Честно признаться, я даже не думал по поводу отчества. «А под каким можно?» – спрашиваю. «Хочешь, запишем тебя Олегом Варфоломеевичем?» – пошутила паспортистка. «Нет, девушка! – испуганно вскричал я, – Дайте мне пару минут на размышление». Покумекав немного, и перебрав в памяти с десяток вариантов, я решил стать Олегом Андреевичем. Как видите, простенько, но со вкусом. Таким образом, имя и фамилия мне достались от матери, а отчество я придумал себе сам.
Короче говоря, до своего приезда в деревню я размышлял о родителях чисто гипотетически. Сами эти слова «мама» и «папа» не носили для меня того сокровенного значения, которое они имеют среди обычных людей. Когда кто-то из домашних ребят рассказывал мне о своих родаках, я слушал об этом, как о чем-то нереальном, потустороннем. Да и наивно было бы ожидать от человека, живущего с самого рождения в детском доме, пылкой любви к людям, которых он ни разу не видел и от которого они когда-то отказались.
И вдруг однажды бабушка решила рассказать мне всю правду о моей бедной матери. Обливаясь горючими слезами, она поведала мне о страшной трагедии нашей семьи, которая корежила и мучила ее на протяжении многих лет. Этот разговор стал одним из самых сильных потрясений в моей жизни!
Я передам вам эту историю такой, какой мне ее открыла бабушка. А вы уж сами решайте, кто здесь был прав, а кто бесправен… Когда, оставив меня в роддоме, мать моя вернулась на Украину, бабушка поначалу решила, что любимая дочь просто приехала отдохнуть после учебы к родителям на каникулы (это было лето 1973 года). Никто тогда и предположить не мог, что у Надежды родился ребенок и за его жизнь сейчас борются врачи.
Мать ничего об этом не говорила, и только подолгу сидела на лавочке у дома, обреченно скрестив на груди безжизненные руки и устремив свой растерянный взгляд в невидимую точку. Она вообще очень сильно изменилась после Москвы – это бабушка сразу же почувствовала своим материнским сердцем – превратившись из некогда живой и обаятельной девушки в холодную и отстраненную статую.
Но как ни старалась бабушка расшевелить ее, как ни умоляла рассказать ей о том, что случилось, дочь наотрез отказывалась говорить с ней на эту тему. Видно было, что на душе у Надежды скребут кошки, что она жутко переживает и сокрушается о чем-то, чрезвычайно для нее болезненном, но все это точило ее изнутри – наружу ничего не выходило.
Возможно, если бы мать сразу во всем призналась своим родственникам, что называется, сняла бы с души камень, то все бы повернулось по-другому, не так трагично. Но она продолжала держать всю накопившуюся боль в себе, не давая ей выхода, и это имело для нее самые катастрофические последствия!
Через какое-то время мать, терзаемая сильным волнением, сообщила бабушке, что ей надо по какому-то очень важному делу срочно уехать из дома. На все слезные расспросы бабушки мать отвечала упорным молчанием. Что же, делать нечего. Раз надо, значит, так тому и быть. Бабушка наладила ей узелок с едой и посадила на автобус до железнодорожной станции. Если бы она знала, чем обернется эта поездка, она бы никогда не отпустила от себя дочь!
Спустя несколько дней соседи прибежали к бабушке и сообщили ей, что видели только что Надю, которая потерянно ходила по дороге, будто опасаясь чего-то или кого-то. Смотреть на нее было страшно! На все предложения о помощи она никак не реагировала. Бабушка тут же бросилась туда, куда указали ей люди. Вскоре она обнаружила свою дочь и чуть не лишилась чувств от увиденного!
Бедная мать моя сидела на обочине вся в крови, в растерзанной одежде и жутко испуганная. На ней буквально лица не было – краше в гроб кладут! Увидев бабушку, она бросилась к ней на шею и закричала, содрогаясь от душивших ее рыданий: «Мамочка, прошу тебя, спаси меня! Он гонится за мной!». «Кто он?!» – только и смогла вымолвить потрясенная бабушка. Но мать лишь с ужасом повторяла: «Ты не знаешь, что это за человек! Он убьет меня!».
Было ли это насилие на самом деле или оно явилось плодом помутненного уже сознания, никто теперь не скажет. Возможно, мать и вправду подверглась нападению какого-то негодяя, так до сих пор и не наказанного за свое преступление. А может быть, предшествующие этому трагические события в Москве с отказом от ребенка, оказали свое разрушительное воздействие на неокрепшую еще душу юной девушки, и она не смогла справиться с тяжелейшей психологической травмой. Вскоре мать серьезно заболела, и ее положили в больницу, из которой она уже не вышла…
Глава 58
Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори
Для бабушки это была страшная трагедия! Она не находила себе места, ежесекундно коря себя за то, что не смогла уберечь от беды своего ребенка. Сколько сил было приложено, сколько времени потрачено на то, чтобы воскресить Надежду – все оказалось тщетно! Была бы бабушкина воля, она бы не колеблясь, без раздумий отдала свою жизнь, чтобы только вылечить любимую дочь, но это было не в ее силах.
Как же жалко мне и бабушку, и мать мою! Они такой трагической судьбы не заслуживали! Но, что теперь говорить об этом? Кому пенять на вопиющую несправедливость? Так уж сложилась их жизнь, которая в какой-то момент подобно сосуду, сорвавшемуся вниз, просто разбилась вдребезги. Поди теперь, разберись, кто виноват в этом?
Однажды не верящая в бога бабушка, вытирая поминутно слезы платком и теребя дрожащими руками скатерть на столе, рассказала мне то ли виденный ею сон, то ли открывшееся вдруг видение. Будто стоит она у дома своего, а высоко в небе какой-то мужчина в белом одеянии и с нимбом над головой уводит нашу Надежду за облака.
Бабушка догадалась, что все это ей чудится неспроста и кричит ему: «Куда ты забираешь дочь мою, Отче?». А он ей отвечает: «Не беспокойся, Любовь – Надежда твоя теперь под надежной моей опекою находится, поскольку много горя и страданий претерпела душа ее на земле – пришло время отдохнуть ей на небесах».
Уж не знаю, можно ли доверять бесхитростному рассказу старушки, но говорят, что сирые да блаженные особо почитаемы богом бывают по причине того, что безропотно взваливают на себя чужие грехи и несут их до тех пор, пока окончательно не надорвутся от непомерной их тяжести…
И вот наступил тот страшный для меня день, когда я впервые в жизни увидел свою мать. С утра бабушка разбудила меня чуть свет, напоила кислой простоквашей, сунула в руки кусок вчерашнего пирога, и мы поспешили на утренний шестичасовой автобус, который должен был довезти нас до города.
Там мы пересели на другое транспортное средство и, проехав еще с полсотни километров, оказались у бетонного забора какого-то закрытого заведения. Всю дорогу я напряженно размышлял о том, какой будет моя встреча с матерью, стараясь унять дурные предчувствия. Но чем ближе я подъезжал к больнице – конечной точке нашего маршрута, тем сильнее колотилось в груди моей сердце!
Выйдя из автобуса, мы прошли с бабушкой через небольшой парк, скрывающий приземистые одноэтажные корпуса лечебницы, и я подивился той тревожной, почти кладбищенской тишине, которая, как вата, окутывала это наполненное скорбью заведение. На пороге отделения нас встретил лечащий врач, крепко затянутый в белый халат, как в смирительную рубашку. Коротко переговорив с бабушкой, он попросил медсестру провести нас в специальную комнату для свиданий.
В какой-то момент мне стало тяжело дышать, ведь вскоре я должен был увидеть женщину, которой был обязан своим рождением! За дверью меня ждала моя несчастная мать, а между нами пролегала огромная пропасть в тринадцать лет моей бесприютной, сиротской жизни и ее неизлечимой болезни…
Я не сразу решился переступить порог комнаты. Да, мне было тяжело, но насколько неизмеримо труднее все это должно было быть для моей матери! Я представил, какого труда ей будет сейчас увидеть ребенка, от которого она когда-то отказалась. Глубоко вдохнув, я проследовал в комнату за бабушкой…
Когда мы вошли, мать сидела на стуле вполоборота и, казалось, не обратила на нас никакого внимания. Я так и впился в нее глазами! Это была нестарая еще женщина с почти поседевшими волосами и печатью невыразимой муки на исхудавшем лице. Бросив на нас равнодушный взгляд, она тут же отвернулась к окну.
Бабушка, размазывая по щекам своим хлынувшие от переживания слезы (хоть и обещала врачу не плакать, чтобы не нервировать лишний раз мать), с ходу запричитала: «Надю, дочинька! Подивися, кого я тоби привела! Це Олег, твий сынку!».
Мать что-то буркнула ей в ответ и еще демонстративнее отвернулась. Я в нерешительности остановился посреди комнаты, не зная, что мне делать в этой ситуации. Сердце мое от жалости было готово разорваться на куски!
Бабушка, продолжая безудержно рыдать, умоляла мою мать хоть что-то ей ответить. «Ах, як не добре, Надю! Як не добре ты соби ведешь! Що ж ты не впизнаешь свого сына?!» – горько ревела она. Наконец, мать моя окинула меня быстрым взором и затем, обреченно опустив голову, тихо сказала: «Это не мой сын. Я оставила в Москве маленького Олежку, а ты какого-то мужика привела»…
Я потрясенно молчал, не понимая, как мне реагировать на ее слова. Больше всего в тот момент мне хотелось выбежать из этой мрачной комнаты, чтобы не видеть того, что в ней происходило! Я был готов ко всему, но обнаружить свою мать в столь беспомощном и раздавленном состоянии – нет, это оказалось выше моих сил!
«Що ж ты стоишь, Олег?! Иди поцелуй свою маму!» – в отчаянии простонала мне бабушка, зажимая свой искривленный от судороги рот трясущейся ладонью, но не успел я сделать к матери и пары шагов, как она, резко поднявшись со стула, выпалила куда-то в сторону: «Говорю тебе – это не мой сын! Больше не приводи его сюда!».
Бабушка, пораженная таким необъяснимым поведением дочери, еще больше заголосила навзрыд: «Надю, що ж ты так мучишь мене и Олега?! У чому мы перед тобою завинили?! Хиба ж так можна обращаться с ридними людьми?! Ох, горюшко ты мое, горе!». На ее плач вбежала обеспокоенная медсестра: «Посетители, попрошу вас на выход. Надежде надо идти принимать лекарства – смотрите, как она разволновалась!».