Жаль, — с наигранным сокрушением сказал Иван Максимович, — жаль недогруженные лодки пускать: расходы лишние. А ждать, пока из Тулуна вино подвезут, тоже не хочется. И твоя цена не подходит.
«Эх, лисит! — думал Митрич. — Будто нет ему в городе вина опричь меня? И свои-то склады ломятся. Обходит».
Он помолчал с минуту и потом, как бы невзначай, бросил:
Что-то ноне все слюдой заинтересовались. Подходил тут еще один ко мне…
Иван Максимович навострил уши: «Врет или нет?»
Ну и что же? — зевнул он в руку.
Расспрашивал, интересовался, — уклончиво разъяснил Митрич.
Из здешних, из городских? — еще шире зевая, спросил Иван Максимович.
Нет. Видать, приезжий. Такой, с чёрными усиками…
«Вот черт! Неужели Маннберг?» покосился Иван Максимович на старика.
«Угодил, в самое сердце угодил!» — обрадовался Митрич.
Никто к нему не приходил и о слюде не расспрашивал, ин вздумал взять купца обманом. И не ошибся, назвав приметы Маннберга, встретившегося ему у ворот василевского дома. Иван Максимович с напускным равнодушием спросил:
Образцы, наверное, для коллекции просил? Геолог какой-нибудь.
Заявку уступить ему уговаривал, — еще равнодушнее ответил Митрнч.
А-а! Выпей еще стаканчик, Степан Дмитриевич. Люся, налей, пожалуйста.
Благодарствую покорно. Пойтпть домой надобно.
Куда спешишь, Степан Дмитриевич? Сиди. Ну, и как ты решил?
Что решил? — наивно спросил Митрич.
Да с заявкой-то, — дернулся на стуле Иван Максимович.
Заявкой? С заявкой ничего не решил. Сам ковырять начну помаленьку. Цену дает он ничтожную.
Какую? — вытянулся Иван Максимович.
Да так, — уклонился Митрич, — самую ерунду. Сказать срам. Я с ним и беседовать не стал. Так нет говорит: «Забегу еще — непременно сойдемся».
Ты вот что, Степан Дмитриевич, — окончательно уверившись в происках Маннберга, сказал Иван Максимович, — давай начистоту: продай заявку мне. Люди мы с тобой все же… мм… более близкие. Зачем чужака в свою семью пускать? А сам не берись за это дело: не выйдет, по совести говорю. И сам разоришься, и другим заработать не дашь.
Волков бояться — в лес не ходить, Иван Максимович.
Ходить, да не с голыми руками.
Так-то оно так. А все попробовать охота. Больно уж убыточен трактир-от стал.
Цену я тебе дам хорошую… то, что стоит, — запнулся Иван Максимович, — и так в любом деле помощь мету оказать.
Помочь? Ну, какую же помочь, Иван Максимович?
Да мало ли в чем… Могу… У меня всюду есть связи… Или вот, — вдруг придумал Иван Максимович, — отправляю я к тунгусам товар, хочешь — езжай с моим приказчиком в одном караване, лоцман мой Павел Бур-макин парень надежный, заработаешь славно.
Василев знал прекрасно, что Митрич не решится бросить трактир, — сколько лет в нем торговал старик, ни о чём другом не помышляя. Выдвигая свое предложение, Иван Максимович руководствовался правилом: была бы честь предложена… Но Митричем после удачного хождения в тайгу крепко овладел дух авантюризма.
«А что? — подумал он. — В лодке сплавать — милое пело, не на телеге трястись. Ульяна поторгует одна. Под лежач камень вода не течет. Зашибают деньгу тунгусники».
Этта не прочь я, Иван Максимович, светит месяц, не прочь. Благодарствую за приглашение.
Вот и съездишь, — поддержал Иван Максимович, — а там, гляди, и вовсе на торговые дела перейдешь. А рудники разрабатывать — не для тебя.
«Надо будет завтра же уплавить товар, пока на самом деле старый хрыч не собрался», — мысленно закончил он.
Этим ходом Митрич явно проигрывал. Он поздно смекнул, что, соглашаясь в чем-либо с Иваном Максимовичем, тем самым передает игру в его руки. Надо было исправить оплошность.
Светит месяц! — вскричал он, вдруг вставая со стула. — Эка стал беспамятен! Ульяна-от в баню у меня пошла, а я тут сижу, разговоры разговариваю. Народ, поди, у трактира собрался, меня дожидает. Ну, прощайте, хозяева радушные, Иван Максимович, Елена Александровна, — протягивал он руку. — Сердечное почтение Максиму Петровичу со Степанидой Кузьмовной.
Ну, а как с заявкой? — не утерпел Иван Максимович.
Ох, прости уж, Христа ради, Иван Максимович, поговорим другой раз. Верите, времени нет. Как я запамятовал?
«А вечером к нему бестия Маннберг явится. Надо кончать», — решил Василев.
Нет, Степан Дмитриевич, давай уже будем сразу договариваться. А гости твои подождут, — ничего, больше выпьют. Говори цену.
Сколько дадите?
А сколько просишь?
Они стали друг против друга, как косачи на току, каждый готовясь вцепиться сопернику в черную гриву. Оба боялись называть цену. Но первый ход все же был у Митрича.
Двести, — отчеканил он, не смущаясь.
Смеешься, Степан Дмитриевич! — отшатнулся Василев. — Возьми сто.
Благодарствую, Иван Максимович, неподходяш-ше, — и зашагал к двери.
«Значит, Маннберг давал не меньше. Черт! Не упустить бы. Потом не исправишь. Пожалеешь сто — потеряешь тысячу», — мелькнула мысль у Василева.
И вслух:
Так и быть, прибавлю полсотни, — шагнул следе за трактирщиком Иван Максимович.
Неподходяшше, — повторил старик и откинул портьеру.
Ладно, беру, — глухо сказал Иван Максимович. Митрич остановился.
Так когда товарец подготовить?
Какой товарец?
А к тунгусам хочу сплавать.
Готовь, — окончательно побежденный, сказал Иван Максимович, — оформим заявку, и уплывете.
Да, еще вот… Эх, и память стала! — потер лоб рукой Митрич и полез в карман, вытащил бумажник. — Должишко тут за вами, Иван Максимович. Заодно получить бы.
За мной? Какой долг? — изумился Иван Максимович.
Хе-хе! Не мне, Иван Максимович, но все равно что мне. — Он вынул из бумажника лоскут бумаги. — Тут Порфишка Коронотов мне препоручил.
Да ведь Порфирия, поди, и в живых уже нет, — разглядывая расписку, поморщился Иван Максимович, — ; что ж, я вместо него с тобой буду рассчитываться?
Это как вам будет угодно, Иван Максимович, — смиренно сказал Митрич. — Надул тогда, выходит, меня! Порфишка. В вашей-то честности у меня сомненьев не! было. Только не знаю, как мы, Иван Максимович, с за-; явкой-то сделаемся. Может, вы мне наперед деньги упла-| тите, а потом уж бумаги сделаем? Или как по-другому?
Давай, давай, — нетерпеливо сказал Иван Максимович, — заплачу я тебе и по этой расписке.
— Благодарствую, Иван Максимович! Через день, утром, из Шиверска поскакали две почт
вые тройки в разные стороны. Одна увозила в Иркутс пакет с заявкой от имени Василева на право разработк бирюсинских месторождений слюды, другая — в Петер-
бург доклад Маннберга о целесообразности прокладки
железнодорожного полотна в стороне от расположения города Шиверска, левым берегом Уды, через село Ук и далее на село Рубахино, где и надлежит соорудить мост через реку. Этот вариант обосновывался наиболее удобным рельефом местности.
14
Грязи не любит Уда. Только ранней весной, в ледоход, да летом, когда тают в вершинах белки, наливается мутью река. Несет валежник, ил, прошлогодние листья, обмывает каждую гальку, каждый камешек, убирает с берегов мусор и, сливаясь с другими реками, несет его в тихие низовья Енисея, в холодный, туманный океан. А к осени успокоится. Струится вода на плесах, в каменном русле, светлая-светлая, не взволнуется, не поморщится, только изредка зарябится от быстрого глубинного течения. Так, казалось бы, и остановится, заснет в неге, согретая жаркими лучами летнего солнца. Но спешит, спешит красавица; распустив на камнях холодные струи, как русые волосы, сбегает вниз по каменным ступеням — шиверам. Брызжет на берег огнистыми каплями, ласково гладит песчаные косы в затонах, на бегу подхватывает, прижимает к груди горные ключи, бурные речки и катится вниз, свежая, радостная, полная сил.
Да не везде ей течь так спокойно. Обступают ее суровые, могучие горы, бросают ей под ноги грузные серые глыбы камней. Становятся поперек пути или, вдруг отступив, оставляют глубокий обрыв. Не испугается ли, не остановится ли упрямая, не повернет ли назад?
Ох, грозны, могучи вы, хребты туманные! Убеленные вечными снегами, обросшие черной тайгой, изрезанные морщинами тенистых распадков. Ох, могучи, могучи, да неповоротливы! Не схватить вам, старики, не задержать Уду! Проскользнет под руками, как озорная девушка, захохочет, ударившись в острые камни порога, пенистыми волнами поднимется ее высокая грудь. И, вволю натешившись позором суровых хребтов, побежит по долине, веселая, ласковая, омывая корни столетних кедров.
У подножия горы на берегу Чуны (ближе к низовьям Уда Чуной называется) приютилась таежная деревенька Хая. Последняя от города деревенька. Дальше начинается пустоплесье — безлюдная, глухая тайга. Сотни верст бежали хребты вдоль реки, а здесь придвинулись к ней вплотную. Обступили тесным кольцом, взобрались друг к другу на плечи. Хотели руки сцепить, да не успели — проскочила между утесами резвая проказница. Так и остались стоять они, нахмурившись. Обросли тайгой, мхом, лишайниками. Холодные, неприютные.
В деревеньке двенадцать дворов. Живут охотники, рыбаки — вековые таежники. Далеко Хая от города, и труден к ней путь: девять порогов нужно преодолеть по реке, а по берегу — сотни хребтов и распадков, сотни ручьев, трясин и болот. И кому нужна Хая? Живут люди в глуши, ну и пусть живут. Разве только урядник проедет раз в год, для острастки. А понадобятся охотнику припас и провизия, навьючит коня и таежной тропой съездит на Ангару, в село Богучаны. Незачем ехать таежнику в город, купцы-благодетели всюду найдутся.
За диво почитают хайцы городского человека. Всей деревней сбегаются смотреть. Каждому хочется перекинуться с ним словом, поздороваться, узнать, что на белом свете делается. И вот с недавних пор, проезжая к тунгусам с товаром, заладил останавливаться в Хае Мирон, приказчик Ивана Максимовича. Здесь нанимал он лоцмана на нижние пороги. Так уж в обычай вошло, что от Шивер-ска до Хаи лодки вел неванский лоцман Павел Бурмакин, а от Хаи до Стрелки, в устье Ангары, — хайский житель Антон Рукосуев. Каждый из них знал свои пороги. Попробуй сунься и хороший лоцман в незнакомый порог — расшибет посудину в щепы либо захлещет валами: любит побаловаться Чуна.