– Нужно было найти врача… но мы не знали никого, кто бы… сделал, что требуется. А спрашивать Лупе боялась, потому что люди могли догадаться, зачем ей это понадобилось. Потом, как-то вечером, Лупе случайно услышала, как одна девушка – не уверен, что она была вполне трезва – говорит своей приятельнице, что уже два раза удачно выпуталась. Так Лупе узнала имя врача. Мы не сомневались, что врач это хороший, но дорогой, потому что девушка из богатой семьи.
Ну а я тем временем написал дяде, который как раз только что приехал в Нью-Йорк, что мне очень нужны деньги, и попросил одолжить некоторую сумму. Вот что он мне ответил, сейчас покажу. – Курт встал и открыл ящик стола. Мартина охватило нетерпение. Это письмо явно должно пролить свет на мотив убийства.
– Прошу. – Курт протянул ему конверт.
– Lieber Kurt, – читал про себя Мартин, с некоторым трудом разбирая старомодный немецкий слог доктора Шеделя. – Du kannst ja garnicht wissen, wie es mich freut, zum erstenmale in Amerika anzukommen. Die frische Luft dieses freien, friedlichen Landes[44]… – Мартин иронически улыбнулся и следующие три абзаца, в которых автор послания восхищается безмятежными свободами Америки, пропустил. В докторе Шеделе причудливо сочетались глубокий ум и простодушие. – In Bezug auf Deinen letzten Brief… – прочитал он наконец и сосредоточился. Глаза у него разве что на лоб не полезли.
– «Что касается твоего письма, – продолжал (в свободном переводе) доктор Шедель, – то оно напомнило мне, что в течение долгого времени я оставлял в небрежении дела моего единственного из живых родичей. В полной мере наслаждаясь и письмами твоими, и обществом, я никогда не задумывался о том, что могу оказать тебе какую-либо помощь. Человек я небогатый, но кое-какими средствами обладаю. По-моему, я говорил тебе, что все свое состояние (если столь высокое понятие уместно в данном контексте) я оставляю нескольким швейцарским университетам и благотворительным организациям; часть его пойдет также на создание в рамках университета, где я работаю, шеделевской кафедры Всеобщего Мира (это можно счесть суетным желанием обессмертить свое имя, но, надеюсь, дело того стоит). Так что, даже признаваясь все в том же небрежении, не вижу, как бы я мог изменить завещание и лишить вышеупомянутые институты их доли; тем не менее при жизни я, разумеется, буду делать для тебя все, что в моих силах. Через две недели я окажусь в Беркли, и ты сможешь, если угодно, посвятить меня в подробности, а не хочешь – так и нет нужды. В любом случае прошу тебя воспринимать мою помощь не как заем, а как подарок. Если же она нужна тебе срочно и ждать две недели ты не можешь, телеграфируй мне сюда, в Нью-Йорк».
Дальше в письме пошла речь о расписании лекционного турне доктора Шеделя, и Мартин отложил его в сторону.
– Полиции ты это показывал? – спросил он.
– Да. Там взяли для проверки другие дядины документы, послали их на почерковедческую экспертизу, и специалист оказал мне честь, подтвердив, что письмо подлинное. Только после этого меня отпустили домой.
– Ну да, конечно, – пробормотал Мартин. Письмо устранило любые сомнения насчет мотива, какой мог бы быть у Курта. Если доктор Шедель жив, он всегда может рассчитывать на его финансовую поддержку. Если мертв, у него нет ни малейших оснований претендовать на дядины деньги.
– Наверное, лучше всего будет, – прервал молчание Курт, – если я доскажу тебе все до конца, как и сержанту Каттингу.
– А что, есть еще что-то?
– Ты же не знаешь пока, почему мой ключ оказался именно там, где ты нашел его, – напомнил Курт.
Мартин кивнул. Сочувствие к Курту на какое-то время ослабило его детективную лихорадку.
– Итак, – продолжал Курт, – пятница, вечер. После ужина я переговорил с дядей, и он пригасил меня зайти в половине десятого.
– Знаю, я слышал ваш разговор.
– Ах, вот как? Тебе и это известно? Тогда непонятно, как ты еще до сих пор не отправил меня на виселицу. – Смех у Курта получился вымученный. – Я пришел к нему в назначенное время, мы поболтали немного, а под конец он сказал:
– Курт, это тебе. – Дядя выглядел смущенным и грустным, так, словно ему было неловко дарить эти деньги. В конверте оказалась пачка двадцатипятидолларовых банкнот.
– Я не хочу вмешиваться в твои дела, – сказал он, – решил, что лучше просто дать тебе это. Если хватит, конечно, – добавил он.
– Более чем, – ответил я, – а потом все ему и выложил. Мартин, это очень хороший человек. Он все понимает… Дослушав, он сказал: «Я не люблю смерть, даже когда умирает тот, кто еще не родился. Но, может, это мудрый шаг, если смерть способствует счастью живущих». Он улыбнулся, встал и сказал: «А теперь я пойду прогуляюсь перед сном. Вези завтра свою Лупе в больницу, а потом, когда ей станет лучше, познакомь меня с ней. Мне кажется, она славная девушка, Курт».
– Мне нечего было сказать. Я взял его за руку… и поцеловал ее, как подданный целует руку своего господина. Но именно такое чувство у меня и было. Он был так добр ко мне, и я… Это был последний раз, когда я видел его живым.
Курт замолчал, а Мартин, взволнованный едва ли не так же сильно, как и его приятель, не мог найти слов, которые не прозвучали бы нестерпимо глупо и неуместно. К его удивлению, Курт, выдержав короткую паузу, возобновил рассказ:
– Времени было десять с минутами. Я быстро вернулся к себе и… разрыдался. Потом засунул конверт с деньгами глубоко в ящик письменного стола и тоже пошел погулять. Ходил я по холмам примерно час, а потом пошел назад через Панорамик-вэй. Перед этим, буквально за пять минут, я посмотрел на часы – было около половины двенадцатого.
– В какой-то момент рядом с домом Синтии Вуд я увидел мужчину, несколько походящего на дядю. Впрочем, с уверенностью не скажешь. Он был среднего роста, но сутулился и потому казался совсем маленьким. Дядя же обычно во время своих вечерних прогулок держится прямо. На мужчине был обыкновенный серый костюм. В общем, это мог быть кто угодно, а поскольку он на моих глазах постучался в дверь к Синтии, я на минуту решил, что это, возможно, Алекс. У него есть такой костюм. Я приостановился и вскоре увидел, что мужчина отходит от двери. Я был от него метрах в десяти, шагнул было вперед, а потом… – Курт замолчал. Продолжать он был явно не в силах.
– Ты хочешь сказать… ты увидел его убитым?! – не выдержал Мартин.
– Да! – выдохнул Курт. – Да! Я увидел этого замечательного человека убитым. Кто-то поджидал его за тем самым кустом, под которым ты нашел мой ключ. Он выскочил из укрытия и бросился на дядю. Дядя упал. Все кончилось до того, как я успел сдвинуться с места. Но тут рванулся вперед и вцепился в этого типа. За себя я не боялся, только о дяде думал. Убийца даже не стал пытаться нанести ответный удар. Он увернулся и бросился бежать. Я наклонился к дяде. Он был мертв. Тут я услышал, как из дома кто-то выходит и… о том, что произошло дальше, мне говорить неприятно, даже тебе, Мартин! Гордиться собой не приходится. Но… словом, я испугался. Дядя… лежит мертвый… ничего для него сделать я не могу. Но из дома выходят люди… что они могут подумать, увидев меня? Я повел себя, как дурак, понимаю, но… в общем, я только что в истерику не ударился. Помчался прочь. Бросил мертвым этого чудесного человека и пустился бежать от какого-то дурацкого страха. Минут десять – пятнадцать я не отдавал себе отчета в происходящем. Просто слепо куда-то шел, беспомощно, безнадежно, безумно… Потом все же заставил себя вернуться к людям. Пошел к тебе. Дальнейшее ты знаешь… – Курт подавил что-то похожее на рыдание и замолчал.
– И вот, схватившись с убийцей, ты и обронил ключ?
– Наверное.
– Обо всем этом ты тоже рассказал в полиции?
– Так же, как тебе, слово в слово.
– Каков он на вид, этот мужчина?
– Трудно сказать. На лице у него было что-то вроде маски из носового платка. Он поменьше меня ростом – примерно с дядю, и на нем был серый костюм, почти такой же, как у него. А в остальном – темно было, не разглядишь.
– А почему обо всем этом ничего нет в газетах?
– Сержант Каттинг сказал: «Если я сообщу прессе, что вы видели убийцу, но не смогли опознать его, он будет чувствовать себя в безопасности. Если я вопреки действительности заявлю, что вы его узнали, вы можете оказаться под угрозой. Лучше всего промолчать. Он может занервничать и совершить неверное действие».
Мартин отметил про себя, что сержант Каттинг гораздо умнее, чем может показаться на основании его публичных заявлений, обнародованных в газетах.
– Вот и все, что мне известно, – заключил рассказ Курт. – Не знаю даже, зачем я это все тебе рассказал, Мартин. Сержант Каттинг не одобрил бы такой откровенности. Но ты оказал мне услугу, – он бросил взгляд на золотой ключик, – и мне захотелось отблагодарить тебя.
– Это я должен сказать тебе спасибо, Курт, – возразил Мартин и неловко добавил: – Все это было чрезвычайно интересно. – На самом деле это было гораздо больше, чем просто интересно, только все равно, как ни прикинь, никуда не вело.
Курт взял ключ и прикрепил его к цепочке часов.
– Надо починить, – сказал он, – а то, бог знает, где я в следующий раз его потеряю.
– Остается надеяться, что найду ключ я, а не… – Мартин оборвал на полуслове готовую сорваться с губ бестактность.
– Ну а теперь, может быть, пообедаем, то есть, прошу прощения, поедим? – предложил Курт.
Мартин посмотрел на часы.
– Извини, не получится. Уже поздно, у меня скоро репетиция начинается, времени осталось только на то, чтобы гамбургер перехватить в «Белой таверне». – Он смущенно замолчал и, поколебавшись, протянул Курту руку – необычный для Мартина жест. – Что ж, удачи тебе, Курт. Да, и надеюсь, у Лупе все будет в порядке.
– Не сомневаюсь в этом. Я очень доверяю врачу, которого порекомендовала Синтия.
– Синтия?!
– Ой, извини, случайно с языка сорвалось. Пока, Мартин, и спасибо тебе за все.
Что ж, вот оно, стало быть, как все оборачивается, думал Мартин, идя на репетицию. Столь красиво построенная версия полностью развалилась. Коль скоро даже намек на мотив исчез, остальные детали находят вполне естественное объяснение.