Проклятье Божие вот-вот свершится. Уже
Дыханье Иеговы щеки моей коснулось…
– О Господи, он выбросил целых пять страниц текста.
– С какой стороны мне выходить?
– С какой хочешь. Главное – не откуда, а куда.
– Лорел, в любовной сцене ты была бесподобна.
– Огромное спасибо.
– Никогда не видел, чтобы соблазняли так правдоподобно. Дрексель знает, кому поручить роль…
– Слушай, честно, я думала, описаюсь, когда Натан сказал: «И что же, в этой жалкой девке Превилей[57]кровь течет?
– Он на каждой репетиции на этом имени спотыкается. Такие накладки в любом спектакле бывают.
– Мне совершенно наплевать, придут ли на премьеру твоя мать и твоя бабка и незаконная тетка твоей бабки, но этот лиф совершенно не идет к платью с таким низким вырезом!
Две шпаги у меня, Дон Санчо; одна мне смерть
Дает преодолеть, в любви сопутствует другая…
– О господи, да даст мне кто-нибудь попить наконец?
– Одного не могу понять: каким это образом Дон Жуану удается добиться хоть чего-то в таком одеянии?
– Слушай, Рой, в сцене в монастыре свет должен гаснуть моментально. Иначе весь эффект пропадет.
– Будь я проклят, но пусть мне объяснят, зачем Дрексель вытащил на сцену этого Леннокса. Только потому, что он приятель Лэма? Я в десяти спектаклях на этой сцене сыграл и если до сих пор не заслужил права на главную роль…
– Не знаю, что со мной случилось. Все из головы вылетело. Но завтра буду, как штык.
– Свет!
– Быстрее, быстрее!
– Все заняли свои места!
– В середине последней сцены все, как улитки, тащатся. Чтобы к завтрашнему дню ускорились!
– Смотри сюда!
– Будь наготове, когда Эльвире надо переодеться, стой рядом!
– Мисс Дэвис, если вы пришли сюда суфлером работать, так ради бога, суфлируйте!
– Живее, живее!
– Все заняли свои места!
– Стоп!
– Все нормально?
– Еще раз!
Короче говоря, обычная генеральная репетиция, не отличимая, в общем, от любой иной. То есть не отличимая до времени – до одиннадцати тридцати.
Прогон второго акта закончился около одиннадцати, что было совсем недурно. Бывало, и не раз, репетиционный кошмар продолжался до трех-четырех утра. Актеры все еще пребывали в форме, но Дрексель объявил пятнадцатиминутный перерыв перед началом третьего действия – короткого, но в высшей степени насыщенного.
Зажегся свет, и Мартин, стоя рядом со столом для реквизита третьего акта, вгляделся в аудиторию. По-видимому, Мона, Алекс и Синтия пришли вместе. По крайней мере сидели все трое рядом и о чем-то оживленно разговаривали. Судя по всему, немногочисленная публика была захвачена пьесой, которая, при всей своей огромной и неубывающей популярности в Испании и Латинской Америке, англоязычной аудитории оставалась доныне практически неизвестна.
Кое-кто во время этого импровизированного антракта потянулся ближе к сцене. Мартин заметил доктора Грисуолда с кафедры испанистики, а вместе с ним, что его немало удивило, чету Лешиных. Кажется, впервые на его памяти они были вполне довольны обществом друг друга.
Доктор Грисуолд, больше, чем обычно, похожий сейчас на Дон Кихота, только в современной одежде, всматривался в сгрудившихся на сцене участников спектакля и наконец поймал взгляд Мартина.
– Мне нравится, – сказал он, проскользнув между двумя севильскими кавалерами и при этом едва не споткнувшись об их неловко болтающиеся на поясе мечи. – О самой пьесе, как вы, возможно, помните по нашим семинарским занятиями, я не особенно высокого мнения, но ваш перевод хорош.
– Спасибо, – поблагодарил Мартин. – От вас это особенно приятно слышать. И даже если это не Большая Литература, о которой говорят на семинарах, спектакль представляется мне удачей.
Доктор Грисуолд понимающе улыбнулся.
– Согласен с вами, мистер Лэм, – подхватил доктор Лешин, – все это очень интересно. Я почти ничего не знаю об испанском театре, но эта штука меня захватила.
– А вы что скажете, миссис Лешина?
– Главным образом, что меня приятно удивила игра мистера Леннокса.
Мартин удержался от нескольких замечаний разом.
– Меня тоже, – согласился доктор Грисуолд. – Правда, мой театральный опыт в качестве преподавателя сводится к тому, чтобы держать себя руках во время кафедральных собраний.
К группе, собравшейся у стола с реквизитом, присоединились Синтия, Алекс и Мона. Синтия была явно возбуждена, и даже Алекс не оставался равнодушным.
– Просто слов не нахожу, Мартин! – выдохнула Синтия. – А Пол – это что-то невероятное. Согласны, миссис Лешина? – добавила она с явным вызовом.
– Да, мистер Леннокс по-настоящему удивил меня, – откликнулась жена профессора.
– А меня удивляете вы, миссис Лешина, – несколько слащаво сказала Синтия.
Мартину стало не по себе. Его знакомые передвинулись немного в сторону, уступая место другим зрителям, тоже рвущимся на сцену, и ему почудилось, что движение это происходит вокруг одной оси – прямого противостояния двух этих женщин. Хорошо, подумал он, что Пол пошел отдохнуть в гримерку.
Напряжение разрядил доктор Грисуолд.
– Я давно говорю Мартину, – повернулся он к доктору Лешину, – пора ему попробовать перевести Лопе де Вегу. Fuenteovejuna[58] самым печальным образом пребывает в забвении, хотя социологический интерес этой пьесы…
Послышался звон бьющегося стекла. Мартин обернулся и увидел, что один из стоявших на столе двух бокалов упал на пол.
– Вот черт! – воскликнул он. – Кто это у нас тут такой ловкий?
– Мистер Лэм!.. – Миссис Лешина приподняло брови и укоризненно посмотрела на него.
– Извините. В такой суматохе и впрямь на людей бросаться начинаешь. Ладно, неважно. В этой сцене нужен только один стакан, так что хватит и оставшегося. Другой только для виду. Но на репетиции такие мелочи чертовски раздражают.
– Все заняли свои места! Начинаем третий акт.
Повинуясь команде невидимого кукловода, зрители потянулись в аудиторию. Мона, которая за все это время так и не произнесла ни слова, немного задержалась.
– Ты приносишь удачу. – Мартин слегка коснулся ее ладони.
– Я рада. – Она спустилась со сцены.
Мартин остановился взглядом на разлетевшихся по полу осколках и красноватой лужице воды, которую публика должна была принять за шерри. Услышав какой-то треск за спиной, он повернулся, но у стола никого не было. Или все же был кто-то? На некое неуловимое мгновенье этот случайный эпизод почему-то сильно задел Мартина – возможно, просто потому, что отвлек от главных забот этого вечера.
Но волноваться нужды не было. Слова Мартина вполне соответствовали действительности. Уцелевшего бокала оказалось и впрямь вполне достаточно.
Первая короткая сцена третьего акта, в которой Мартин в роли Дона Феликса выслушивает признание своей сестры Эльвиры и дает клятву отомстить ее обидчику, прошла на высокой драматической ноте. Публика забыла, что это репетиция, и перестала сдерживаться; все наслаждались Театром в самом высоком смысле этого понятия и замерли в предчувствии приближающейся смерти, тень которой витала над сценой.
Когда свет начал гаснуть и Мартин ушел со сцены, последовали дружные аплодисменты. Стоявший за кулисой Пол схватил его за руку.
– Здорово, Мартин!
– Сам удивляюсь, – признался тот. – Если бы только додержаться до сцены с удушением…
– Знаешь, я никогда в жизни так не переживал, как нынче вечером. Если это и есть театр, пусть и любительский, то к черту преподавание истории.
Сцена вновь начала освещаться – акт третий, сцена вторая, место действия – комната в родовом доме Дон Жуана. Актер, играющий комедийную роль его слуги, уже успел вызвать веселый смех при своем появлении.
– Ну что ж, – сказал Пол, – пора. Он крепко пожал Мартину руку и зашагал в сторону сцены. Мартин восхищенно посмотрел ему вслед. О резонах Эшвина он и думать забыл.
Диалог Дон Жуана и слуги. Не без сальностей, но и он вызвал смех. Помощник режиссера громко постучал по деревянной доске, и слуга покинул сцену. Монолог Дон Жуана – драматический момент, вызвавший едва ли не импульсивные аплодисменты. Возвращается слуга, с ним Дон Феликс. Слуга вновь удаляется. Начинается ключевая сцена всей пьесы.
Краткий обмен репликами между Дон Жуаном и Доном Феликсом прошел вполне благополучно; но затем наступил деликатный момент.
Хоть, по твоим словам, пришел меня убить ты, —
декламировал Пол – Дон Жуан, —
Пред тем, как умереть, давай просушим горло.
Ведь шерри – это кровь Севильи уроженца.
Так окажи же честь коль не душе моей,
То винным погребам.
После какового высказывания он должен был взять со стола один бокал, а другой жестом предложить Дону Феликсу. Так Пол и сделал: небрежно взял свой бокал и гостеприимным жестом указал на пустой стол. По аудитории пробежал шепоток удивления.
О, если бы я знал, что это только шерри, —
не обращая ни на что внимания, ответствовал Мартин, —
Но смерть скрывалась в винах и покрепче.
Мгновенное недоумение публики прошло, и сцена продолжилась. Одним смертоносным глотком Пол опорожнил бокал с его похожим на шерри содержимым и разразился длинным монологом, великолепной тирадой, – глядя в лицо смерти, которой грозил приход Дона Феликса, он по-прежнему высмеивал добродетель и восславлял порок и нераскаянность. При всей энергии, с какой Пол произносил ее, Мартин заметил, что страх сцены, о котором они говорили перед спектаклем, становится, как ни странно, все более ощутимым. Зрачки у Пола расширились, руки дергались, все тело била