Правда, она начинает медленно приближаться к ждущим клиентов парням, возможно даже она с нордической решимостью подходит совсем близко к группе и отыскивает среди юношей с кроткими глазами наиболее подходящего, даже останавливает свой выбор на одном из них — как обаятельно он улыбается — и на всех парах отправляется для исполнения своего заветного желания. Это означает: она садится на мотоцикл, показывает в сторону пляжа и дюн и уносится вместе с парнем, о чем свидетельствуют ее развевающиеся на ветру волосы; однако после наводки на резкость и показа пляжа крупным планом перед тем, как они исчезнут в надвигающихся сумерках, кадры начинают мелькать в обратной последовательности: впереди заднее колесо и ее развевающиеся волосы, «кавасаки», пятясь, словно рак, медленно подъезжает к оставшимся возле отеля парням. Дёрте слезает с мотоцикла. Снова обаятельная улыбка. Дёрте на прощание одаривает взглядом юношу с кроткими глазами, заставляет себя забыть о своем желании, с нордической решительностью идет назад и, наконец, вновь оказывается рядом с д-ром Вентином.
С дневником в руках Дёрте Петерс, дойдя в своих представлениях до той грани, которую она не может перейти, не поступившись своими принципами, небрежно говорит руководителю группы: «Ну да, преданность прекрасной Ламбон танцору Раке. Игра их тел. Две стрекозы. Было бы прекрасно. И никакого нарушения моральных норм. Только у меня есть свои принципы. Собственно говоря, это довольно глупо. Но что я могу поделать? Вы меня понимаете?»
Д-р Вентин все понимает. «Жаль, что не произошло зачатия, — говорит он. И еще: — Завтра нам нужно уже начинать постепенно паковать вещи. Проследите, пожалуйста, за тем, чтобы у вашего багажа не было лишнего веса».
У нас был лишний вес, но персонал «Люфтганзы» (из-за двухчасового опоздания) проявил снисходительность, и нам не пришлось за него доплачивать. Вместе с четой Шлендорфов, которые показывали свои фильмы в Джакарте, Тель-Авиве и, наконец, в Каире и чья поездка теперь завершилась, мы торчали в зале ожидания. Фёлькер обходил магазины сувениров в поисках подходящего кольца фараонов, но так ничего и не нашел. Как всегда в таких ситуациях, Уте вязала спицами для меня свободно ниспадающий зимний свитер землистого цвета. Маргарет также решила непременно взять с собой в следующую поездку вязальные принадлежности.
(Какой длины будет мой свитер? С какого момента он начнет увеличиваться в размерах?)
Во время поездки по железной дороге из Шанхая в Квелин через районы Южного Китая, когда молодой китаец — преподаватель немецкого языка рассказывал нам о том, как проходила «культурная революция» и ее последствиях, Уте начала вязать зимний свитер. По обе стороны бесконечной вереницей тянулись похожие на заплаты, аккуратно возделанные увлажненные поля. Пережившие режим крытые соломой хижины с выступающими вперед стенами, принадлежащие трудолюбивым, гнущим спины на полях работникам. Столько сделано полезного. И все рукой человека. В то время как межконтинентальные спицы Уте одновременно…
И когда мы, выехав из Кантона, где торжественно отмечался праздник Луны, покинули по железной дороге Китайскую Народную Республику и въехали на территорию зала демонстрации западного образа жизни, каковым является Гонконг, свитер увеличился в размерах на целый фут, хотя в снабженном кондиционерами поезде с туристами в головной части вагона капиталистическое телевидение своими передачами приучало к совершенно новым условиям жизни, и даже проживавшие в «красном» Китае проводницы позволяли себе смотреть рекламные ролики. Уте ни на минуту не прекращала свое занятие. Она упорно вязала и вязала. Во время полета в Сингапур, в зале ожидания аэропорта перед тем, как мы продолжили полет в Джакарту, а затем во время полета в Манилу, когда время постоянно одолевает пространство, мой свитер под ее руками заметно увеличился в размерах. И когда мы семнадцать часов летели по направлению к Каиру в окружении отправлявшихся в Мекку филиппинцев-мусульман, он уже обрел нормальную, хотя и не окончательную длину.
Я вспоминал о других поездках и рассказывал чете Шлёндорфов о принадлежавшем Уте клубке шерсти, который в прошлом году незадолго до промежуточной посадки в Анкоридже, когда самолет плавно начал снижаться над Аляской, упал с ее колен и покатился по центральному проходу салона в сторону кабины. Крайне несвоевременное событие. Тут же подбежала стюардесса и покатила к нам клубок. Уте поблагодарила ее. Мне пришли на ум литературные ассоциации. Стюардесса заявила, что при их профессии, когда приходится проводить столько времени в ожидании, шерсть для вязания должна стать неотъемлемой частью ручного багажа, а профессиональная подготовка включать в себя обучение вязанию.
Поэтому я хотел бы предложить Фёлькеру сделать так, чтобы Дёрте Петерс или исполняющая ее роль высокая светловолосая актриса во время поездки в Азию вязала бы спицами или крючком: возможно даже детские вещи, что, по мнению Харма, является довольно глупым занятием или, по крайней мере, преждевременным: «Ну подожди же. Я вообще-то суеверен. Или вяжи что-нибудь для меня. Длинный, землистого, охряного, коричневого, или умбряного цвета, свободно ниспадающий зимний свитер».
И с колен Дёрте в зависимости от того, вяжет ли она спицами или крючком, также вполне мог упасть клубок шерсти или ниток. Во время одного из полетов, лучше если это произойдет на обратном пути, незадолго до промежуточной посадки в Карачи, клубок покатится по направлению к кабине. И далее все будет показано глазами стюардессы: камера выхватывает разматывающийся и тем не менее постоянно увеличивающийся в размерах клубок. Дёрте также благодарит стюардессу.
Ведь то обстоятельство, что она с таким знанием дела обсуждает проблемы педагогики, местного самоуправления и использования промышленных и бытовых отходов и сознательно пошла работать по специальности, никак не мешает ей вязать спицами или крючком. Она отстаивает это свое чисто женское пристрастие и уже неоднократно на собраниях женщин «объясняла свою точку зрения», отвергая «ригоризм неверно истолкованной эмансипации»: «Я женщина. И поэтому люблю вязать. И уж совсем глупо было бы, если бы я ради абсолютного равноправия потребовала от своего мужа, чтобы он также взял в руки спицы или крючок. У него, впрочем, есть склонность к коллекционированию. Это чисто мужская причуда, которой нет у меня. Но, говорю я себе, пусть он себе коллекционирует столько, сколько хочет, и пока это доставляет ему удовольствие…»
Поэтому багаж их обоих вполне мог иметь лишний вес. Не только легкие раковины и морских улиток, но также корни причудливой формы и странного вида застывшие куски лавы Харм Петерс подобрал на пляжах и склонах вулкана; он непременно желает доставить эти коллекционные экземпляры в Итцехое.
«Слишком много и слишком тяжело», — говорит Дёрте. От чрезмерно больших кусков он вынужден отказаться. Его замечание «Ну да, ты также должна оставить здесь свои любимые сувениры» она воспринимает как «страшно оскорбительное». Дёрте Петерс отвечает на него пощечиной. И Харм, получив пощечину, извиняется: «Честное слово, мне очень жаль». У обоих на глазах выступают слезы.
Затем они продолжают паковать свои вещи. Все сувениры: платок из батика для Моники. Таиландский шелк для матери Харма. Отца Дёрте должен порадовать малайский кинжал. И еще платочек. Салатница для матери Дёрте. И тут вдруг вновь появляется ливерная колбаса.
Она лежит в морозильном отделении. Ее состояние вызывает опасения. Мы так и не смогли избавиться от нее. Потому что так и не нашли старого приятеля Харма Уве Енсена. Потому что я не сделал одной из сюжетных линий нелегальную торговлю оружием. Потому что индонезийская полиция, проведя выборочную проверку подозрительной колбасы, возвратила ее. Потому что надрезанные места были заклеены скотчем. Потому что Харм отказался от предложения Дёрте зарыть колбасу в песок. Потому что мне больше ничего не приходит в голову. Теперь она остается в морозильном отделении. Или же они заберут ее с собой и доставят на самолете в Федеративную Республику Германии Как и таскаемый ими повсюду вопрос, стоит ли им завести ребенка Совершенно неразрешимые проблемы.
Когда наконец объявили о начале посадки на самолет, следовавший прямым рейсом из Каира в Мюнхен, Фёлькер Шлёндорф и я увидели то, что подтвердилось лишь во время полета: на дорожке, ведущей к паспортному контролю, высилась изготовленная в подражание Генри Муру статуя матери в натуральную величину, которая должна была дать всем покидавшим перенаселенный Египет пассажирам наглядное представление о высоком уровне рождаемости в этой стране и ее плодородном чреве. Ну а цифры мы знаем.
7
Как мы слушали друг друга, как бросали друг другу вызов. Я не делал никаких записей, а он, наоборот, все время менял блокноты. Два ремесленника, прячущихся за своими инструментами. (Когда он экранизировал «Жестяной барабан», то охарактеризовал меня в своем дневнике как дестабилизирующий фактор; теперь я использую в своих целях его сопротивление.)
«Ты не мог бы сделать из меня мнимого персонажа?» — Но как? Хотя он всегда в пути, но фактически всегда оказывается здесь. С собой гость приносит оливковое масло холодного давления. Следует ли мне называть его мастером, словно я его действительно выдумал? Выходит, мастер с блокнотами посещает мастера без блокнотов и приносит с собой оливковое масло холодного давления? — Добро пожаловать! Я уже давно желал иметь рядом того, кто не претендует на гениальность. Нам не нужно состязаться друг с другом. Нас вполне могут развеселить подробности. Каждый из нас пребывает в хорошем настроении на свой манер.
«Каким-то образом, — говорит Фёлькер Шлёндорф, — Харм и Дёрте должны оставить кошку в Итцехое у друзей». «Я хочу, — говорю я, — уделить ей внимание в третьем варианте рукописи: чем они оба кормят кошку дома и какой они найдут ее по возвращении…»
…а теперь быстро, пока они еще не улетели, поразмыслить над своим весьма странным отношением к учителям. Что они мне сделали? Каких аттестаций я все еще опасаюсь