Хочу я сперва сам поговорить со Степашкой.
А-а! Ну, дело! Да, вот еще, — и он ближе наклонился к Ивану Максимовичу, — какие тут слухи по городу про эскулапа нашего да про Анютку, горничную твою, ходят? Некрасивое, брат, дело.
Особенного нет ничего, — сказал Иван Максимович. — Вы от кого слышали?
От кого надо, от того и слышал. И еще со всеми подробностями.
Да откуда людям известно? — поморщился Иван Максимович. — Рассказывала Анюта, заблудились они в лесу.
Ну, милочок, уж кому-кому, а мне все известно, что в моем городе делается. На то я и хозяин. Ты вот лучше расскажи: как она — тайком у тебя ушла?
Почему тайком? Отпустил я ее на воскресенье.
Да? — с сомнением сказал Баранов. — А ты насчет чести ее спокоен?
Безусловно, — ответил Иван Максимович. — Мир-вольский человек порядочный. Ну… и потом меня это мало касается. А горничная она все же хорошая.
Так-то так, а вообще не понимаю: чего он возле нее ходит? Невеста она для него не совсем подходящая. Хотя, конечно, и он, докторишка-то, тоже сам из подмоченных.
И все же он интеллигент, — заметил Иван Максимович.
Федот, да не тот… ха-ха-ха! — опять захохотал Баранов. — Это, брат, не интеллигенция. Как тебе сказать… это в темном подполье бледный росток картофельный. Интеллигенция — мы с тобой. — И в самое ухо Василеву: — Анютку же я тебе, Иван, от греха, все же советую уволить. Ей-богу! Забрюхатит — потом и тебе будет неприятно. Как ни говори, происшествие в твоем доме. Ты или не ты — сам понимаешь… Ну, прощай! Прощайте, дорогая Елена Александровна! — крикнул он в столовую и скрылся за дверью.
А что это, Ваня, Густав Евгеньевич так расстроился? — спросила Елена Александровна мужа, когда тот, вернувшись к столу, взял приготовленный ею бутерброд. — Ему разве не все равно, где станция будет? Ведь он жить здесь не станет.
Люся, как ты того, — Иван Максимович покрутил пальцем вокруг лба, — недодумываешь? Это же так ясно: говоря грубо, он просто хочет выкрутить что-нибудь с Романа Захаровича, а может быть, и с Луки.
Нет, Ваня, по-моему, Густав Евгеньевич на это не способен. Он дворянин и такой…
Взчять взятку, Люсенька, способен каждый человек. Дать — это другое дело. Маннберг же ничем не рискует. И, получив взятку, останется дворянином. Глупо было бы отказываться.
— Но если он согласится с Роман Захаровичем, тогда ведь и правда железная дорога будет на болоте! Это же так плохо!
А нам с тобой что до этого? Нам-то ведь хуже не будет. Склады у меня как раз на той стороне реки.
Все-таки…
Между портьер, в открытую дверь гостиной, просунулась плешивая голова трактирщика Митрича. Дряблые щеки, поросшие кудлатой бородой, подпирал тугой воротник миткалевой, в крупную синюю горошину косоворотки.
Желаю здравствовать Ивану Максимовичу с супругой Еленой Александровной, — боком входя в комнату, сказал Митрич. — Благодарствую за приглашение, забежал…
А-а! Проходи, Митрич, садись. Люся, рюмочку побольше!.. Спасибо, что зашел. Дельце у меня к тебе есть.
Митрич прищурился.
13
А дело было вот какое.
Однажды, под вечер, к Митричу в трактир зашел незнакомый мужчина. Был он высок, широкоплеч, с глубоким шрамом на левой щеке и лицом, посеревшим от долгого скитания по тайге. Одежонка на нем истрепалась, из латаных ичигов торчали портянки. За спиной болталась котомка.
«Беглый каторжник», — подумал, присматриваясь к нему, Митрич.
Было воскресенье. Еще с утра набрались в трактир за-сегдатаи, и к тому времени, когда появился незнакомец, уже вовсю лились пьяные песни. На вошедшего никто не обратил внимания.
По праздникам, когда бывало много народу, Митрич торговал с женой Ульяной. Она в дальнем конце прилавка вытирала тарелки.
Ульяна, — поманил ее Митрич, — глянь-ка. Надо в участок-от сходить заявить. Видать, каторжный.
Погодь, — остановила его Ульяна, — испытать надо.
И то, — согласился Митрич. — Далеко ли путь держишь, милый? — спросил он подошедшего к стойке бродягу.
Иду, куда Макар телят не гонял, — усмехнулся бродяга.
Из приискателей? Золотничник?
Куда мне золото? Я сам золото. Ну-ка, налей маленькую, — бродяга развел пальцы на четверть. — Мало. Налей еще, — сказал он, залпом опрокинув стопку вина.
Где живешь, милый? — допытывался Митрич, наливая вторую стопку.
На земле, старик, а умру — попаду на небо.
Какой ты ершок, — недовольно сморщился Митрич, — и побеседовать не желаешь!
О чем с тобой беседовать? Люблю я с тайгой да с ветром разговаривать, — ответил бродяга, вытаскивая из кармана промятый бычий пузырь и развязывая шнурок. — Сколько тебе? — бросил он на прилавок двугривенный.
От монеты отскочили мелкие, светлые, как стекло, листочки.
Это чтой за блестки? — удивился Митрич, налепляя их на палец и поднося к носу.
Дикое стекло, старик, — засмеялся бродяга. — Ну, давай сдачу.
Что турусишь? Какое дикое стекло? — И кивнул головой Ульяне. — Поди. Управлюсь один.
А сам подумал: «Каторга. Вечная каторга».
А ты не видал? Хочешь, покажу? Смотри, — скинул котомку бродяга и вытащил из нее плоский камень величиной с блюдце.
Светит месяц! — вскричал Митрич. — Слюда!
А бродяга, ковырнув с уголка камень ногтем, оторвал тонкий, прозрачный листок и тряхнул им в воздухе.
Вот она! Чистая, как рыбья слеза!
Погодь малость, Ульяна, не ходи, — махнул ей рукой Митрич. — Где ты нашел камень?
Против неба на земле. Я тебя ладом спрашиваю.
— А ты что, купить хочешь? — вполголоса спросил
бродяга, убирая в котомку слюду. — Не похож ты на покупателя, старик.
Митрич и не думал покупать. Инстинктом чуя добычу, он просто так спросил бродягу о месте находки. Ответ натолкнул его на дерзкую мысль.
Куплю, — твердо сказал он, всматриваясь бродяге в лицо. Тот не моргнул глазом. — Ульяна, поторгуй за меня. Схожу с другом-от до дому, — и провел его в свою горницу, смежную с трактирным залом.
Сторговались быстро. Через день, едва отбелилось на востоке летнее небо, Митрич с бродягой, навьючив на плечи тугие, с харчами, котомки, зашагали из города по направлению к Рубахиной пади.
Не думай, — предупредил он бродягу, — денег с собой не беру. Убить задумаешь — ничем не попользуешься. Расчет будет дома.
Я тебя убью после, — серьезно ответил бродяга, — когда ты на слюде разбогатеешь. Не шагай широко, старик, — быстро выдохнешься.
Жила казалась очень богатой. Крупными угловатыми кусками лежала слюда прямо на поверхности, отливаясь на солнце ржаво-бурым масленым блеском. Определив направление жилы, Митрич стал бить шурфы. Слюда была такая же добротная, только жила наклоном уходила вглубь, в гнейсы. Местами попадались толстые пласты со вкрапленными, как засохшие брызги крови, гранатами. Митрич спрашивал:
А что это за камешки поналипали? Портют слюду.
Это, старик, бриллианты, украшения для царских дворцов, а мы с тобой их ногами топчем.
Врешь? — покосился Митрич.
Смотри, — черкнул гранатом бродяга по стеклу компаса, — видишь, режет?
Светит месяц! Ин и вправду брильянт?
Отдаю к слюде бесплатно. Богатей, старик, быстрее: горит у меня зуб на твою душу.
Но, но, ты не шути к ночи…
Митрич остолбил распадок, где на поверхность выбилась слюда, и вернулся домой со своим проводником. Обратно Митрич шел, замирая от страха. «Бес его знает, ширнет ножом в бок ради баловства, вот и все разговоры. Что ему, отпетому? А жилу любой купит».
Вернувшись с Бирюсы, Митрич стал готовить заявку на разработки. Ульяна пилила его:
Куда ты, трухлявый пень? Люди на золоте проматываются, исконные приискатели, а ты камешки добывать вздумал… Неймется тебе, плешивому черту! Изубытишься, к старости христарадничать пойдешь.
Митрич заколебался. Ульяна была права. Что говорить, баба с солью. А тут пришла Агафья, стряпка со двора Ивана Максимовича. По делу, дескать, Иван Максимович просил зайти. Сразу смекнул старик, чего от него хочет Иван Максимович.
Вот и хорошо! Только пайщиком не берись, — предупредила Ульяна, — отдавай за чистые деньги.
…Сидя за столом у Ивана Максимовича, Митрич чувствовал себя вполне уверенно. Он, прищурившись, поглядел на хозяина.
Насчет слюды интересуетесь, Иван Максимович? — спросил он, тыча вилкой в ломоть ветчины.
Да, — коротко ответил Иван Максимович, решив сразу взять быка за рога.
Рудничок затеваю, — вздохнул Митрич, — больно убыточно трактир-от содержать становится.
Капитала у тебя не хватит, Степан Дмитриевич. Начать разработки — дело не маленькое. Или с кем в компании хочешь?
Бог с ней, с конпанией. Начну один. Сперва лопаткой да клинышком, а там, бог даст…
Ничего он тебе не даст. У меня и денег и — прямо скажу — ума побольше, и то настоящей пользы на Монкресе добиться не могу. Да ведь это золото, пойми — золото, а не какая-то слюда.
Бывает, справлюсь помаленьку.
То-то что помаленьку такие дела не делают. Тут нужен разжах.
Чего же вам хочется, Иван Максимович? — тихо спросил Митрич, скатывая шарик из мякиша булки.
Василев опешил. Действительно, получилось как-то резко, наскоком.
В конпанию ко мне войти? — продолжал Митрич.
Да нет. Так это я… совет просто дать.
За совет спасибо. Человек вы опытный.
«Черт его дери, тугой старик, — подумал Иван Максимович. — Прямо с ним нельзя говорить: артачится. Нужен подход».
И вслух сказал:
Просил я тебя, Степан Дмитриевич, зайти ко мне вот зачем: отправляю на днях товары тунгусам, плавом по Чуне на лодках, а в запасе вина недостаточно. Без вина же, сам знаешь, с инородцами не торговля. Так вот, не выручишь ли меня винцом?
Митрич усмехнулся в бороду. Вздумал изловить на мякине старого воробья!
Отчего не выручить? Со всем удовольствием! В цене бы сойтись.
А твое слово?
Почем и на разлив.
Ты что, в уме? Прости за резкое слово.
А как же? Мне что, по-стариковски продам и по рюмочке.