямах на дороге? Заходите, – пригласила она и обратилась к мужу: – Дед, народу много, а водочка кончилась.
– Сейчас отправлю пацанов.
– Не надо, – остановил Бороду Головастик. – Мы пойдем с Марией. Покажу ему ваш ночной магаз.
Я согласился. Хотелось размять затекшие ноги. Комары угомонились. Техногенная Смолокуровка в темноте выглядела не страшнее, чем Сколково, где меня однажды отметелили на фуршете инноваторы из Мытищ.
Хозяева почтительно, под белые руки увели в дом о. Романа. А мы вышли за калитку и
вальяжной деревенской походкой направились к так называемому центру деревни. Шли молча, вдыхая сырой ягодно-грибной болотный дух. Было хорошо, хотелось философствовать.
– Пан Головастик, вы не знаете, почему в России мертвое живее всех живых?
Тот остановился и положил руку мне на плечо.
– Молви еще раз, Мария, ты не демон?
– Простите?
– Так хорошо говоришь по-нашему, что я не догоняю, откуда ты такой взялся? Смотрю, вроде бы нормальный пацан, а может, и казачок засланный. Честно скажи, ты фээсбэшник?
– Ну что вы! Я гражданин Евросоюза. Паспорт хотите?
– Не смеши меня, гражданин! Его разве трудно нарисовать?
– Не знаю, не пробовал. Но как вы думаете, вот такому Эф-эс-бэ может научить своего агента? – Сделав шаг назад, я встал в позу чтеца и огласил сибирскую глушь декламацией:
Wzrok twój, nawykły do świata i słońca,
Może się trupiej nie ulęknie głowy,
I może raczysz cierpliwie do końca
Grobowej dosłuchać mowy?[3]
Читал и думал про себя: зачем выделываюсь? Допустим, он не поверит. Ну и черт с ним! Польша терпела несчастия похуже, а гонорар мой гарантирован банком Ватикана. Я не обязан искать популярности среди местного населения. Конечно, жизнь в ГУЛАГе сводит с ума. Даже я спятил – читаю Мицкевича деревенскому параноику. Впрочем, он получал удовольствие от издаваемых мной звуков. По крайней мере, захлопал левой ладонью по правому плечу, когда я кончил.
– Браво, артист! Насчет мовы я въехал, но кто и когда подвесил твое русское болтало?
– Мама. Она была из Эс-эс-эс-эр… – Умерла, что ли?
– Почему вы так думаете?
– Ну, ты говоришь была.
– Говоря была, я имею в виду, что она жила в стране, которой больше нет. Как правильно выразить эту мысль по-русски?
– Выражай, как хочешь. Я понял.
– В пятьдесят седьмом году мама поехала учиться в Москву и попала прямо на фестиваль. Это был великий праздник. Две недели все пели и обнимались. Она заметила, что чаще всего обнимается с одним и тем же поляком. Наверное, ей бы так просто не дали выйти за иностранца, но мама сама была из польского рода. Ссыльные.
Головастик кивнул понимающе:
– Знаем. А дальше у них пошли дети фе стиваля?
– Дитя фестиваля. Единственное и долгожданное, родившееся только через пятнадцать лет, когда случилось одно интересное событие. А хотите, пан Головастик, я расскажу вам свою жизнь с самого рождения? Присаживайтесь куда-нибудь.
Он зажал уши, потом замахал руками и завертел головой, как будто отгоняя комаров, затем вдруг обнял меня:
– Прости, Адам! Прости, Мария! Должен был вас проверить. Если бы я тут сам на сам барагозил, другое дело. А то ведь за людей отвечаю.
– А люди все как один гады, лентяи и пьяницы! Вот где эта сволочь, Шерлóк? – Головастик пнул дверь, закрытую на железную скобу с висячим замком.
Оказывается, мы уже давно стояли перед магазином. Я зажег экран телефона и разглядел вывеску с полустертым словом «Колокольчик» над серой дверью. Головастик тряс ее, громко крича:
– Отвори потихоньку калитку!
– Сейчас, – раздался голос из-под земли.
Дом покачнулся. Земля под нашими ногами задрожала. Откуда-то снизу большое нечто, вроде медведя, вылезло и щелкнуло зажигалкой, осветив испитое лицо со следами брутальной мужской красоты и окурком в зубах. Человек закурил, встал, превратившись в гору мускулов.
– Ключ не могу найти, – сказал он, зевая.
– Ну, Шерлóк, ну ты как всегда! Познакомься, Мария, это Шерлóк, брат мой из Новосибирска. Скрывается от организованной преступности.
– Все беглецы автоматически становятся вашими братьями, пан Головастик?
– Знаешь, сколько Шерлóк пересажал воров в законе? Он гениальный сыщик! Его мафия хочет грохнуть, только хрен найдет. Потому что он два года прячется в нашем магазине. Открывай, чучело!
Бывший следователь взялся за скобу и рванул. Что-то хрустнуло, замок остался у него в руках.
– Вот я не понимаю, зачем ты дверь каждый раз запираешь? – проворчал Головастик.
В магазине он вел себя как настоящий покупатель. Искал на этикетке пива срок годности, придирался к дизайну «Столичной».
– Видно невооруженным глазом, что ксерокс. Паленая, сто пудов! Глянь, Мария. Они с Бородой охренели от жадности – сами себе продают разбодяженый спирт. И нас травят. Давай, морда, четыре бутылки и «Жигулевского» ящик.
Гигант почесался, вынул из заднего кармана штанов калькулятор, посчитал:
– Тысяча шестьсот.
– Я убью тебя, лодочник! – вскричал Головастик. – У меня жажда справедливости. Мне хочется выпить! На моих плечах груз ответственности. Я Атлант, понимаешь? Эх, люди, люди… Запиши там, у себя, в гроссбухе.
Шерлóк, куда больше похожий на титана Древней Греции, достал из-под прилавка школьную тетрадь, карандашом накорябал цифру. Головастик рассовал водку по карманам.
– Бери, Мария, пиво. Тару вернем. Чао!
Но я оказался морально не готов к роли носильщика на темной дороге без фонарей. Деревянный ящик разъезжался в руках, утрачивая геометрические формы. В третий раз споткнувшись, я выругался, и Головастик сказал:
– Бросай нахер эту мочу в бутылках. Зачем мы ее купили? И вообще, куда мы идем? Я обещал тебе показать голую богиню.
Он не давал такого обещания. Я бы запомнил. Видимо, Головастик лишился душевного равновесия при встрече с продавцом-следователем. Этот Гулливер уголовного розыска, на первый взгляд, составлял отличную пару с красавицей Любой. И на второй тоже. Мой дедушка любил цитировать Камасутру: значение имеет не размер, а соответствие размеров.
– Покарауль водку. – Головастик выгрузил бутылки к моим ногам. – Я на разведку.
Головой вперед он кинулся в стену полыни, растущей вдоль дороги, и пропал