Как-то некий пьяный оппосум, по трагической для себя случайности, забредший на территорию интерната, решил (извиняюсь за грубое выражение) выебнуться на первого же попавшегося ему детдомовца ну и, разумеется, был тут же им довольно свирепо опиздюлен! Будучи человеком явно суицидального склада, на следующий же день он привел под неприступные стены инкубатора толпу таких же сказочных долбоебов человек в двадцать. Всем им тоже не терпелось испытать на себе крутой нрав детдомовской банды, которая не знает ни жалости, ни пощады…
Не успели эти идиоты прокричать: «Что же вы попрятались, как крысы, гребанные сироты!», как из здания интерната вне себя от ярости выскочил Игореха Лукавин, по прозвищу Лука и первыми же двумя страшными ударами буквально снес с лица земли двух самых голосистых гопников! Вся остальная толпа, не ожидавшая от «гребанных сирот» ничего подобного, на несколько секунд, что называется, выпала в осадок, пребывая в совершеннейшем ахуе, а затем, побросав принесенные с собой кирпичи и бутылки, ломанулась, куда глаза глядят! Еще через минуту вслед за ними, страшно матерясь и улюлюкая, уже неслась огромная ватага разъяренных детдомовцев, встречу с которыми они наверняка запомнили на всю свою оставшуюся жизнь!
По счастью, впоследствии я не так часто сталкивался с Лукой, поскольку он верховодил в другом отряде, но к несчастью, за нашим 4 А классом закрепили старшеклассников, которые были гораздо хуже Лукавина. Все дело в том, что жизнь в Старшем корпусе строилась по системе известного революционного педагога-новатора Макаренко, которая, вроде как, подразумевала благотворное влияние больших ребят на маленьких. И если в Младшем корпусе мы жили классами, то здесь вместе с нами, допустим, на самоподготовке, можно было увидеть тех же восьмиклассников или десятиклассников.
Разумеется, в самой идее разновозрастных отрядов не было ничего плохого – предполагалось, что старшие ребята будут по-отечески опекать младших, а мелюзга, в свою очередь, станет брать пример со своих повзрослевших товарищей. Но на практике вся эта благая задумка выродилась в жесточайшую дедовщину, по сравнению с которой порядки, царившие в тогдашней советской армии, напоминали безобидный детский сад!
Нам еще представится не один случай убедиться в этом, а пока давайте познакомимся со старшеклассниками, каждодневными стараниями которых наша детдомовская жизнь на несколько лет превратилась в кромешный ад! Первого «старшака», отвечавшего за наше «воспитание», звали Андрей Козлович. Сам же себя он величал Кызелом – странное прозвище, если не знать, что он и по жизни был хрестоматийным козлом. Этот кудрявый, крепко сбитый парень, почему-то сразу решил, что мы являемся его крепостными холопами, с которыми можно делать все, что ему, Козловичу, заблагорассудится. И первое же, что он исполнил – это выстроил всех нас вечером в одну шеренгу и начал со всего размаха хлопать своими огромными ручищами по нашим ушам! Вероятно, столь необычным способом Кызел пытался как можно сильнее оглоушить нас и сломать нашу волю. Что же, ему это удалось, тем более что действовал он не один – у него были такие же, свихнувшиеся на насилии, помощники.
Второго упыря, который используя большую разницу в возрасте, терроризировал нас постоянными побоями, звали Петр Грушин, или Груша, если коротко. В отличие от того же Лукавина или Козловича, он категорически не переваривал какой бы то ни было спорт, поскольку уже в седьмом классе являлся хроническим алкоголиком! Его вынуждены были даже поставить с этим убийственным для школьника диагнозом на медицинский учет! Почти каждый вечер Груша появлялся в интернате в жопу пьяным, а бухал он все, из чего можно было извлечь выгоду, то есть, нахрюкаться! Водку – значит водку, пиво – так пиво. Но чаще всего, за неимением средств, в дело шел какой-нибудь дешевый одеколон или всякие технические жидкости для обработки поверхностей. От Грушина всегда разило таким страшным перегаром, что если бы кому-то вдруг вздумалось чиркнуть рядом с этим ебланом спичкой, то он, пожалуй, мог бы и воспламениться!
Помимо этих двух уродов, в Старшем корпусе имелась еще целая свора подросших шакалов, которые, формально не являясь членами нашего отряда, тем не менее, с огромным энтузиазмом прибегали к нам в палату «пиздить охуевшую малышню» – для них это был просто праздник какой-то! И если Лука не давал всякой интернатской шушере устанавливать чужие порядки в вверенном ему отряде, предпочитая избивать своих подопечных лично, то Кызел и Груша были не прочь для разнообразия подключить к священному делу воспитания подрастающего поколения еще несколько таких же садистов и отморозков. Все они, в ожидании очередной кровавой «развлекухи», непрерывно паслись на нашем этаже.
Чуть позже я расскажу более подробно о побоях, которыми нас, как пряниками, одаривали старшие, а сейчас попробую описать, с чего начиналось в интернатском колхозе утро. Итак, каждый день, в шесть часов утра, независимо от погоды и времени года на дворе, мы всей своей полусонной и не выспавшейся толпой выбегали на зарядку. Не успевал болтающийся на стене динамик грянуть сакраментальное: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь. Да здравствует созданный волей народов единый, могучий Советский Союз!», как мы уже, не теряя ни секунды драгоценного времени, стремительно выскакивали на улицу.
Все дело в том, что даже незначительное промедление в этом вопросе могло оказаться для нас чреватым очень большими неприятностями. Однажды, еще в первый свой день в Старшем корпусе, Зобов Ванька после начала исполнения гимна вместо того, чтобы не мешкая бежать на зарядку, решил немного понежиться в кровати, или, как он выразился, «дать храпака»… Так Козлович отмудохал его ногами столь жестоко, что он не мог после этого ходить несколько дней! С тех пор мы с первыми звуками гимна вскакивали, как подорванные, и не успевал он еще закончиться, как никого из нас в палате уже не было!
В любой, самый лютый холод и испепеляющую жару, будь на улице хоть плюс сорок градусов или минус сорок, в снег, дождь, ураган и прочую непогоду, мы должны были голыми по пояс пробежать свои три километра, отжаться энное количество раз на брусьях и подтянуться на турнике! Все это время за нами внимательно наблюдал Козлович, который тумаками подгонял «особо обнаглевших доходяг». Помню, что тогда мы на все лады проклинали и эту чертову зарядку, и дурацкую погоду, и садиста Кызела, не сознавая, что только за принуждение к спорту нам следовало бы сказать ему спасибо. Во всяком случае, все эти ежедневные упражнения очень серьезно укрепили нас физически.
Представьте себе какое-нибудь ранее зимнее утро, только-только забрезжил слабый рассвет, а по почти еще ночному, черному лесу бежит, тяжело топоча десятками ног, полураздетая толпа злых и матерящихся детдомовцев! Пар так и валит из наших сведенных судорогой ртов, а обнаженные потные тела аж дымятся на крепком морозе! После пробежки мы оккупируем брусья и турник, на котором выполняем довольно сложные силовые упражнения, начиная от «офицерского выхода» и заканчивая «выходом на две без раскачки». И хотя руки так и норовят примерзнуть к перекладине, никому и в голову не приходит сачковать – ведь скоро экзамен!
В конце каждого месяца Козлович устраивал смотр наших спортивных достижений. На одной из зарядок собиралась группа любящих почесать свои кулаки о чужие рожи старших, которые грозно смотрели, чего мы достигли за прошедший период. Для нас устанавливались специальные нормативы. Скажем, пройти по рукоходу три раза подряд, или сделать сто приседаний в быстром темпе. За невыполнение вышеозначенных норм «презренный тюфяк» гарантированно огребал по лицу. Поэтому приходилось всегда выбирать: либо ты подтягиваешься десять-двадцать раз, либо же тебя избивают трое-четверо старших!
Слава богу, у меня с этим проблем никогда не было – прослышав как-то о том, что «терпение и труд все перетрут», я взял за обыкновение ставить перед собой всякого рода цели, и непременно добиваться их исполнения. Так, например, я решил, что обязательно должен подтягиваться больше всех в классе и уже через полгода после постоянных изматывающих тренировок на турнике увеличил количество подтягиваний с десяти до двадцати раз. Еще приблизительно столько же я мог сделать подъемов с переворотом, не слезая при этом с перекладины.
Но участь доходяг была незавидна – их увлеченно мутузили всем кагалом, когда они имели неосторожность не уложиться в нормативы. Смотреть на это было тяжело. Вызывают, предположим, на экзамен какого-нибудь слабосильного от природы дрища (встречались между нами и такие). Для него и один-то раз подтянуться – практически невыполнимая задача, а от него требуют совершить и вовсе невозможное!
И вот висит он, бедолага, на турнике, дергается из стороны в сторону своим худосочным тельцем, а достать подбородком до перекладины никак не может. Старшие, глядя на все это безобразие, выходят из себя: «Ты что, обморок, издеваешься над нами?! Если сейчас же не подтянешься хотя бы пять раз, будешь получать по ебалу!». Плачущий от страха дохляк еще какое-то время болтается на турнике, а потом как мешок с дерьмом, падает на землю. Старшие воспринимают это, как сигнал к действию и принимаются пинать несчастного…
А вообще насильственные тренировки творили с нами буквально чудеса! Помню, первые несколько дней после зарядки мы еле доползали от усталости до своей палаты, но спустя всего пару месяцев пробегали эти злосчастные три километра так легко и непринужденно, что у нас даже не сбивалось дыхание. Да и как не пробежать, когда за вами во всю прыть несется Кызел и орет страшным голосом: «Кого догоню – убью!». Тут уже хочешь – не хочешь, а будешь перебирать ногами с максимально возможной для тебя скоростью.
Глава 25
Тут вам и дедовщина, как с куста!
Где-то около восьми часов утра, как и полагается во всех нормальных учебных заведениях, у нас начинались уроки. Но сам процесс мало чем напоминал обычную школу. Я уже писал ранее, с помощью чего нас заставляли грызть порядком поднадоевший гранит науки. Однако, в отличие от Младшего корпуса, в Старшем учеников не могли ударить деревянной линейкой или выставить голыми перед всем классом (мы бы просто не позволили этого сделать), поэтому педагоги изобрели нечто новое.