«… Очень возможно, что ни один неприятельский корабль не вернется к своим портам. Все это дает мне смелость еще раз предложить мое мнение относительно положения дел и настоящего решительного момента. Прошу извинить меня, если я скажу, что, по моему мнению, мы упустили удобнейший случай для истребления шведского флота, дав неприятелю время оправиться от изумления и ужаса… Верьте мне, В. С, я не стараюсь порицать адм. Чичагова, сознавая всю тяжесть подобной вины, кого бы она ни касалась, и было бы большой смелостью еще больше увеличивать ее».
Тревенен отложил перо, опять заломило спину. Он поднялся, откинул занавес и прилег на диван. Обидно было, что пострадал он от своей же пушки. В разгар боя он спустился в верхний дек [24], подбодрить канониров, но едва сошел с трапа, раздался страшный взрыв, разорвало четвертое орудие на правом борту. Очнулся он уже на палубе, куда вынесли его матросы. Первым же движением он приподнялся, и на немой вопрос лейтенант ответил ему:
— Двое замертво, четыре раненых.
Схватившись правой рукой за бухту каната, Тревенен поднялся и нетвердой поступью пошел на шканцы, бой продолжался…
«Может быть, я ошибаюсь, но, Боже мой, какая же цель имелась в виду! — продолжал изливать он душу. — В таких-то именно случаях и познается человек. Излишняя осторожность была неуместна, и мне кажется, что если бы тогда их преследовали, то они сделались бы легкой добычей флота Ее И. В. » — Пожалуй, достаточно наговорил о наболевшем, пора изложить начальству свой план действий. — «Перейдем к тому, что еще предстоит сделать. Шведский флот в наших руках, и я надеюсь, что в скором времени он не будет существовать даже по имени, но надо действовать энергично и употребить все усилия, каких требует такое дело, если необходимо запереть… вытребуйте из Кронштадта все пушки, но все это затянется надолго, а тем временем могут произойти необычайные события… может произойти вмешательство иностранных держав… на войне бывает масса случайностей, способных изменить вид дела, если не воспользоваться первым моментом.
Я нахожусь в постели, может быть, буду вынужден переехать в Кронштадт. Не наступил ли удобнейший момент для высадки на стокгольмский берег? Прошу извинить мне некоторую резкость этого письма. Я сумею молчать, когда вы этого потребуете…»
С первой оказией Тревенен отослал доклад в Петербург. В Адмиралтейств-коллегию он поступил почти одновременно с донесением Круза. Создалась странная ситуация. Два иностранца на русской службе радели за интересы России, а русак Чичагов вольно или невольно, вопреки здравому смыслу, совершал странные поступки, а попросту говоря, бездействовал.
В самом деле, сильно потрепанный во время двухдневного боя неприятельский флот, испугавшись эскадры Чичагова, не решился прорываться к Свеаборгу, а в полном беспорядке укрылся в Выборгской бухте, на территории России. Можно было бы привести сравнение. Будь эскадра Чичагова у берегов Швеции и вдруг укрылась бы от королевского флота в Стокгольмской бухте…
Под предводительством самого короля под Выборгом собралось до сотни парусных и двести гребных судов. И всей этой армаде угрожала гибель.
На севере крепость Выборг и полсотни гребных судов контр-адмирала Козлянинова, со стороны моря все выходы заняты отрядами русского флота. Главнейшая ущербность шведов — парусный флот не мог двигаться — не было попутного ветра…
Шведы, конечно, не бездействовали, они ожидали немедленной атаки русских. Корабельный флот построился для обороны, гребные суда сделали попытки прорваться, но их быстро отогнали.
Обреченный королевский флот затаился в тревожном ожидании своей участи…
Король прекрасно осознавал, что в предстоящей битве решится не только исход войны, но будет поставлено на карту само существование Швеции как морской державы.
А что же Петербург и Чичагов?
Императрица, скользнув взглядом по донесению Круза, передала его Чернышеву. В Адмиралтейств-коллегии ее вице-президент, никогда не плававший на кораблях, генерал-поручик Иван Чернышев положил под сукно донесение Круза и доклад Тревенена.
Волею времени Чичагов оказался на самой верхушке «плавающих» адмиралов. От него зависело все руководство действиями по уничтожению неприятеля. Предложений было немало. Шведов можно было добить, не вступая в сражение. Зажечь и пустить брандера [25] в самую гущу скопления неприятельских кораблей. Благо ветер и течение этому способствовали. » Комендант Выборга генерал Салтыков и некоторые адмиралы советовали за два-три дня развернуть на прилегающих берегах батареи и начать бомбардировку флота, на случай попытки прорыва поставить пушки в узкостях и, наконец, решительно атаковать стесненного маневром неприятеля.
Ничего подобного не произошло. «Чичагов, не объясняя причин, — отметил историк, — медлил приступать к какому-нибудь решительному действию; а Салтыков, имея недостаточные силы, не мог ничего предпринять с одними сухопутными войсками и по поводу продолжающегося бездействия флота выражал опасения даже за сохранение Выборга. Как вредно отзывалось на ходе дел это двойственное начальство, показывают пререкания Салтыкова с Чичаговым относительно постановки береговой батареи на мысе Крюсерорт. Опытнейшие из наших морских офицеров признавали необходимость батареи, но Чичагов был противного мнения, и его настойчивость оказалась благодетельной для шведов».
Все, что предпринял старый адмирал, так это расположил корабли на случай прорыва шведского флота. При этом он исходил, как показали события, из ошибочного, а быть может, умышленного рассуждения, что король направит основной удар по центральному фарватеру. Здесь он и поставил на якорях главную ударную силу, правым крылом которой командовал Круз.
В узких проливах, на западе, Чичагов определил позицию небольшим отрядам контр-адмиралов Ханыкова и Повалишина. Линкор «Не тронь меня» занял диспозицию в отряде контр-адмирала Ивана Повалишина, в самом узком проливе, напротив мыса Крюсерорт, где Чичагов так и не установил батарею…
Почти целый месяц бездействовал русский адмирал, а неприятель в тревожном волнении ожидал попутного ветра… И дождался…
Вечером 21 июня задул спасительный для шведов, устойчивый норд-ост.
Солнце еще не коснулось горизонта, а на шведском флагмане «Густав III» адмиральский салон битком набили шведские капитаны. Приободрившийся Карл Зюдерманландский был краток:
— Бог и Провидение спасли нас! Сегодня мы должны использовать последний шанс. Русские недотепы ждут нас на главном фарватере, — Карл ткнул пальцем в карту, — мы же будем прорываться у мыса Крюсерорт. Держитесь ближе к берегу, там нет ни одной пушки, а места вам знакомы. В этом месте всего десяток кораблей, к тому же они будут спать. Мы сомнем их быстро.
Генерал-адмирал одобрительно улыбнулся, обвел взглядом повеселевших капитанов, остановился на командире 74-пушечного «Дристикгетена». Седоватый, грузный офицер не спеша поднялся, щелкнул каблуками. — Вам выпала честь начать наше наступление. Пойдете головным, вы умеете задавать перцу неприятелю. Да поможет вам Бог! Вперед!
…Вечером, едва посвежел норд-ост, Тревенен забрался на марс. К северу, в одной миле, вытянулась поперек залива цепочка шведских кораблей. В подзорную трубу было заметно необычное оживление на верхней палубе. За кормой подтягивали и поднимали из воды шлюпки, на баке у шпиля [26] копошились матросы, подбирая туго обтянутый якорный канат. По реям сновали матросы, отдавая, но не распуская паруса.
За ужином капитан, окинув взглядом офицеров, произнес:
— По всей видимости, шведы скоро снимутся с якорей и начнут свой марш. Будьте начеку, особо приготовьте пушки и запасы. Верхней команде с началом сражения укрыться под палубу, помогать артиллеристам. Ночной вахте особо следить за неприятелем и флагманом.
После полуночи, едва пробили две склянки, командира разбудил вахтенный мичман:
— Никак шведы с якорей снимаются, паруса ставят. Тревенен прикурнул, не раздеваясь.
— Играть дробь! Тревога!
Поднявшись на марс, капитан сразу спустился на палубу, крикнул боцмана:
— Заводи шпринг по левому борту!
Поеживаясь от утренней прохлады, Василий Головнин припоминал: «Канат, заведенный с кормы верпом или соединенный с якорным канатом для разворота корабля. Дабы при переменах ветра или течения положение оного сохранялось неизменным».
Когда матросы разнесли по борту шпринг, закрепили его за якорный канат и начали потравливать, с марса сигнальный матрос крикнул:
— На флагмане общий сигнал: «Стать на шпринг!» Спустя четверть часа опять закричали:
— На флагмане сигнал: «Приуготовиться к бою!»
«И тут мы тебя упредили», — усмехнулся Тревенен и крикнул главному боцману:
— Расставить кадки с водой, 5 пожары тушить! Изготовь матросиков на носу, корме и шканцах с ведрами. Остальных на батарейные палубы, пушкарям помогать!
Капитан подозвал своего помощника, старшего из лейтенантов. Протянул ему подзорную трубу, кивнул в сторону распустившей паруса шведской армады:
— Так я и предполагал, вишь, к норду склоняются. Потом в нашу сторону повернут, жарко нам станет!
Тревенен прикинул расстояние до соседнего «Всеслава», более сотни саженей. «Здесь шведы проскочат, место глубокое». Вскинул голову — вымпел задорно трепетал на верхней стеньге. «И ветер шведу на фортуну», перевел подзорную трубу на чичаговскую эскадру. «Ни одного паруса, стало быть, нам одним стоять по смерть…»
Шведские корабли тем временем сделали поворот и, набирая скорость, устремились прямо на жидкую цепочку отряда Повалишина.
Вот показался колоновожатый «Дристикгетен», он стремительно двигался вперед, люди у него скрыты в палубах, нижние паруса подобраны и подвязаны. Рядом с ним не отстают шведские трехмачтовые туремы, среднее между фрегатом и галерой. Шквал ядер, книпелей, картечи обрушился на передовой линкор. Но подобно ножу прорезает он строй и в свою очередь посылает залпы. Впритык за ним идет другой, третий, последующие… десятый… двадцатый, сотый шведские корабли. Эскадра Повалишина в огне и дыму, за нею точно так же в огне и дыму скрываются и фрегаты Ханыкова.