Интересно, что Рома этот очень боялся получать по роже. В общем-то, я еще не встречал людей, которым бы нравились побои, но новенький поначалу аж гадил под себя со страху, выспрашивая у ребят, когда его придут бить старшие? Мы, как могли, успокаивали Карцева: «Да не ссы ты в компот, конь педальный! Подумаешь, ебало в кровь разобьют – экая невидаль?!». На Рому такая беззаботность производила ошеломляющее впечатление, и он тихо скулил в подушку, коченея от ужаса! Впрочем, со временем привык. У нас к этому все привыкали.
Помимо всего перечисленного в интернате, ясен пень, категорически не поощрялось стукачество – закладывать своих одноклассников воспитателям или старшим считалось делом подлым и весьма вредным для здоровья! Мы также презирали трусость и уклонение от драк – сказать: «Пошли выйдем!», а затем вдруг «слиться», «дать заднюю», отказаться выяснять отношения на кулаках было чем-то из ряда вон выходящим, – таких чморили сразу и навсегда! Не жаловали детдомовцы и тех, кто страдал чесоткой своего языка и нарушал данное другим слово.
Когда я вырос, то очень удивлялся людям, которые легко раздавали обещания, не трудясь их потом выполнять. У нас в детском доме, если какой-нибудь парень давал «слово пацана», да еще щелкал себя грязным ногтем по желтому от никотина зубу и клялся тебе его отдать в случае, если окажется фуфлогоном, ты мог быть совершенно спокоен – он в лепешку расшибется, но слово сдержит и зуб свой сохранит! Как видите, все это были нормальные ребячьи правила жизни, которые нелишне было бы распространить и на мир взрослых.
Глава 33
Единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого общения
Надо вам сказать, что в детстве я производил впечатление парня довольно мрачного и угрюмого – сказывалась, вероятно, моя постоянная озабоченность всевозможными тумаками, которыми нас в интернате одаривали так, как не во всякой семье детей балуют пряниками. Но все это было ровно до тех пор, пока кому-то или чему-то не удавалось рассмешить меня. Тогда лицо мое, как написали бы в какой-нибудь сентиментальной книжке, озаряла светлая мальчишеская улыбка и оно менялось самым кардинальным образом!
В общем, где-то в глубине своей израненной души я очень любил людей, хоть и не подавал виду, поскольку никогда не стремился выставлять свои чувства напоказ. Мне казалось, что есть в этом какая-то нарочитость и искусственность. Возможно, я был не прав. Ведь люди подобны растениям – без любви они засыхают. И надо хотя бы иногда, пусть даже изредка поливать их живительной влагой признания и понимания!
Но я настолько привык все носить в себе, что любая попытка поделиться чем-то сокровенным с окружающими, от кого бы она не исходила, казалась мне непростительной слабостью. Я никогда не плакал и презирал слезы у других. Разжалобить меня было достаточно сложно. Нет, я не был бесчувственным чурбаном, скорее даже наоборот – несправедливость всегда ранила мое сердце, и я первый взвивался до небес, когда попиралось чье-то достоинство! Но люди, которые являлись слишком эмоциональными по всяким незначительным, житейским поводам, выглядели в моих глазах крайне подозрительно.
В принципе, детдом и не особо приспособлен для изъявления каких бы то ни было чувств. В этом заведении романтично настроенные идиоты и чересчур сентиментальные истерички не приветствуются. Довольно жесткие условия жизни в интернате требуют от любого его воспитанника умения владеть собой и готовности постоять за себя – никто за вас ваши сопли подтирать здесь не будет…
Как бы то ни было, мне нравилось общаться с людьми. Благодаря невесть откуда взявшемуся чувству юмора, широкому кругозору и красноречию (не переборщил ли я с похвалами в свой адрес, друзья?) со мной никогда не было скучно, я был душой любой компании. Но еще больше по душе мне было одиночество. Тем более, что в интернате найти его было чрезвычайно трудно и я ценил любые мгновения, проведенные наедине с самим собой.
Я вообще не понимаю гавриков, которые не любят и чураются одиночества. Мне вот, скажем, совсем неплохо среди людей, но будучи один, я чувствую себя еще лучше! Уже много лет спустя я понял, наконец, почему меня так с детства привлекало это состояние. Все дело в том, что, общаясь с другими, ты по большей части, как бы не являешься самим собой, поскольку вольно или невольно пытаешься мимикрировать под окружающих. И только оставшись наедине со своими помыслами, ты становишься настоящим!
Это как с камерой – когда ее включают, человек сразу меняется, начинает что-то из себя изображать, притворяется тем, кем он на самом деле не является. Находясь же в одиночестве, он счастливо лишен такой необходимости. Я уж не говорю про то, что все самые по-настоящему глубокие и дельные мысли любят тишину, когда никто и ничто не отвлекает тебя от интереснейшего процесса самопознания. Вот в чем заключается главная ценность одиночества – это возможность внутренней работы над собой! Что-то типа нашей детдомовской самоподготовки после преподнесенных жизнью уроков…
Друзей у меня в интернате было немало, но и враги тоже случались. Все, как и полагается нормальному пацану, который умеет не только крепко дружить, но и отчаянно враждовать. Человек, он ведь как избушка на курьих ножках, к кому-то задом поворачивается, а к кому-то передом. Так что не удивлюсь, если для кого-то я был лучшим другом, а для кого-то – худшим врагом. Помню, как-то один парень, пообщавшись со мной, с удивлением сказал: «Слушай, Головастик, да ты, оказывается, классный чел! Хотя некоторые считают тебя мудаком». Я от души рассмеялся: «Хорошо еще, что долбоебы эти не все обо мне знают, они бы и не такое сказали!».
Сам я готов был прощать людям многие их мелкие и даже крупные недостатки. Тем более зная, что при всем своем желании не смогу стать для них примером воплощенной добродетели. Ведь у всякой пташки свои какашки. Как говорится, кто из нас без греха – пусть первым убьется об стену! В нашем классе, например, был парень Мамонов Боря, который очень любил наврать с три короба. Мы над ним посмеивались, конечно, но все же слушали иногда, когда делать было совсем нечего. Типа: Мели Емеля, твоя неделя! А он и рад был стараться. Особенно это касалось его бойцовских подвигов, которых никто никогда не видел, но о которых он мог рассказывать бесконечно!
Принимаясь за очередную свою байку о том, как ему удалось раскидать на улице несколько человек, Боря так возбуждался, что его начинало трясти от предвкушаемого удовольствия, и он буквально исходил слюнями. Ведь это так приятно, по крайней мере, на словах поведать окружающим, как ты одним махом семерых побивахом! «Слушай, чего ты тужишься, как дурачок на унитазе? – говорил я ему, – Ты можешь с чувством, с толком, с расстановкой рассказать, что с тобой приключилось?». Боря важно шмыгал носом и начинал заливать нам в уши только что выдуманную им смешную небылицу о своих невероятных подвигах: «Ну, так вот: я такой им говорю, а они мне такие! А я такой, а они такие! Тут я не выдержал, и бух! бах! тарарах! Смотрю, а они все лежат уже! Я и сам не заметил, как их всех вырубил!».
«Ага, блин, подводная лодка в степях Украины погибла в неравном воздушном бою! Ну, что ты брешешь, как сивый мерин?! Это же какое-то «В гостях у сказки» получается! – не выдерживал вдруг кто-то из слушающих Борю парней. – Пацаны, что он нам здесь горбатого лепит?!». Я мягко отводил возмущенного правдоруба в сторону: «Чего ты так взъелся на него?». «Дык, врет же он все! Неужели ты не видишь?!». Я пытаюсь смахнуть со своего лица невольную улыбку: «Да знаю я, что у Мамонова количество поверженных им врагов растет с каждым новым рассказом, ну, а тебе-то что с того? Может у него в этом вранье смысл всей его жизни заключается, а ты перебиваешь парня на полуслове. Оставь ему эту единственную его усладу – будь великодушен».
А по правде говоря, нам тогда и придумывать ничего не надо было, дрались мы гораздо чаще, чем того требовали обстоятельства. Казалось бы, зачем детдомовцам все это? Что нам делить? Но мы с увлечением мутузили друг дружку по любому надуманному поводу! Возможно, этому способствовало наше всегдашнее стремление утвердиться за счет кулаков. Ну, вы знаете, как это бывает обычно у трудных подростков…
Хотя на самом деле, причина все же была в другом. Просто в том возрасте, в котором мы все тогда находились, мальчишке тяжело что-либо объяснить такому же сверстнику-несмышленышу. У него не хватит на это ни умения, ни терпения. Он просто не сможет подобрать нужные и правильные слова! Но даже если предположить, что у одного из участников конфликта это получилось, то другой почти наверняка не поймет оппонента именно по причине своей детской неразумности и бестолковости. Поэтому самым быстрым и надежным способом решения всех проблем в интернате были кулаки, которые мы пускали в дело при первой же удобной возможности.
Это потом, уже повзрослев, мы поняли, что нам совершенно не обязательно было проливать кровь друг друга столь частым и варварским образом, а большую часть конфликтов можно было решить и вовсе элементарно – просто не развязывая их. Но глупый подросток – это такое ебанутое существо, которое способно создавать себе проблемы фактически на пустом месте! У него тестостерон в организме скаканул, настроение сменилось и вот его уже штормит, как бушующее море, от переизбытка агрессии! Иногда такие нехилые бури случаются, что человек не может с ними справиться и выпадает в осадок, к благоговейному ужасу всех, наблюдающих за этим разрушительным катаклизмом!
Недаром бедные взрослые жалуются на то, что многие подростки к определенному моменту жизни становятся просто неуправляемыми! Я, вообще, в детстве был одним из тех несносных парней, кто любому хреновому компромиссу предпочитал хорошую драку! И только с возрастом осознал, что ничего хорошего в мордобитии нет. Особенно, если эту самую морду набивают тебе…
Но произошло это значительно позже. А пока мой самый непримиримый школьный противник и антагонист Витька Кособрюх не давал мне утвердиться в миролюбии и постоянно проверял на вшивость – готов ли я отвечать на его большие и мелкие провокации? Знаете, бывают на свете такие люди, которые буквально выклянчивают, чтобы их как следует отдубасили, и в желающих начистить им хрюльник, обычно, нет недостатка.