Но пьяному ублюдку этого показалось недостаточно. То ли он слишком сильно перепил, то ли, напротив, чего-то недопил, да только Грушин решил со злости закалить Андрюшенко по полной программе. Схватив через какое-то время выбивавшего зубами чечетку Сергея за ногу, он просунул его на вытянутых руках в окно прямо на улицу! «Груша, отпусти!» – надрывался в крике Серега, с ужасом представляя себе полет вниз головой с третьего этажа! «Щас отпущу!» – противно хихикал ему в ответ мерзкий дегенерат.
Все произошло настолько быстро и неожиданно, что мы просто остолбенели и не знали, что делать! Ведь безмозглый урод мог в любой момент разжать руки и тогда: «Прощай, Сергей»! Нам даже думать не хотелось о том, что может случиться, если Грушину вдруг вздумается так «пошутить»! Серега висел уже молча, стараясь не испытывать судьбу и только немного посинел от холода. Наконец, Грушин пожаловался на то, что у него затекли пальцы и втащил Андрюшенко обратно в комнату. Все мы просто выдохнули с огромным облегчением, боясь даже представить, что пришлось пережить бедному Сереге! А Грушин, рыгнув от удовольствия, отправился к себе в спальню допивать из горла початую бутылку водки…
Эх, друзья, чего только не случалось в нашем детдоме за то время, что мы в нем находились! Бывали и довольно смешные истории, хотя поначалу они нам таковыми не казались. Как-то уже хорошо вам известный Игорь Лукавин (или Лука, как все уважительно называли его в интернате) отправил Чудакова Макса за газетой. Нет, он совершенно не собирался ее читать. Просто несколькими минутами ранее Лука по-королевски воцарился на унитазе, чтобы отложить туда свою личинку, глядь – а жопу-то подтереть и нечем! Тут, по счастью, в туалете нарисовался Чудак, который был незамедлительно послан исправить щекотливую ситуацию.
И все бы было, наверное, неплохо, если бы Макс, дурья его башка, сразу же по выходу из туалета не забыл об ответственейшем поручении! Это звучит невероятно, но Чудак и вправду каким-то непостижимым образом умудрился совершить эту чудовищную, непростительную ошибку! Забыть о Лукавине, самом свирепом и грозном старшаке, да еще прикованным в силу вышеперечисленных обстоятельств к унитазу, было сродни самоубийству, но именно это Чудаков и сделал! Он вспомнил о полученном задании только спустя два часа после встречи с Лукой и весь похолодел от ужаса…
Когда по прошествии еще пяти минут Чудаков с огромной подшивкой газет за несколько последних лет вбежал в туалет, он увидел Лукавина в том же положении, в котором оставил его пару часов назад. Почти простившись с жизнью Макс начал жутко заикаясь, что-то лепетать про «девичью память». Но Лука был настолько потрясен забывчивостью Чудака и многочасовым сидением на унитазе, что даже бить его не стал. Он забрал у Макса всю эту огромную кипу газет и устало процедил сквозь зубы: «Пшел на хуй отсюда, долбоеб!».
Нечто подобное, кстати, чуть позже произошло и со мной. Но я уже не отделался столь легко, а получил таких пиздюлей, о которых даже мечтать не мог! Дело же было так. В тот день я, согласно графику дежурств, убирался в отрядной комнате. В мои обязанности входило подмести и помыть полы, расставить столы и стулья. После уборки ко мне подошел Козлович, и, вручив какой-то старый кипятильник, приказал нагреть воду в чайнике. «Отнесешь его потом в мою палату» – добавил он.
Включив кипятильник в розетку, я сел ждать. Прошло несколько томительных минут – вода как была холодной, так и осталась – даже не подумала хоть сколь-нибудь нагреться. «Ладно, приду чуть позже» – решил я и отправился в спортзал, посмотреть, что там мои друзья делают. Они, разумеется, сразу же затянули меня в какую-то игру (кажется, это был любимый нами гандбол) и я, что называется, заигрался, напрочь позабыв про кипятильник и воду, которую должен был нагреть.
Вечером в палату зашел Козлович. «Ну что, чайник вскипятил?» – спросил он у меня. «Да, конечно!» – не задумываясь, ответил я и в ту же секунду глаза мои округлились от кошмарного предчувствия – я вдруг вспомнил, что так и не вытащил кипятильник из чайника… «Чего ты мне ссышь в уши?!» – недовольно поморщился Козлович и направился в отрядную комнату. Я остался стоять в палате с таким опустошенным видом, словно меня только что приговорили к расстрелу. Сердце мое, почувствовав надвигающуюся катастрофу, стучало так, будто в него вбивали раскаленные гвозди!
Через полминуты из коридора раздался истошный вопль: «Ты что, блядь, сука ебанная, совсем охуел?!», а еще спустя мгновенье в палату, держа в руках обугленный чайник и расплавленный провод от кипятильника, влетел разъяренный Кызел!.. Я не буду утомлять читателей описанием всех тех жутких ударов, что мне пришлось вынести. Скажу только, что так долго и с таким остервенением меня не били еще никогда в жизни! После того, как Козлович, залив моей кровью всю комнату, решил, что с меня достаточно, я рухнул обессилено на кровать и пролежал так до утра, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Спать я не мог, настолько сильно у меня все саднило и горело, а только постанывал от выматывающей душу боли.
«Епрст! Ну, почему, все меня только бьют, угнетают, заставляют и унижают?! Чем я перед ними провинился?! Почему столько несчастий сыплется на мою бедную голову?! Я что, какой-то изгой или пария, что каждый старший считает своим долгом проломить мне череп?!» – от этих мыслей мне стало так горько, что я в кои-то веки собрался заплакать, но слезы уже давно забыли дорогу из моих глаз и текли куда-то внутрь, не давая мне успокоиться и заставляя судорожно вздыхать от обиды и бессилия.
На следующее утро я вдруг обнаружил, что не могу открыть глаза – они так чудовищно заплыли, что мне не оставалось ничего другого, как только попросить своих друзей силой разжать мне веки. Нос мой съехал куда-то набекрень и дышать мне приходилось через раз. Говорил я тоже с огромным трудом – разбитые в сплошное месиво губы, покрывшись за ночь кровавой коркой, словно окаменели. Я попробовал языком зубы – вроде на месте, но подозрительно шатаются. Хорошо поработал Козлик, ничего не скажешь…
«Бля, Олег, мне на тебя даже смотреть страшно!» – сказал мне Серега Покровский, помогая подняться с кровати. И я вполне мог себе это представить. В принципе у всех наших ребят были опухшие от побоев лица, но моя развороченная будка даже на общем непрезентабельном фоне выглядела по-особенному. «Ну, ничего, ты не переживай – до свадьбы уж точно заживет!» – ободряюще добавил Покров, пытаясь хоть как-то утешить меня. «Легко сказать – заживет! А если свадьбы не будет?» – усмехнулся я через силу.
В тот день впервые за пару лет я не пошел вместе со всеми на утреннюю зарядку – Козлович запретил мне это делать. «В столовую тоже не ходи – пожрать тебе друзья принесут. И на уроки с такой рожей не вздумай заявиться – нехуя людей пугать!» – продолжал беспокоиться Кызел. Кажется, узрев по утру результат своего рукоприкладства, он и сам немного испугался, но виду старался не подавать. «Ты хоть понимаешь, что за дело получил?» – Козлович пытался, как обычно, строить из себя человека строгого, но справедливого. Ничего я ему тогда не ответил. Потому что, какая это, на хрен, справедливость – калечить человека за кипятильник?..
Глава 40
У кого чего болит, тот о том и говорит
Если честно, это сейчас мы бравируем тем, что прошли интернат. И даже вспоминаем о нем с легким чувством ностальгии. Дескать, каким бы плохим он не был, а все-таки – это дом родной. Раньше же, вся наша убогая, сиротская жизнь с ее ежедневными, как по расписанию, издевательствами и побоями, воспринималась нами в гораздо менее оптимистичных тонах, мягко говоря… Иногда находила такая страшная, невыносимая тоска, что сложно передать словами. Как услышишь от старших: «Сегодня вечером будешь получать по ебалу!», так и жить не хочется.
И тогда мы искали способы хотя бы на время, пусть даже на несколько дней, скрыться куда-то, спрятаться от этого постоянно давящего на нас жесточайшего физического и психологического пресса. Вариантов у детдомовцев было немного, а вернее сказать, всего один – съехать на больничку. Там можно было немного перевести дух, отлежаться. Но как? Ведь просто так туда не госпитализируют.
У меня еще, как назло, здоровье было богатырское. Я никогда и ничем не болел. Ни разу в детстве не простудился. Что такое головная боль знал только по рассказам других (не болит голова у дятла) и очень удивлялся, когда кто-то жаловался на недомогание. Всякий раз, когда нас водили на обследование к стоматологу, тот мне с восхищением говорил: «У вас, молодой человек, природная санация! Идеальные зубы!». Желудок же мой был такой, что легко мог бы переварить и гвозди. В общем, попасть в больницу обычным способом у меня не было никаких шансов.
С одной стороны, это было неплохо. В советское время те же зубные врачи больше походили на мастеров пыточного дела – они использовали в своей работе чуть ли не отбойные молотки для дорожных работ и другие, наводящие смертельный ужас на пациентов, приспособления. И в принципе, держаться от врачей (которые вполне могли, вместо наложения гипса, отрезать тебе руку), следовало подальше. Но в данном случае, речь шла о спасительной отдушине в больнице. А ради такого дела можно было и приболеть немного.
Пацаны предлагали разные хитроумные планы. К примеру, нажраться каких-нибудь снотворных таблеток, как сделал это однажды Макс Чудаков. Но повторять за ним мне не очень хотелось. В прошлый раз он чего-то там переборщил с дозой, и его еле откачали. Получается, чуть сам себя не перехитрил, шутник! Кто-то рекомендовал даже выпить ртути из градусника, дозировано, конечно, чтобы минимизировать возможный ущерб.
И я, идиот, почему-то за эту идею всерьез уцепился – уж очень мне хотелось в больницу попасть! Подрезав в школьной медсанчасти градусник и аккуратно разбив его, я закинул в рот маленький шарик ртути и принялся ждать, когда меня этот самый пиздец – всему делу венец, накроет! Понос, может, какой или резь в животе. Уж не знаю, какая там клиническая картина при отравлении должна проявляться. Проходит час, другой, а я не то, что не заболеваю, а даже как будто здоровее становлюсь! Ну, думаю, что это у них за ртуть такая безобидная? По моим прикидкам я уже должен был в больнице при смерти валяться, а мне все нипочем. Может надо было весь градусник сожрать?..