«Подъем!» – кричу я истошным, и, как мне кажется, очень командирским голосом на всю палату. «Чудак, беги к противнику, передай ему наш ультиматум! И скажи, что ответа мы ждем немедленно!». Где-то за полчаса до этого, я в который уже раз вспомнив фильм «Первая конная» (там была аналогичная сцена), накропал на бумаге следующий текст:
«Главнокомандующему 2 Б классом (извиняй, не знаю твоего имени). Приказываю тебе построить все наличные у тебя силы в рекреации на 4 этаже, сегодня в 7 часов утра. Командовать парадом приказываю тебе, а принимать парад буду я! В противном случае, ты будешь мною разбит. И вся вина за пролитую кровь твоих одноклассников ляжет на тебя лично! Подпись – Головастый».
Чудаков Макс, мой ближайший друг и соратник устремляется в противоположный от нас конец коридора, где живут наши заклятые враги. Они, правда, еще не знают об этом, но мой категорический меморандум должен все расставить по своим местам.
«Ребята, боевая готовность! Вооружайтесь, кто чем может!» – продолжаю командовать я. Всех охватывает необычайное воодушевление! Мы принимаемся лихорадочно вязать морковки из полотенец и замачивать их в тазике с водой. При ударе они весьма болезненны и оставляют багровые, долго не заживающие следы на теле. Помимо морковок в руках у нас имеются еще и подушки, которые также должны помочь нам сокрушить противника. Хорошенько вооружившись таким образом, мы в предвкушении знатной заварушки готовимся на выход.
«А что, если они не захотят с нами драться?» – неуверенно спрашивает меня Толик Сабеев по прозвищу Глиста (Однажды, какая-то интернатская воспиталка взялась отстегать его ремнем, но Толик при этом так смешно извивался, что даже она не выдержала: «Что ты вертишься, как глиста в жопе?!». С тех пор и прицепилась к нему эта кличка). «Если не захотят, значит, будут получать пиздюлей просто так» – с улыбкой отвечаю я ему.
«Отряд, стройся! На первый второй рассчитайсь!» – у меня уже есть в голове четкий план предстоящего сражения, и я начинаю твердо и уверенно воплощать его в жизнь. «Первые номера остаются со мной, вторые вместе с Покровским отправляются в засаду!». Я отвожу Сергея на несколько секунд в сторону: «Покров, тебе нужно будет спрятаться с ребятами в туалете и ударить в тыл противнику по моему сигналу, сможешь?». «Сделаем все в лучшем виде, командир!» – весело подмигивает мне Серега.
Мы выходим в коридор и занимаем условленные позиции. Через несколько минут из своей палаты в рекреацию выскакивают, пожалуй, излишне самоуверенные «бэшники» – они всерьез намерены сцепиться с нами. После недолгих взаимных оскорблений противник устремляется в атаку! С обеих сторон в ход идут подушки и узлы, образуется невероятная куча мала! В какой-то момент мои ребята по уже укоренившейся привычке переходят в рукопашную и начинают мутузить врага руками и ногами. Кто-то из противников орет, что так нечестно, но ему тут же затыкают рот кулаком!
В самый ответственный момент боя, выдержав необходимую паузу, засадный полк Сереги Покровского обрушивается на неприятеля с тыла! Для него это полнейшая неожиданность. «Ура! Мы ломим, гнутся шведы!». Враг в беспорядке отступает. Ребята, ожесточенно орудуя подушками, довершают разгром. Безоговорочная Виктория! Я поздравляю своих ликующих бойцов и награждаю картонными медалями наиболее отличившихся. Но самый главный полководческий орден Победы оставляю, разумеется, для себя.
«От героев былых времен, не осталось порой имен, те, кто приняли смертный бой, стали просто землей, травой… Этот взгляд, словно высший суд для ребят, что сейчас растут. И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть!» – очень воодушевленно, срывающимися от волнения голосами, запеваем мы утвержденный мною гимн нашего маленького, но отважного отряда. Нет, что не говорите, а все-таки была какая-то невероятная сила в советском патриотическом воспитании, ежели даже отмороженные на всю голову детдомовцы не смогли не попасть под его сдержанное и мужественное обаяние…
Глава 18
Не боюсь я, ребята, ни ночи, ни дня,
ни крутых кулаков, ни воды, ни огня.
А при ней – словно вдруг подменяют меня
Ну, что же, теперь пришло время поговорить о бабах, тем более что я о них, как в том анекдоте, никогда не переставал думать! Так или иначе, мне нравились почти все девочки из нашего класса – помню, я все никак не мог решить, в какую из них влюбиться… С каждой из девчушек я готов был замутить какую-нибудь интрижку и наверняка бы сделал это, если бы не моя совершенно чудовищная стеснительность, которая как проклятье, не давала мне полноценно общаться с противоположным полом на протяжении многих лет!
А между тем, в интернате мне было на ком остановить свой подслеповатый взор: худенькая, длинноногая и трепетная, как пойманная в сети лань, Настя Топоркова; маленькая и очень живая болтушка-хохотушка Машка Полева; вечно серьезная и рассудительная, не терпящая нашей мальчишеской фамильярности Вера Истомина; чудесно упитанная, но совершенно не воспитанная Наташа Еськина – все они чрезвычайно распаляли мое воображение…
Но самой красивой, неприступной, а потому и наиболее желанной, по всеобщему мнению, была Влада Гордеева, на которую уже в Младшем корпусе заглядывались многие ребята! У нее были темные, всегда аккуратно расчесанные на пробор волосы, красивые карие глаза и нежные, прямо-таки манящие губы, которые меня так и подмывало поцеловать! Однако проклятая стыдливость, о которой мой читатель уже наслышан, не позволяла мне даже смотреть на нее – настолько я был робок и застенчив.
Но уж мечтать и грезить о девочках мне никто запретить не мог! Целыми днями я буквально изнывал от разрывающих меня изнутри амурных чувств! Сказать по правде, я любил решительно всех прелестниц, которые попадали тогда в поле моего зрения, вот только боюсь, что они об этом даже не догадывались. Мне хотелось объясняться им в любви, держать их за руку, гладить по очаровательным головкам, но единственное, на что хватало духу – это сказать какую-нибудь гадость, поскольку больше всего на свете я боялся быть уличенным в «телячьих нежностях».
Ведь общаться мы тогда с девочками совершенно не умели и потому разговаривали с ними нарочито грубо, чтобы скрыть свои робость и неуверенность в себе. Выглядело это приблизительно так: «Эй, Самохина, дай списать контрольную?». «А ласковое слово где?». «Да пошла ты на хер, дура набитая!». «Сам дурак, козел несчастный!». Вот и поговорили. Кроме того, в интернате романтические отношения совсем не поощрялись. Девочки существовали как бы немного отдельно от мальчиков. Да, мы вместе учились, ходили кушать, и даже гулять на улицу, но больше нас, в общем-то, ничего не связывало. Ну, разве что иногда мальчишки забегали в палату к девчонкам и закидывали их водяными бомбочками, сделанными из надувных шариков (презервативов мы тогда еще не знали), отчего те истошно визжали и бегали жаловаться воспитательнице.
И вдруг в один из прекрасных дней, а вернее сказать – ночей, нас всех словно прорвало, как разметает порой весенний бурлящий ручей плотину из старых, поломанных веток. И грянула она – «великая ночь любви»! Я уже не помню, кто предложил нам тогда под покровом темноты (которая, как известно – друг молодежи) отправиться в девичью спальню. Но точно не я – мне на подобную авантюру просто не достало бы решимости. Скорее всего, это был Серега Покровский – уж он-то умел расположить к себе девчонок.
Как бы то ни было, после отбоя мы всем своим дружным мальчишеским коллективом в несколько стриженных голов, напросились в гости к девочкам и что самое поразительное – они нас приняли! Приняли, несмотря на то что до этого мы жили с ними, как кошка с собакой, то бишь, в чудовищно конфронтационном режиме. Но не век же нам, в конце концов, злобно мяукать и лаяться с противоположным полом?
Надо заметить, что спальня девочек довольно сильно отличалась от нашей. Во-первых, там было больше уюта, если такое понятие вообще применимо к интернату. Девчонки натащили в свою палату каких-то горшков с растениями, украсили ее стены портретами музыкальных и киношных кумиров, вырезанных ими из журналов. То есть, сделали то, до чего мы, глупые мальчишки, так и не смогли додуматься. Во-вторых, там витали совершенно другие запахи и мы, привыкшие жить фактически в солдатской казарме, жадно раздувая ноздри, вдыхали эти неведомые нам ароматы.
Почти все мои приятели тут же бесцеремонно расселись на кроватях у своих избранниц, я же все никак не мог выбрать, к кому направить свои стопы. А если бы даже и определился с выбором, то не посмел бы этого сделать! Какая-то неведомая сила сдерживала меня в моей болезненной стеснительности и я, как последний дурачок, неловко переминаясь с ноги на ногу, проторчал всю «ночь любви» у входа в спальню…
А между тем ребята времени зря не теряли. Пошептавшись о чем-то с девчонками, они к моему, все более нарастающему ужасу, начали с ними лобызаться! Я не мог поверить своим глазам – ебать-колотить, они целуются! От стыда я готов был провалиться сквозь землю! Смотреть на весь этот кошмарный разврат, да еще в котором ты не участвуешь, было невыносимо! Но и уйти, будучи зачарованным невиданным зрелищем, я не мог…
Понятно, что дальше неумелых поцелуев у малолетних любовников ничего не пошло. Честно говоря, они не столько целовались, сколько облизывали друг друга, но для меня и это было абсолютным потрясением! Вернувшись в свою палату, я самыми последними словами казнил и проклинал себя за свою нерешительность, торжественно обещая самому себе, что в следующий раз уж точно своего не упущу! Но это были только слова, да и не было, честно говоря, следующего раза. А то, что в подобных делах надо ковать железо, пока оно горячо, я тогда еще не знал.
Конечно, нельзя сказать, что мы находились в таком уж совершеннейшем неведении относительно чрезвычайно волнующего нас полового вопроса – разговоры на эту тему среди мальчишек велись постоянно, и кое-что из услышанного я честно старался наматывать на свой, еще не существующий тогда, ус.