По ночам мы вылезали на крышу (ту самую, с которой такое увидишь, что вам и не снилось с земли увидать!) и с благоговейным восхищением разглядывали звездное небо над нашими головами, стараясь угадать названия мерцающих в таинственной вышине загадочных созвездий. Ей богу, это было лучшее развлечение для беспризорников, с которым никакой театральный спектакль или концерт не смогли бы сравниться!
Я вообще маленьким очень любил смотреть на звезды, благо, зрение мое тогда было еще не совсем безнадежно испорчено. В хорошую, ясную погоду небосвод раскрывался передо мной, как совершенно невероятная, захватывающая дух картина и я думал: вот бы было здорово полетать от звезды к звезде, и посмотреть, как там чудят и дурачатся инопланетяне!
Потом уже, будучи взрослым, уныло плетясь по глупо загубленной жизни, я все реже и реже вскидывал голову к небесам, предпочитая пялиться себе под ноги, чтобы не дай бог не споткнуться о какое-нибудь неожиданное препятствие. И все равно, как водится, спотыкался в этих своих земных блужданиях и потемках. Ну, что за скучное времяпрепровождение?!
«А ведь когда-то, маленький факир, я превращал свое босое детство в чудесное, волшебное наследство – каким огромным мне казался мир! Крутило жизни нить веретено и каждый день стремился в бесконечность, а по ночам сияющая вечность, лилась в мое раскрытое окно…» – это я уже, конечно, гораздо позже срифмовал свои мысли.
Все-таки есть какая-то своя удивительная прелесть в бродяжьей жизни, особенно по молодости лет. Ты вроде как сам себе хозяин – никто тебе не указ! Иди куда хочешь, делай, что нравится – лепота! Как говорится, и «свобода вас примет радостно у входа»! Каждый новый день таит в себе что-то неизведанное. Просыпаясь с утра на чердаке, ты никогда не знаешь, вернешься ли на него вечером.
И в этой волнующей неопределенности имеется определенный кайф, который сложно понять обычным людям. В каком-то смысле (сейчас напишу, быть может, весьма спорную вещь) бродяги и беспризорники живут лучше нас, т. н. «добропорядочных граждан» хотя, конечно, подобный образ жизни является вынужденным и никому всерьез рекомендован быть не может.
Между тем, наступили довольно сильные осенние холода, шквальный промозглый ветер гонял по пустынным улицам ошметки желтых листьев вперемешку с одинокими, заблудившимися прохожими. Бесконечные дожди норовили слиться в один большой, грязевой потоп и затопить к чертям собачьим всю сразу как-то посеревшую и осунувшуюся столицу.
Стало понятно, что природа расхныкалась не просто так, а с тайным намерением вернуть нас в постылый инкубатор. Типа, погуляли, огольцы, пора и честь знать! Все-таки воспитатели, что было на них совсем не похоже, изрядно волновались по поводу отсутствия всякого нашего присутствия в детском доме. Менты же и вовсе сбились с ног, пытаясь найти маленьких беглецов в большом городе. «А в тюрьме сейчас макароны» – подначивали мы друг друга, все больше и больше склоняясь к тому, чтобы вернуться в свою мрачную обитель.
Кроме того, от верных лазутчиков, державших нас в курсе всего происходящего в интернате, мы узнали, что Уклюдов попался на каком-то серьезном грабеже, сопряженном с насилием, и сидит теперь в камере предварительного заключения, имея все шансы остаться за решеткой надолго. Казалось бы – самое время подвести окончательную черту под нашими злоключениями в детском доме…
Глава 54
Но все так же ночью снится мне деревня,
отпустить меня не хочет родина моя
Когда мне стукнуло тринадцать лет, дядя Вася и тетя Лида «довели до моего сведения», что у меня, оказывается, имеются еще какие-то родственники на Украине, и я непременно должен отправиться хоть и в глухую, но все же, не чужую мне, деревню, чтобы засвидетельствовать им свое почтение. Я, разумеется, был в совершеннейшем восторге от этой новости. Сами посудите – то никого-никого и вдруг – бах! Целая бабушка нарисовалась, да еще и дедушка к ней в придачу! Тут и вправду было чему обрадоваться. От самих слов этих: баба-деда, как-то теплее становилось на душе.
Короче говоря, решено было, не откладывая задуманного путешествия в долгий ящик, в ближайшие же школьные каникулы посетить, так сказать, родовое гнездо, о котором я до этого и знать не знал, и слыхом не слыхивал, а также познакомиться с родичами, сам факт существования которых стал для меня приятной неожиданностью!
Спустя некоторое время я уже катил на стареньком, дребезжащем автобусе по извилистой пыльной дороге и с интересом таращился на местные достопримечательности. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась бескрайняя украинская степь, прорезанная в редких местах клиньями зеленых лесопосадок. То тут, то там мелькали золотые ряды подсолнухов, поворачивающих свои жизнерадостные маковки вслед за палящим солнцем. Они и сами были похожи на тысячи маленьких солнц, отражавших в себе небесное светило.
Деревня встретила меня разлитым в раскаленном воздухе невозмутимым спокойствием и плавящимися в мареве жары очертаниями нехитрого сельского быта, а затем все это потонуло в надрывных бабушкиных рыданиях и смущенных дедушкиных всхлипываниях, которые чуть не задушили меня в своих объятьях от переизбытка родственных чувств! Что же, их тоже понять можно – любимый внук в кои-то веки из детского дома приехал…
В деревне все мне, неисправимо городскому жителю, было в диковинку и в радость! Каждое утро я просыпался в отличном, а точнее сказать, восторженном настроении, слушая, как весело кудахчут на улице беспечные курицы, и заливается лаем от невыносимого счастья бытия навечно пристегнутый цепью к своей будке дворовый пес по кличке Барбос!
Соорудив наспех из только что снесенных, еще теплых яиц себе аппетитно скворчащую на сковородке яичницу с большими ломтями нежнейшего сала и дольками вкуснейших мясистых помидоров, я с наслаждением уплетал за обе щеки этот гастрономический шедевр, запивая его парой стаканов парного, надоенного с рассвета молока, и отправлялся помогать старикам по хозяйству.
За какой-то месяц я научился умело пасти коров (благо у бабушки их имелось аж две – было с кем разгуляться на воле!) мастерски – по крайней мере, мне так казалось – косить сено, ловко управлять лошадью с воза, на котором мы с дедом доставляли скошенную траву домой, залихватски рубить дрова на зиму, а также пропалывать многочисленные грядки, чистить предварительно осушенный колодец, в который меня опускали с помощью специального приспособления, ну и, конечно, варить знаменитый украинский борщ!
Но с еще большим удовольствием я бездельничал, подолгу простаивая у какой-нибудь, украшающей деревенскую улицу, шелковицы и с жадностью поедая черные ягоды, взрывающиеся неповторимым вкусом у меня во рту! Вот это, я понимаю, лакомство! А то, бывало, перелезу через чей-нибудь забор, и наберу себе, пуская слюни в предвкушении грядущего пиршества, целую футболку спелых, сочных абрикосов! В чужом саду они всегда почему-то вкуснее, чем в своем!
А знаете ли вы, как ссыт корова? О, вы ни разу не видели этого сногсшибательного зрелища?! Ну, правильно, откуда же вам, жертвам урбанизации, знать про это? Тогда слушайте сюда, буду рассказывать! Однажды днем, занимаясь, как обычно, какими-то важными делами по дому, я был привлечен сильным шумом, доносящимся с улицы. Мне даже спервоначалу показалось, что где-то включили пожарный брандспойт.
Я выглянул в окно – прямо посередине дороги стояла чья-то, потерявшая всякий стыд, корова и низвергала из себя целые потоки желтой мочи. Причем делала она это под таким чудовищным напором, что чуть ли не выбивала под собой куски асфальта! Подивившись столь яростному справлению нужды довольно миролюбивым животным (устрашающие рога корове даны лишь по причине какого-то недоразумения), я вознамерился уже было забыть про этот досадный инцидент, но не тут-то было. Корова совершенно не собиралась останавливаться! Она писала безостановочно до тех пор, пока не затопила своей мочой всю улицу! Возможно, таким нетривиальным способом буренка мстила людям за то, что они называют ее скотиной.
Надо вам сказать, что жизнь в деревне меня очень бодрила! Помню, как-то я проснулся утром на полу, где вопреки всем протестам бабушки стелил себе постель, поскольку предпочитал, по старой детдомовской традиции, спать на жестком покрытии. Чувствую, кто-то настойчиво шуршит чем-то рядом с моей головой. Открываю глаза и вижу картину, от которой меня до сих пор немного подергивает и потряхивает…
Только представьте: еще какую-то секунду назад вы безмятежно спали, наблюдая прекрасный, лучезарный сон, и вдруг прямо перед вашим носом обнаруживаете широко раскрытую хищную кошачью пасть, из которой торчит уже неживая, понятное дело, мышь. Это домашняя кошка сходила поохотиться и на радостях решила продемонстрировать вам свои трофеи. У меня от такой пасторальной зарисовки с непривычки чуть инфаркт не случился! Ну, думаю, хана мне пришла – именно так она, по всей видимости, и выглядит…
А вообще я любил после насыщенного всевозможными заботами и приключениями деревенского дня, посидеть вечером на лавочке у плетня, посмотреть на убегающую вдаль дорогу, освещаемую уставшим и клонящимся к закату солнцем, послушать пронзительные трели цикад и погрустить немного о чем-то, давно уже сгинувшем и несбыточном.
В такие минуты я словно цепенел и становился совершенно неподвижным, но это было необычайно приятное чувство, которое хотелось длить вечно. Так бы и сидел, ей богу, в тихой меланхолической задумчивости, переносясь своими мыслями куда-то далеко-далеко и спасая себя от никому не нужной суеты и прочих человеческих благоглупостей.
Когда ты долго находишься в состоянии умиротворенного покоя, и ничто не отвлекает тебя от легких, как дуновение ветра, раздумий, то через какое-то время ты как бы растворяешься в окружающей тебя природе, становишься ее неотъемлемой частью. Время будто замирает вместе с тобой, тебя охватывает странное наваждение, граничащее с наслаждением, и ты боишься лишний раз пошевелиться, чтобы не спугнуть его…