В моем случае дело поначалу немного осложнялось тем, что я пошел воровать велосипеды (вы не поверите) еще не умея на них кататься! Но, как говорится, нет худа без добра. После того, как мы вытащили первый мой украденный из чужого дома велосипед на улицу, кто-то вдруг крикнул: «Менты!», и я, со страху вскочив на велик, так быстро закрутил педалями, что мои, чуть было не обоссавшиеся со смеху друзья, еле меня нагнали.
Возможно, мы и ограничились бы тремя-четырьмя велосипедами, обеспечив ими свою компанию, но, к сожалению, старшие тоже хотели кататься, и нам под угрозой побоев пришлось обворовать все Измайлово, чтобы подарить им такую счастливую возможность. Только наша небольшая шайка, состоящая из меня, Чудака и Покрова похитила за пару лет с полсотни «великов», лишив наш район почти всего его велосипедного парка! А ведь в интернате были еще воришки, умеющие крутить педали, пока не дали…
Уводили же мы наших «двухколесных друзей» следующим образом: поднимаемся на последний этаж какого-нибудь высотного многоквартирного дома и начинаем потихоньку спускаться вниз, вскрывая, один за другим, все коридорчики. Макс подходит к очередной двери с огромной связкой ключей и пытается подобрать нужную отмычку к замку.
Мы нетерпеливо подгоняем его: «Ну, что ты там колупаешься, Чудак? Подрочи, как следует!». «А что я, по-вашему, делаю?! Не пиздите мне под руку!» – огрызается Макс, продолжая мелкими поступательными движениями теребить ключом замочную скважину. Наконец, изнасилованная отмычкой, дверь тихо охает, протяжно скрипит и открывается. Нашему взору предстает коридор, утыканный велосипедами.
О, да здесь машинки на любой вкус: «Кама», «Сура», «Украина» – выбирай любую! Осторожно, стараясь не шуметь, заклеиваем дверные глазки изолентой (хозяевам квартир совершенно необязательно видеть, как будут уводиться их велосипеды), а затем в темпе вальса вытаскиваем двухколесники на лестничную площадку. Там мы их «ставим на козла» и загоняем в грузовой лифт.
В подъезде тоже ебалом щелкать не нужно. Иногда бывало, что какой-нибудь папаша заходил в дом именно тогда, когда мы выкатывали его велосипед из подъезда! Получалось некрасиво – приходилось жестко прессовать возмущенного отца семейства либо же, напротив, удирать от него. Но сейчас вроде все чин чинарем, как и должно быть. В конце концов, мы благополучно седлаем на улице теперь уже своих «железных коней» и готовимся отправиться в дорогу. После того, как все уселись в седлах, становится спокойнее – нас уже не догонят!
Стоит отметить, что мы вытаскивали велосипеды не только из домов, но и угоняли их от магазинов или из скверов, где они опрометчиво оставлялись без присмотра легкомысленными хозяевами. Короче говоря, отовсюду, где только можно было разжиться таким ценным добром на халяву по чьей-то глупости. В конце концов, мы оборзели настолько, что стали изымать «велики» у людей прямо на улице.
План был обычно такой: кто-то из нас подъезжал сбоку к домашнему пареньку и ударом ноги по колесу сбивал его на хрен с велосипеда. Тут к потерпевшему подскакивал Чудак (он до этого ехал у кого-то на багажнике) и начинал громко причитать: «Как же неловко ты упал, крендель! За дорогой вообще не следишь. Давай я тебе помогу велик поднять!». Макс и вправду поднимал чужой велосипед, но лишь для того, чтобы проворно вскочить на него и раствориться вдали. Больше велосипеда парень не видел – его собственность навсегда переходила в наши загребущие руки.
И удивительное дело – несмотря на все постыдные обстоятельства, связанные с незаконным приобретением этих самых велосипедов (каюсь, грешен!) должен вам признаться, друзья, что никогда в детстве я не чувствовал себя более счастливым, чем в тот пронзительный до дрожи момент, когда я катил, рассекая время и пространство на этом украденном «велике» навстречу своему прекрасному, как мне тогда представлялось, будущему! Где все самое лучшее было еще впереди (а не позади, как сегодня).
Так и осталось у меня до сих пор это лучезарное воспоминание в памяти: чисто вымытая теплым летним дождиком уютная московская улочка. Подгоняемый невероятной мальчишеской энергией, бьющей через край, я несусь на юрком велосипедике прямо по лужам, поднимая фонтаны разноцветных брызг в разные стороны! Солнце радостно слепит мне глаза, а идущие на встречу прохожие, весело хохоча (или это мне только так кажется?) разбегаются передо мной!
Я же стремительно качу куда-то без всякой цели, наперегонки с озорным проказником-ветром, ласково раздувающим мои волосы. И это кипение молодой, сногсшибательной бурлящей силы, которую я чувствую в себе, наполняет меня ощущением какого-то нереального, запредельного счастья!
Так что давно уже растворившееся в сумраке лет детство мое, ассоциируется у меня отнюдь не с мучениями и побоями, которых действительно было немало, а именно с этим сворованным (иначе заполучить его в интернате было невозможно) велосипедом, на котором я, расплескивая лужи, мчался к чему-то более хорошему и светлому, нежели мне изначально было уготовано…
Как вы уже наверняка поняли, иногда я самонадеянно пребываю в том самом, неоправданно благостном расположении духа, когда кажется, что тебе любое море по колено и ты, в самом деле, можешь заполучить все, что только не пожелаешь! К сожалению, это довольно опасное заблуждение, чаще всего опровергаемое самой жизнью и судьба не раз указывала мне мое место.
Сижу я, значитца, как-то после одной, довольно-таки удачной, нашей велосипедной вылазки в интернатской столовой и увлеченно поглощаю вполне себе заслуженный обед. Вдруг слышу у себя над головой неожиданно резкий и донельзя противный голос: «Это он?!». Поднимаю глаза (батюшки мои!) – передо мной стоит какой-то мудак, тычет в меня своим сраным пальцем и орет, как потерпевший: «Да, товарищ милиционер, я узнал его! Это тот самый парень, который отнял у меня велосипед! Но он был не один – их было трое!».
У меня от таких слов даже ложка во рту застряла. «Твою мать, – думаю я, – вот принесла нелегкая дебила!». «Вставай, поедешь с нами!» – цедит мне сквозь зубы присутствующий тут же мент, и я, не докончив свою трапезу, на глазах у сочувствующих мне одноклассников, нехотя плетусь к милицейской машине, заботливо ожидающей меня у ворот. Конечно, это не самая радостная вещь, которая могла бы со мной случиться, но жизнь такая каверзная штука. Сегодня все идет тебе в руки, а завтра – валится на хрен из рук…
Пока мы едем до отделения, я лихорадочно соображаю, как бы мне теперь отбрехаться от обвинений? Ментам, конечно, в интуиции не откажешь – знают, где искать правонарушителей. Если кто-то кое-где у нас порой, честно жить не хочет – сразу идут в интернат! Как говорится, кто не сделает беду, валят все на сироту… На этом, кстати, и нужно стоять! Дескать, парень ваш явно не в себе, обознался с перепугу, а вы и рады скрутить невиновного человека! Я этого долбоеба вообще первый раз вижу, наговаривает он на меня – не хорошо это! Только бы ребята успели попрятать «велики». Без конкретных улик менты ничего доказать не смогут.
Трудно вам передать, как расстроило меня это задержание. Еще совсем недавно ты вольготно гулял себе по улице, насвистывая от полноты переполняющих тебя чувств какую-то незатейливую веселую мелодию, и вот уже трясешься на ухабах в милицейском бобике по дороге в участок, где тебя, скорее всего, будут не по-детски так долбить и всячески колоть на чистосердечное признание…
Ну, допустим, к зуботычинам и всякого рода затрещинам я привычный – мы их каждый день от старших получаем. Уверен, что ничего нового мне здесь менты не покажут. Чем они могут удивить человека, которого и так постоянно дубасят? С нашими придурочными старшаками в этом плане вообще мало кто сможет сравниться. Так что здесь я спокоен – буду молчать, как партизан на допросе! Не убьют же они меня, в самом деле? Но неожиданное ограничение свободы действует на меня угнетающе.
Мои друзья после обеда, как всегда, отправятся играть в футбол, а ты сиди теперь один, как перст и думай, как бы тебе безболезненнее пережить эту досадную неприятность? Интересно, а вот когда какого-нибудь совсем уж матерого (не чета мне) преступника ловят и потом кидают за решетку – что он думает, понимая, что может быть несколько лет уже не выйдет на свободу?..
Тем временем, мы доезжаем до отделения милиции и меня, в преддверии ответственного разговора со следователем, бросают в маленькую одиночную камеру, дабы я окончательно проникся всей важностью наступившего момента. Она фактически ничем не отличается от нашего детдомовского карцера, ну разве только тем, что здесь имеется зарешеченное окно, через которое в камеру проникает хоть какой-то свет. Наш карцер такого преимущества лишен.
Спустя еще пару часов меня поднимают наверх к следаку и велят сесть на прикрученный к полу стул. «Блин, зачем они его прикрутили? – думаю я. – Вероятно, на тот случай, если какой-нибудь задержанный вдруг соберется разбить его о голову не в меру назойливого следователя». Начинается уже хорошо мне известный по рассказам побывавших в ментовке ребят спектакль.
Дознаватель поначалу пытается воздействовать на меня уговорами. Говорит, что моя главная обязанность, как советского гражданина и пионера, заключается в том, чтобы максимально содействовать следствию. Так сказать, деятельно раскаяться, чистосердечно во всем признаться и назвать сообщников. Потому что, только активно сотрудничая с органами правопорядка, можно заслужить искреннее прощение и избавиться от неминуемых мук совести.
В ответ на это я лишь криво ухмыляюсь и мысленно издеваюсь над следаком: «Ага, ищи дурака в зеркале! Что же я, идиот, по-твоему, топить сам себя?! Вам, свистунам легавым, посодействуешь – потом из тюряги хрен выберешься, засадите на полную катушку!». Одним словом, мне уже давно все понятно с хитро сделанными мусорами, и я решаю идти в тотальную несознанку, отрицая даже очевидные вещи. Типа, я не я и лошадь не моя!
Так, например, я продолжаю нагло утверждать, что в день ограбления любителя велосипедных прогулок фактически безвылазно сидел в интернате и встретиться с ним на улице по определению не мог! «Если вам мало моих показаний, – говорю я дознавателю, – то спросите об этом у всех наших ребят, они вам с удовольствием подтвердят мое алиби».