«Все небольшое пространство, — вспоминал очевидец, — от Крюсерорта до острова Орисари на полторы квадратных мили было покрыто дымом и судами. Оглушительные выстрелы не оставляли места ни малейшему постороннему звуку. Наши повалишинские корабли, с подбитым рангоутом и перебитыми шпрингами, стояли уже по ветру и не могли продолжать сражение в одинаковом порядке. Между ними справа, слева — повсюду неслась под всеми парусами громада шведских кораблей, галер, канонерских лодок, иол, транспортов. Все они шли с попутным ветром, быстро, поминутно и поочередно осыпая наши корабли и фрегаты Ханыкова полудействительными, полушальными залпами. На наших кораблях действуют по ним точно так же из орудий, но почти безвредно; так как в самом тяжелом, ослепительном дыму, перемешанном с клочьями обгорелых картузов и пыжей, носившихся в воздухе, шведские суда появлялись перед нашими внезапно и исчезали, как призраки».
Василий Головнин, как и вся команда артиллеристов, потерял счет выстрелам, залпам и вообще времени. В пылу боя он четко выполнял команды констапеля [27], подносил ядра и картузы, банил ствол, хватал канат и тянул орудийный станок к борту… Казалось, прошла целая вечность с начала сражения, а пошел отсчет только второго часа с момента первого залпа.
С верхней палубы, по трапу, в лазарет то и дело спускали носилки с тяжело раненными, некоторые в окровавленной одежде добирались сами до лазарета.
В какое-то мгновение по артиллерийскому деку пронеслась и обожгла сознание тревожная весть: «Капитана ранили…»
А сражение постепенно шло к концу. «Часу в 9-м шведы мало уже могут различать все совершающееся перед ними. Их флот и флотилия наполовину находятся вне пушечных выстрелов с наших судов, на открытом плесе, и ни одно из шведских судов не было остановлено нашими выстрелами». И только теперь адмирал Чичагов соизволил прислать на помощь Повалишину два корабля, они запоздали, последние шведские корабли прошествовали мимо сильно потрепанного отряда Повалишина. Правда, здесь шведам не повезло с брандерами. Из-за нерасторопности, не учитывая ветер, они умудрились поджечь три своих фрегата, которые взлетели на воздух. Из 300 судов шведы потеряли только 7 линкоров и несколько малых судов, которые посадили на мель…
Эскадра Чичагова опоздала и начала преследовать шведов, когда они удалились на, безопасное расстояние и спокойно укрылись в своей базе Свеаборг.
«Без сомнения, весь уцелевший шведский флот, — говорили сами шведы, — обязан своим спасением той странной нерешимости, с которою русский адмирал вступал под паруса, для того, чтобы идти и становиться ему на пути. Многие хотели уверить, что он был от нас подкуплен для того, чтобы не делать нападения. Но это мнение голословно и не имеет никакого основания».
Так это или нет, но у многих русских моряков сложилось твердое мнение, что дело здесь нечисто…
Чичагов, показывая прыть, пустился наверстывать упущенное, да где там, неприятеля и след простыл… Повалишин же принялся исправлять порядком потрепанные корабли.
Едва затихли залпы сражения, контр-адмирал Иван Повалишин направился к Тревенену. Он уже знал о тяжелом ранении командира «Не тронь меня». Вместе с ним на борт поднялся новый командир, капитан-лейтенант Френев. Первым делом Повалишин прошел в каюту капитана. В душном полумраке царила тишина, изредка нарушаемая стонами раненого. Обменявшись взглядом с лекарем, Повалишин вышел на палубу.
— Вырвало картечью левый бок, рана тяжкая, — лекарь опустил глаза, — надежды почти никакой. В себя пока не пришел.
— Ну, ну, старайся, Бог милостив, приложи умение.
— В гошпиталь бы надобно, да где здесь. Его трогать боязно, к трапу не донесем.
В кают-компании флагман коротко представил офицерам нового командира.
— Капитан-лейтенант Френев Иван Матвеевич, кто не знает, с корабля «Святой Петр», прошу любить и жаловать. — Повалишин кивнул Френеву, — покуда наводи порядок, изготовь корабль к ходу.
На следующий день, к вечеру, Повалишину доложили, что Тревенен очнулся. Утром контр-адмирал подбадривал одного из лучших своих капитанов.
— Ну вот, Яков Иванович, ты и свет взвидел, а там глядишь, и на поправку пойдешь. Ея императорское величество о тебе печется.
Осунувшись, без кровинки в лице, Тревенен неподвижно смотрел мимо Повалишина, едва шевеля губами.
— Не жилец я на этом свете, Иван Алексеевич. Едино молю, переправь меня на берег, обуза я тебе…
За распахнутой дверью переминался с ноги на ногу Френев. Осматривая корабль, Повалишин раздумывал: «До Выборга он не выдюжит, а линкор отправлять в Кронштадт, под суд можно угодить, время военное, Чичагов, он буквоед».
— С кораблем, я вижу, ты управился, рангоут и такелаж на месте, — похвалил командира.
— Все ладно, завтра готов с якоря сниматься.
У Повалишина запершило в горле, с хрипотцой он проговорил:
— Примешь к вечеру, и в ночь всех раненых с отряда и сразу, не мешкая, двигайся в Кронштадт. Сдашь Тревенена и болезных и быть здесь завтра же в ночь…
Из Всеподданнейших донесений контр-адмирала Повалишина императрице:
«Тяжело ранены флота капитаны Тревенен и Экип… Не могу умолчать, чтобы не отдать справедливой похвалы при сем сражении боевым командирам кораблей, а именно господину Тревенену и Экипу…»
«Сожаление Вашего И. В. желание скорого выздоровления Тревенену переданы, но он теперь от опасности не отошел…»
Из доклада контр-адмирала Повалишина вице-президенту Адмиралтейств-коллегии графу Чернышеву:
«Сейчас по опасному состоянию жизни Тревенена и по неотступной его просьбе отправил к порту кронштадтскому „Не тронь меня“, зная, что подпаду под гнев Ея Императорского Величества, едино сделано из человеколюбия».
Солнечным днем линкор «Не тронь меня» ошвартовался в Военной гавани. Редкий погожий день радовал столпившихся на верхней палубе матросов. Лазурное небо, мирная жизнь на берегу приятно томили душу, ласковый с небольшими порывами ветерок нежно холодил лицо, лениво шевелил кормовой Андреевский флаг.
В полной тишине сводили и сносили раненых. Последним несли на носилках Тревенена. У трапа выстроились, сняв шляпы, офицеры. Крайними на левом фланге стояли гардемарины.
Капитан, без кровинки в лице, одними глазами прощался с офицерами. Около гардемаринов вдруг приподнял руку, поманил Головкина. Василий наклонился и еле разобрал шепотом сказанные слова:
— … Кругом света…
Носилки еще спускали по трапу, как со стороны Ораниенбаума донеслись пушечные залпы. Императорский двор отмечал очередную годовщину восшествия на престол Екатерины II…
Вознамерился в этот день обязательно преподнести подарок виновнице торжества командующий гребным флотом, любимец Екатерины II, французский принц Нассау-Зиген, состоявший на русской службе. Отметить праздник победной реляции захотелось…
Не выяснив сил и диспозиции противника, которым командовал король Густав III, пренебрегая штормовой погодой, он очертя голову бросился в бой. Шведы, заняв весьма удобную позицию в шхерах, укрытые от волны и ветра, спокойно поджидали русские гребные суда с выбивавшимися из сил гребцами. Сбитые с курса разыгравшимся штормом, галеры сделались легкой добычей шведских пушек, открывших губительный огонь. Поражение было полным, бой бесславным. Русские не досчитались 52 галер и семи тысяч офицеров, матросов и солдат…
В одночасье сиюминутное подобострастие одного никчемного человека обернулось страшной бедой для многих тысяч людей…
А эскадра Чичагова продолжала сторожить шведов у Свеаборга, и адмирал доносил императрице, что «владычествует на море».
Вскоре к эскадре Чичагова присоединился отряд Повалишина, а через два дня пришла печальная весть о кончине Тревенена.
В тот же вечер на корабле «Не тронь меня» отслужили по нем панихиду, а офицеры помянули своего покойного командира добрым словом в кают-компании.
Спустя две недели из Петербурга неожиданно прибыла эстафета: «Блокаду снять, эскадрам возвратиться в Ревель и Кронштадт».
Швеция и Россия подписали мир в этой бесславной войне, где не оказалось победителей.
Но какая же война без лавров? Неважно, каким образом заполученных…
Адмирала Чичагова императрица увенчала орденом Святого Андрея Первозванного и орденом Святого Георгия I класса, принца Нассау-Зиген тоже не обошли, пожаловали чином адмирала и золотой шпагой с алмазами.
Кампания кончилась, в мирной тиши пороховой дым на время рассеялся, гардемарины покинули палубы кораблей и вернулись в стены родного корпуса. Здесь их ждала заслуженная награда. «За храбрость в трех сражениях» Василия Головнина наградили золотой медалью.
Наступила осень и с ней учебная пора. Несколько поиному виделись Головнину младшие кадеты и преподаватели, по-другому воспринимались знания, особенно по таким предметам, как история русская и всеобщая, география, морские науки. В эту первую для себя кампанию он впервые соприкоснулся с морем, овладел начальными навыками морской практики на корабле, побывал в боевых схватках с неприятелем. Слышал визг и разрывы вражеских ядер, посвист пуль, не кланялся им, а приучился исполнять свое дело на корабле, как и положено истинному моряку. Не раз холодило сердце, когда вскрикивали и падали замертво рядом товарищи, отпевали и хоронили в море убитых. Навсегда врезались в память грустный взгляд командира и его прощальные слова… Василий Головнин пообвыкся в корабельной среде офицеров и матросов. Присмотрелся и приноровился, как лучше исполнять свое дело вместе с товарищами на корабле.
Не минули его внимания и многие стороны взаимоотношений между такими разными по характеру и положению морскими офицерами, как всякий пытливый человек он сделал выводы, заимел начальные собственные суждения и выработал свой взгляд на исполнение служебного долга. Обозначились первые вешки на его жизненном фарватере. Для уверенного плавания предстояло еще не раз мерить глубины, отыскивая верный путь.