«Музыкальное местечко», таинственная кладовая сокровищ мисс Пауэлл, где она явно спрятала сначала скальпель, а теперь мое кольцо, оказалось практически на виду у всех. Оно, на первый взгляд, выглядело совершенно непригодным для тайника. Но в то же время кому могло прийти в голову искать что-либо под расшитым покрывалом, изо дня в день лежавшим на самом дальнем конце музыкального инструмента? Хотя спрятать там можно было только очень небольшие или совершенно плоские предметы. Даже мое кольцо слегка выдавало свое присутствие под тканью, образовав на ней чуть заметный бугорок. Имелось под ней и второе небольшое утолщение. На мгновение я вообразил себе, что стою на пороге нового важного открытия.
Осторожно оглядев зал и убедившись, что на меня никто не смотрит, я запустил руку под покрывало и достал оба предмета. Одним из них оказалось, естественно, мое кольцо. А вторым – серебряный автоматический карандаш. Тоже мой. Мисс Пауэлл умудрилась стащить и его, хотя я понимал: для меня навсегда останется загадкой, как она сумела незаметно залезть в нагрудный карман моего пиджака. Но ведь я уже знал, что эта женщина достигла в своем деле абсолютного совершенства!
Я повернулся спиной к фортепьяно, а потом едва уловимым движением, какому могла бы позавидовать даже мисс Пауэлл, вынул из кармана завещание Лариби и сунул его под покрывало. Первая часть плана оказалась успешно завершена. Завещание попало в музыкальный тайник, а никто (в этом я был совершенно уверен) не видел, как я положил его туда.
Геддес сидел в одиночестве, когда я приблизился к нему и шепотом сообщил новости.
– Отлично! – сказал он. – Теперь я обработаю Фенвика, а вы займитесь сотрудниками. Потом подайте мне знак кивком головы, и я сделаю вид, что заснул рядом с фортепьяно. Если кто-то возьмет завещание, я кивну три раза подряд, а четвертый кивок будет в сторону человека, который завладеет им.
Несмотря на всю серьезность ситуации и важность ставок в этой игре, было в нашем плане что-то по-детски возбуждающее. Хотя сама по себе важность дела не могла не будоражить нервов. Это отчасти напоминало обычную салонную забаву, вот только одним из ее участников был хладнокровный убийца, а итогом для него мог стать электрический стул.
Я понимал, что к разговорам с сотрудниками следует подходить со всей деликатностью. Однако, заметив, что мисс Браш и Морено уединились и тихо беседуют между собой, решил для начала одним выстрелом убить двух зайцев.
При моем приближении мисс Браш забыла улыбнуться. У меня сложилось впечатление, что и она, подобно Морено, основательно подкрепила себя алкоголем, готовясь к малоприятному вечеру.
– Я как раз кое-что вспомнил, – сказал я небрежно. – Это касается Лариби.
– Ш-ш-ш. – Доктор Морено быстро осмотрелся вокруг, чтобы убедиться в отсутствии рядом пациентов.
– Возможно, это не так уж и важно, – продолжал я, – но сегодня в кинозале мне показалось, что мисс Пауэлл вытащила из кармана Лариби какую-то бумагу… – Меня самого покоробило от этой лжи. Показалось, что она прозвучала не слишком убедительно. – И она что-то пробормотала о своем музыкальном тайнике… Или о чем-то в этом роде.
Лицо Морено оставалось бесстрастным.
– Я подумал, что психиатр может на основании этого сделать какие-то выводы, – не унимался я. – Потому что сам ничего не понял.
– Вы говорите о листе бумаги? – Зато голос мисс Браш прозвучал неожиданно взволнованно.
– Да, – я внимательно вгляделся в ее голубые глаза. – Вероятно, это было нечто, что Лариби написал одолженной у вас авторучкой.
– Значит, письмо для дочери.
Мисс Браш намеренно отвернулась, и я не смог прочитать выражения на ее лице.
Морено отпустил велеречивое замечание о необходимости сообщить об инциденте Ленцу, а потом холодно дал понять, что больше меня не задерживает.
Моим следующим объектом для атаки стал Стивенс. Он стоял один в углу зала, с беспокойством наблюдая за своим сводным братом. Я походя поинтересовался, организовал ли он уже отъезд Фенвика, заставив Стивенса густо покраснеть.
– В силу того… Из-за того, что произошло сегодня, Дулут, наши… Наше руководство посчитало невозможным чей-либо отъезд… Временно.
– Между прочим, – сказал я, – как раз перед началом показа фильма мисс Пауэлл…
Но доктор Стивенс явно пропустил мимо ушей мою лживую историю о старой деве из Бостона и украденном документе. Он лишь помотал головой, вложив в это не совсем ясный смысл, и что-то пробормотал себе под нос, когда к нам подошел Геддес. Англичанин пожаловался на сонливость. Но при этом он не думал, что приступ серьезный, и попросил у доктора разрешения остаться в зале, даже если ненадолго заснет.
– Хорошо, мистер Геддес. Попросите Морено отвести вас в мой кабинет и дать вам дозу наших лекарств.
Я знал, что Стивенс и Морено пичкали Геддеса какими-то новейшими стимулирующими пилюлями, хотя они ему совсем не помогали. Меня испугало только одно. Если у Геддеса случится подлинный приступ, который не был частью нашего сговора, он мог не продержаться достаточно долго в роли стража при завещании.
Мне же надлежало продолжить исполнение своей задачи и поведать маловероятную историю с участием мисс Пауэлл остальным сотрудникам лечебницы.
Миссис Фогарти реагировала предсказуемо. Печально помотав головой, она сказала:
– Бедная, бедная мисс Пауэлл! А ведь какая это умная женщина. Просто поразительно!
Я переключился на Уоррена и едва успел поделиться с ним своей маленькой сказочкой о краже бумаги, как заметил, что Кларк украдкой выскользнул из зала. «Не сумел ли он установить владельца носового платка?» – с надеждой подумал я. И стал размышлять, что нам это даст, если сумел. Затем вернулся Геддес и вопросительно через все помещение посмотрел в мою сторону. Я кинул ему, подавая знак, означавший окончание моей части работы. С поразительной небрежностью Геддес сразу же подошел к фортепьяно, устроился в кресле, занимавшем стратегически выгодное положение, уселся и стал очень натурально делать вид, что клюет носом.
Капкан был поставлен, а сцена расчищена для начала действия. Оставалось только нашему неизвестному пока главному герою сыграть свою роль. Я чувствовал двойное волнение: как постановщик спектакля и как его первый зритель. Стоя, прислонившись в стене, я ждал и наблюдал за возможным развитием действия.
И постепенно на моих глазах стал происходить любопытный феномен. В начале вечера все пациенты, казалось, пребывали в самом радужном настроении, вели себя совершенно естественно, и любой посторонний гость дал бы их умственным способностям не менее высокую оценку, чем уставшим и перенервничавшим сотрудникам лечебницы. Но постепенно атмосфера менялась. Еще недавно горевшие умом и весельем глаза снова становились привычно тусклыми, разговоры теряли живость. Сначала это меня удивило, но потом я понял, что Фенвик взялся за дело. Геддес, видимо, хорошо обработал его, потому что теперь спирит стал переходить от группы к группе, отзывать людей поочередно в сторону и что-то им нашептывать. И где бы он ни прошел, за ним оставался почти ощутимый шлейф уныния и нервного напряжения. Несколько раз до меня доносилась фамилия Лариби. Пациенты только сейчас начали задавать вопросы: почему в зале нет одной из самых заметных прежде фигур, куда делся финансист?
Замечая, какое воздействие оказывает безумная фантазия с мнимым сообщением от духов, я снова осознал, насколько жестоко, до какой степени бесчувственно с нашей стороны было пользоваться повышенной восприимчивостью пациентов психиатрической лечебницы. Мне пришлось заставить себя вспомнить об Айрис и с тревогой посмотреть на часы. Уже миновала половина девятого.
– А где же Лариби, Пит? – Ко мне подошел юный Билли Трент. – Еще за обедом он обещал объяснить мне, как действуют краткосрочные биржевые операции с акциями. А теперь Фенвик говорит, что…
– Тебе лучше продолжать разносить содовую воду из сифона, Билли, – прервал его я. – А мне на десерт принеси банановый сплит.
Билли Трент какое-то время молчал, разглядывая мыски своих ботинок.
– Знаешь, Пит, – сказал он после долгой паузы, – а ведь это все чушь, что я работаю официантом. За последние несколько дней я вдруг понял…
Он ударился в рассуждения о том, как осенью вернется в колледж, снова начнет играть в футбол. Его речь была совершенно внятной и разумной. Так мог говорить любой совершенно здоровый симпатичный молодой человек двадцати лет от роду. Я с радостью встретил известие о том, что он оправился, а его сознание оказалось достаточно устойчивым и не подверглось губительному воздействию мрачных событий, которые творились в лечебнице.
К нам подплыл Фенвик, чей голос звучал так же замогильно и глухо, как, должно быть, слышались ему голоса духов. Пока он вещал, мне пришло в голову, какой бы прекрасный актер из него получился: выразительное лицо, необычайные глаза и красивая жестикуляция. Трудно было определить, насколько глубоко он проникся тем, что ему сообщил Геддес, но в его интерпретации сообщение звучало столь же драматически подлинным, как та памятная речь, когда он привлек всеобщее внимание, донеся до всех предостережение, полученное непосредственно от призраков.
– Они снова дали о себе знать, – начал он, поигрывая нежными пальцами с кончиком галстука. – Лариби составил новое завещание, а потом…
– Мне уже об этом известно, – резко оборвал его я.
Фенвик чуть заметно изумился, опустил взгляд сияющих глаз и переместился туда, где стоял Штрубель. До меня смутно доносились его слова, когда он нашептывал историю на ухо дирижеру.
Теперь уже стало заметно, что сотрудников лечебницы встревожила столь внезапная перемена в настроении пациентов. Стивенс поспешил к своему сводному брату и стал о чем-то серьезно беседовать с ним. Мисс Браш удвоила усилия составить несколько партий в бридж, но не добилась успеха. Лиловая миссис Фогарти пыталась всех расшевелить, а Морено стал до такой степени преувеличенно оживленным, что это стоило ему, вероятно, неимоверного труда.