А именно – они решили, что за нашу учебу и прилежание отныне будут отвечать старшеклассники. И если какой-нибудь нерадивый школьник отказывается поверить в то, что ученье – это свет, а не ученье – тьма, то старшие товарищи должны популярно объяснить ему, почему не стоит попусту расстраивать педагогов. В конце концов, даром, что ли, преподаватели время на школу тратили?!
«Ты поговори там с этим оболтусом, а то он совсем уже от рук отбился!» – возмущалась какая-нибудь Марьиванна перед почтительно внимающим ей Козловичем. А поскольку слово «поговорить» означало для него ничто иное, как «прибить» (так как общаться по-человечески Кызел совершенно не умел), то участь хулигана и двоечника была решена – вечером он превращался в боксерскую грушу!
На следующий день, наивная до безобразия училка, состроив удивленную морду, шумно восклицала, глядя на избитого ученика: «Ой, а что это у тебя с лицом?!». Смотреть на посиневшего от побоев парня и вправду было нелегко. «С лестницы упал!» – мрачно отвечал школьник, проклиная про себя последними словами тупую ябедницу. Лично я с этих гребанных ступенек падал чуть ли не каждый день, да так неудачно, что постоянно бился головой то о дверной косяк, то о перила… Разумеется, нашей любви к учителям подобное стукачество не добавляло. Но на какое-то время им все-таки удалось закрепить дисциплину – после «доверительных бесед» со старшими мы даже учиться стали заметно лучше.
Помню, как однажды Чудаков Макс получил двойку, да еще имел неосторожность поругаться с учителем. «Ну, и что, подумаешь двойка! – скажете вы, – событие в школе довольно заурядное, если не сказать распространенное». Все это так. «Но зачем же дерзить педагогу! Ведь я хочу им только добра!» – закончила мерзопакостная училка свой разговор с Козловичем. Это был намек.
После отбоя Кызел заставил Чудака драться с каждым из одноклассников по отдельности. Макс стоически бился с постоянно меняющимися соперниками, но через пару-тройку спаррингов уже еле стоял на ногах – его буквально шатало от усталости. Когда очередь дошла до меня, я попросил Козловича: «Андрей, разреши мне не драться с Максом?». «Это с какой еще стати, Головастый?! – встрепенулся Кызел, хищно оскалившись – ты что, умнее всех?!». – «Нет, просто Чудак – мой друг. Я не могу добивать своего друга». «Какой, блядь, жалостливый, однако! А вот это ты видел?!» – Козлович поднес к моему носу свой огромный кулак. «Ты будешь с ним драться! И если я увижу, что ты его жалеешь – пеняй на себя!».
Я стоял совершенно растерянный посреди палаты и не знал, что мне делать. С одной стороны тяжело и надрывно дышал маленький Макс, истекающий кровью, а с другой – зловеще ухмылялся огромный Кызел, обещающий вырубить меня, если я не отметелю, как следует, своего друга. Липкий, противный страх стал заползать ко мне в душу, и чтобы не дать ему окончательно добить меня, я тихо сказал: «Делай, что хочешь, а я с Максом драться не буду». В следующую же секунду Козлович что есть силы вмазал мне кулаком в челюсть и я, тут же потеряв равновесие, укатился под кровать…
Нельзя сказать, что в интернате работали лишь те, кто вполне осознанно обрекал нас на подобные физические и моральные страдания. Я вспоминаю среди наших учителей и очень достойных людей, прекрасно понимавших весь ужас происходящего и никогда не позволявших себе издеваться над детьми. Но все же садистов, воров, извращенцев и прочих неадекватов тоже было немало. Да чего уж там правду скрывать – гораздо больше, чем следовало бы! Ведь проклятая детдомовская система ломала не только воспитанников – она корежила и воспитателей!
Чаще же всего мы сталкивались с похуистами – это такой, наиболее распространенный в школе тип педагогов, которым, в общем-то, абсолютно насрать как на своих подопечных детей, так и на работу. Они, разумеется, приходят на нее, и даже вроде бы немного копошатся для виду, но делают это не от великой любви к сиротам, и уж, конечно, не в силу своего педагогического призвания, а лишь по причине острой необходимости. Все-таки зарплату им просто так никто платить не будет – ее необходимо отрабатывать. Была бы их воля, они давно бы уже побросали все к чертям собачьим, но сука-бедность не дает! Оттого то и приходится этим бедолагам педагогам мучиться с детдомовцами.
Так что, не все наши воспитательницы были злыми женщинами, но зато почти все они являлись жалкими и несчастными созданиями. А несчастье – это такое стремное психологическое состояние, которое до добра не доводит! В интернате оно не редко заставляло педагогов вымещать какие-то свои личные обиды за неудавшуюся жизнь на детях. Тоже мне, нашли на ком сорвать злость и вымести раздражение – на сиротах, которые сами обижены судьбой покруче любой воспиталки!
Кроме того, многие взрослые уже изначально махнули на нас рукой. Типа, зачем тратить на этих придурков свое время? Все равно из них ничего путного не выйдет! Пьяное зачатие плюс дурная наследственность – равно сомнительное будущее. Добавьте к этому неустойчивую психику ребенка, отягощенную педагогической запущенностью – кто при трезвом уме и твердой памяти полезет во всех этих завалах разбираться? Кому это вообще надо? Тем более, что от осинки, как известно, не родятся апельсинки, и яблоко от яблони недалеко падает…
Ну, вот как, скажите на милость, одному учителю или воспитателю проконтролировать 30–40 маленьких негодников в классе? Да еще в каждодневном, не предполагающем полноценного отдыха, режиме? Понятно, что ни один человек, будь он хоть семи пядей во лбу, с этим просто не в состоянии справиться! Особенно учитывая тот весьма специфический контингент, с которым приходится иметь дело. И здесь уже без некоторых элементов насилия не обойтись – так, по крайней мере, думают многие педагоги. Ведь куда легче, считают они, переложить часть своих воспитательских забот на плечи старших ребят, нежели самим возиться с бестолковой мелюзгой. Тут вам и дедовщина, как с куста!
Знаете, как обычно оценивается работа любого интерната? Чисто по внешним признакам: хорошо ли убрано в детском доме, не голодают ли его воспитанники, все ли в порядке с успеваемостью? От педагогов что обычно требуется? С утра принять детей, накормить, загнать их на уроки, проветрить немного на улице, организовать самоподготовку во второй половине дня и вечером спать уложить. За механическим соблюдением режимных моментов, куда им заглянуть в глаза ребенку, просто поговорить с ним по душам?..
Во все свое детство я не помню ни разу, чтобы кто-то погладил меня по голове – по ней только били, то кулаком, то палкой! А ведь если бы ко мне изначально отнеслись по-доброму, если бы сразу увидели во мне человека, а не «мальчика для битья», то, может быть, я не превратился бы со временем в того отпетого хулигана и бандита, которым стал к концу своего пребывания в интернате. Подумать только, сколько человеческого в людях было утеряно лишь потому, что с ними обращались не по-человечески!
Воспитатели, конечно, прекрасно знают о дедовщине, но не борются с ней. Зачем рубить сук, на котором сидишь? Они отлично понимают, что старшие своим террором в отношении младших, сильно облегчают им работу. Экономят время и нервы. Потому что никто даже представлять не хочет, как бы распустилась безмозглая малышня, если бы ее время от времени не лупили.
Однажды один из педагогов увидел, как меня на улице за интернатом пинают ногами трое старших отморозков. Он подошел и поинтересовался у них, за что они бьют меня – те ответили, что за дело (училка пожаловалась им на мое плохое поведение). «Хорошо, только не прибейте его ненароком» – сказал им педагог и отправился дальше по своим делам, что-то весело насвистывая. Такое скотское отношение к себе, конечно, не забывается. Я и не забыл…
По большому счету, мы росли в детдоме, как дикие плевелы и сорняки – всем на нас было глубоко наплевать. Воспитателей волновало лишь неукоснительное соблюдение распорядка дня и собственное их спокойствие. И то, и другое старшие им брались с готовностью обеспечить. В обмен на некоторые послабления режима для себя, разумеется. А вот как они этого добивались, взрослых уже не очень интересовало. Главное, чтобы был порядок, а все остальное – это уже издержки детдомовского общежития, тут, как говорится, ничего не попишешь. Но ведь хорошо известно: то, что является порядком для паука, становится хаосом для мухи!
Помимо всего прочего, иногда и сами педагоги были не прочь распустить свои руки. Как-то директор нашего интерната и по совместительству «заслуженный учитель школы» Александр Григорьевич, обходя подведомственную ему территорию, обнаружил в подвальном помещении двух Сергеев – Покровского и Андрюшенко. Ребята решили немного покурить вместо того, чтобы сидеть в это время на уроке, чем спровоцировали невероятное бурление говн в директорском организме.
Александр Григорьевич был так страшно возмущен наглостью прогульщиков, что, схватив обоих гавриков за волосы, оторвал их от земли (благо силы ему было не занимать!) и пронес до самого класса, чуть не сорвав с ребят скальпы! Крику и визгу было на весь интернат, но «заслуженный учитель» потому, вероятно, и стал таковым, что давно уже научился не обращать на подобные мелочи никакого внимания.
А вообще, педагоги у нас были разные, встречались и очень интересные экземпляры. Помню, как один все рассказывал нам, наивным подросткам, как на Курской Дуге горел в подбитом танке. Надо отдать ему должное – делал он это так убедительно и увлекательно, что мы аж немели от восторга, пялясь во все глаза на чудом выжившего героя! Единственное, что меня смущало – это то, что на нем не было никаких следов от ожогов. А потом я случайно выяснил, что пиздобол этот родился уже после войны и гореть мог разве что от стыда. Если бы знал, конечно, что это такое.
Но каков, черт бы его побрал, талантливый актерище! Ему бы не в интернате воспитателем работать, а дурить людей в кино. Вам, наверняка, тоже встречались такие персонажи, которые сначала что-нибудь придумают, а затем сами в это уверуют до невозможности. Еще потом и обижаться станут, дескать: «Эх ты, подлец, я за тебя жизнью рисковал, а ты меня оскорбляешь своим недоверием!»…