Из дома выходил удивительно присмиревший с некоторых пор Николай (он откровенно побаивался меня и дядю Васю) и скромно потупив голову, садился с краю стола, смиренно ожидая, когда Василий Макарович соизволит сказать бабушке: «Ну, налей и Коле, что ли…» Завязывалась неспешная поначалу беседа о том, о сем, пятом, десятом, градус которой постепенно поднимался вместе с количеством выпитого.
В конце концов, Василий Макарович, в очередной раз «построив» всех родственников и совершенно замучив нас своим неизменным «Я вам авторитетно заявляю!», отбывал на уже поджидавшей его по договоренности машине в сторону своих пенат, чтобы на следующее утро страшно терзаться и страдать от изнуряющего его похмелья. Он так и говорил мне «по секрету»: «Ну, и наклюкался я вчера у бабушки, Олег!»…
Эх, нет теперь уже ни деда, ни бабушки, ни даже дядек (да простятся им все прегрешения, вольные и невольные). Все они ушли туда, откуда не возвращаются. Опустевший дом наш, который без хозяина, как известно – сирота, быстро пришел в негодность и осыпался. Его уже и не видно толком на заросшем бурьяном и молодыми деревьями участке. Странно мне было в последний свой приезд на Украину наблюдать, как неумолимое время уничтожает все следы нашего пребывания на земле. И я с горечью подумал о том, что ничего уже нельзя вернуть или поправить.
Мы часто пренебрегаем общением со стариками – нам кажется, ну что такого ценного они могут рассказать нам, молодым? Чему научить, о чем поведать, когда мы и сами с усами? Зачем нам, позевывая, слушать их скучные нотации, внимать запылившимся воспоминаниям из давно уже сгинувшей жизни, в то время как у нас у самих все бурлит, искрится и бьет ключом?
И только теперь я с грустью понимаю, сколько бесценного, выстраданного человечеством опыта и самых невероятных, сокровенных знаний кануло в пустоту, пропало безвозвратно лишь потому, что это оказалось никому не нужно! Неужели и мы вот также проживем свой недолгий век почем зря? И никто даже не вспомнит, что когда-то мы были гостями на этой земле. Будто и не жили здесь вовсе!
Нет, и в самом деле, зачем люди рождаются, живут, смеются, влюбляются, мучаются и умирают? Ради чего все это? Должно быть, что-то мы делаем в своей жизни не так, не совсем правильно, если смысл ее до сих пор никому так и не открылся. А впрочем, не все ли нам равно? Как ни крути, а однажды все на кладбище окажемся. Вон оно, сразу за деревней в небольшой рощице, виднеется…
Глава 57
Но над степью моей потянуло кровавым дымком.
А по полю широкому шла моя мама
Насколько я помню, мы никогда в детском доме не обсуждали родителей друг друга – это было не принято. Спрашивать: «Кто твои мама и папа, как ты попал в детдом?» – считалось дурным тоном. Мало ли, по какой причине ребенок оказался в интернате. Это его личная история. Иногда очень болезненная и страшная. Так чего ради человеку лишний раз душу бередить?
Кроме того, те из нас, кто были отказниками, в принципе мало что знали о своих родителях. Взрослые нам почти ничего о них не рассказывали. Ну, может быть, за исключением того, живы они или умерли. Все же остальное было засекречено, как будто это какая-то государственная тайна. Мы понятия не имели о том, как зовут наших родителей и совершенно не представляли, при каких обстоятельствах очутились в детском доме.
Вероятно, педагоги рассуждали так: «Ну, к чему детям алкоголиков, преступников, наркоманов и прочих асоциальных личностей знать, кто их родители? Какой пример могут они подать ребятам, от которых отказались? Да и ребенку лучше расти в неведении относительно его ужасного прошлого – зачем омрачать жизнь совсем еще маленького человека?».
Это потом уже, в старших классах я выкрал у директора свое личное дело и с замиранием сердца раскрыл эту потрепанную серую папку. Из нее я узнал, что мать моя, Надежда (имя-то какое!) от меня отказалась. Так и написала в заявлении, которое было подшито к делу: «Я отказываюсь от ребенка в связи с тяжелыми жизненными обстоятельствами».
Меня как током шибануло по голове! Я представил, как врачи в роддоме пытались отговорить ее от этого опрометчивого шага, как напоминали, что все еще в жизни образуется, что дети – это ни с чем не сравнимое счастье (ведь не на горе же мы рождаемся, в самом деле!), и как она отнекивалась, нервно покусывая губы…
Честно признаться, я не очень понимал, как от меня вообще можно было отказаться?! Я что, инвалид какой-то без рук и без ног или имбецил с мозгами набекрень? Калек (дай бог им здоровья!) – и тех выхаживают, а тут бросили на произвол судьбы совершенно нормального карапуза. Как подобная ересь вообще могла прийти родителям в голову?!
И не только моим, кстати. Взять хотя бы друзей, с которыми я вместе воспитывался в детском доме – все здоровые, красивые, сообразительные ребята! Ей богу, надо быть очень неумными людьми, чтобы отказаться от таких детей. Спросите у любой матери: «Кто самый лучший ребенок на свете?» – и она отведет вас к своему ненаглядному чаду. У нас же только в одном интернате – триста брошенных детей! А сколько еще таких детских домов по всей стране?!
И ладно бы, война какая-нибудь была, родители погибли, оставив сиротами своих несчастных малышей… Так ведь нет – бросают совсем еще маленьких крошек даже будучи благополучными, с виду, людьми! Не пойму, с жиру, что ли, бесятся, сволочи?!..
Мне не хочется думать о своей матери плохо – судьба обошлась с ней крайне жестоко – но, судя по всему, она не очень-то хотела, чтобы я вообще родился. По всей видимости, я был не совсем желанным для нее ребенком. А может быть, даже и вовсе нежелательным, как не тяжело мне это сейчас сознавать.
Уже много позже мне стало известно от родственников, что мать моя всячески скрывала от них свою беременность, свела до минимума контакты с людьми, утягивала под одеждой свой живот, чтобы только никто не догадался о том, что она ждет ребенка. Виданное ли дело! О моем рождении родичи узнали не от нее, а от работников детского дома, да и то лишь после того, как она от меня отказалась. Смятению и растерянности их не было предела!
Так что я появился на свет не благодаря любви своих родителей (как это должно, по идее, быть), а вопреки их мрачному несогласию видеть меня воплощенным на этой планете. Понимаете, нежданчик такой! В этом, разумеется, нет ничего хорошего, но так уж получилось – мне пришлось немного повоевать за свое существование! При родах я чуть не умер, родился сильно недоношенным.
Затем последовал родительский отказ и помещение меня в специальный инкубатор, где выхаживают маленьких спиногрызов – тех самых, у кого «еле-еле душа в теле». Но видимо, я так отчаянно хотел жить, так цеплялся за любую спасительную соломинку, что преодолел все напасти и преграды! Впрочем, у меня не было другого выхода – взялся за гуж, не говори, что не дюж!
И все-таки, должен сказать, что мне никогда не приходило в голову обижаться на свою мать. Более того, я не испытываю к ней ничего, кроме чувства искренней благодарности! Ведь несмотря ни на что, она меня родила, подарила мне жизнь! Хотя могла и просто сделать аборт, удавить в утробе. Так что здесь никаких обид быть не может.
Представляю, как ей было тяжело, молоденькой еще девушке, только что приехавшей из маленькой деревни в большой город, учиться рабочей профессии. И вдруг, незапланированная беременность, предательство близкого человека, тяжелые роды, необходимость возвращаться без мужа с ребенком в родное село, где людская молва не пощадит – позора не оберешься.
И все это свалилось на мою бедную мать, которая сама еще была, по сути, ребенком (когда она родила меня, ей не было и семнадцати лет). Что она могла знать о жизни? Откуда было взять ей ума в столь раннем возрасте? А обратиться за советом к более умудренным опытом взрослым она, по какой-то причине, не захотела.
Что же касается отца-подлеца, то он скрылся куда-то еще до моего рождения. Ему было от чего прятаться, ведь фактически, он вступил в половые отношения с девушкой, не достигшей на тот момент шестнадцати лет. Уж ему-то, как действующему сотруднику милиции, хорошо было известно, чем могла закончиться для него такая сексуальная вольность.
Я, кстати, до сих пор не знаю, что произошло между моими матерью и отцом – то ли он и вправду вскружил ей голову (на единственной фотографии, оставшейся от папаши, изображен высокий, красивый парень в милицейской форме), то ли принудил к сексу, пользуясь своим служебным положением. От ментов, как вы понимаете, всего можно ожидать.
А может быть, он собирался жениться на матери (по молодости лет она была невероятной красавицей!), но его родители не пожелали принимать в семью «лимитчицу», приехавшую в столицу из глухой украинской деревни. Кто теперь знает, какие отношения связывали этих двух людей? Можно только гадать о том, как оно все было на самом деле.
Когда-то у меня, как и у любого человека, для которого тайна его рождения покрыта мраком, проскальзывали мысли о том, что было бы неплохо однажды найти своего отца. Мне хотелось посмотреть ему в глаза, поинтересоваться, на кой ляд он меня оставил? Не скажу, что я уж очень сильно желал это сделать. Просто, думал утолить некоторое любопытство: спросить, как он там, горемычный, без меня поживает? Но не более того.
Однако потом я выбросил эту блажь из головы, поскольку толку от подобной встречи не было бы никакого. Ну, встретил я своего беглого родителя, а дальше что? «Здравствуй, папа, я твой сын»? Но я даже слова такого не смогу из себя выдавить. Какой, на хрен, папа? Если он за столько лет не изъявил желания меня найти, значит, я ему абсолютно не нужен. О чем мне с ним разговаривать? Мы же совершенно чужие друг другу люди.
Интересно, что, когда я по достижению совершеннолетия пришел в отделение милиции получать свой первый документ, удостоверяющий личность, работница паспортного стола спросила у меня: «Под каким отчеством тебя записывать?». Этот вопрос, прозвучавший столь неожиданно, заставил меня растеряться. У меня же в свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк.