Алексей Антонович встал и вышел в гостиную. Несколько минут пробыл один в полутьме, а потом позвал:
— Иди сюда, мама. Посмотрим вместе на елку. Ольга Петровна подошла к нему.
Может быть, свечи зажжем?
Нет, не надо.
В полосе слабого света, падавшего на елку из комнаты Ольги Петровны, вспыхпвалп и угасали синие и красные огоньки на шариках дутых бус. Ватный ангел, осыпанный блестками слюды, казалось, парил под верхними ветвями. Вокруг него реяли стеклянные бабочки и стрекозы. Алексей Антонович задел неосторожно ветку, Щ дрогнуло деревце, закачались картонажи, золоченые орехи, и зазвенели стеклянные игрушки и бусы. Дед-мороз сорвался с тоненькой ветки и, кувыркаясь, упал на пол.
Из руки у него выпала елочка. Ольга Петровна подняла ее тщательно примотала ниткой и повесила игрушку на прежнее место.
Этому дедушке больше тридцати лет, — сказала она, грустно вздыхая. — И еще многим игрушкам. Берегу их как реликвии. Это — память.
Да, мама, — сказал Алексей Антонович, трогая одну из хлопушек, — и я помню — вот эту хлопушку клеил отец.
— Да. И эту тоже. Как священна бывает такая вещь! Алексей Антонович взглянул на комод. Там, рядом с
алебастровыми слониками, лежал пестрый камешек, который он взял из рук Анюты, когда они прощались. Дорога ему эта память.
В наружную дверь дома сильно постучали.
Алексей Антонович посмотрел на часы: без четверти десять. Он пожал плечами.
Кто бы это мог быть?
Неужели все еще христославы? — удивилась и Ольга Петровна. — Вот неймется нм!
А может быть, к больному?.. Только бы не к Баранову…
Постучали опять. Алексей Антонович пошел открывать. Он вернулся с Маннбергом и еще двумя мужчинами: один из них — средних лет, в мундире с аксельбантами и погонами жандармского ротмистра, другой — маленький, черный, подвижной, в прекрасной фрачной паре.
Гости, мама! — радушно сказал Алексей Антонович и, повернувшись к ней, сделал кислую мину.
Ольга Петровна пошла к ним навстречу, Маннберг почтительно поцеловал ей руку, поздравил с праздником и представил своих спутников:
Павел Георгиевич Киреев. Ротмистр. Прибыл на постоянное место службы в городе Шиверске. А это мсье Лонк де Лоббель, путешественник, и приватно, представитель американского железнодорожного синдиката.
Неофициальный, — предупреждающе поднял тот Руку.
Так сказать, для удобства и для сохранения свободы действий, неопределенно проворчал Киреев, играя наконечниками аксельбантов.
Гости были слегка навеселе. В гостиной сразу повис запах водки и крепких духов.
Алексей Антонович принес зажженную лампу. Пригласил гостей к столу.
Киреев, с узким серым лицом и неподвижными зелеными глазами, остриженный под бобрик, сидел, все время ероша волосы на затылке. Маннберг, хотя на квартире Мирвольского до этого был всего один раз, держал себя свободно, как старый друг дома. Он расхаживал по комнате, трогал игрушки па елке, перелистывал альбомы, лежавшие на этажерке.
Чудовищный мороз, мадам! — говорил Ольге Петровне Лонк де Лоббель, потирая руки. — Представьте себе, я забыл в гостинице перчатки и шел, засунув руки в карманы. Я был готов кричать от боли, мне показалось, что пальцы у меня окостенели. Ужасное состояние.
Да, да, знаете, и я представлял себе несколько иначе эти так называемые сибирские морозы, — поправляя тесный воротник мундира и вновь принимаясь ерощнть волосы, сказал Киреев.
Простите, Павел Георгиевич, а вы откуда, из какой местпости к нам пожаловали? — осведомился Алексей Антонович.
Из Петербурга, — ответил Киреев так, словно его оскорбило даже предположение, что он может быть не из Петербурга, — и уже бога молю, чтобы он помог мне вернуться скорее обратно. Я думаю, вы меня понимаете?
Алексей Антонович повел плечами.
До некоторой степени.
Почему до некоторой? — изумился Киреев. — Вы что, не любите Петербурга?
Как вам сказать..
Нет, нет, вы говорите прямо: не любите. Когда вы из Петербурга?
Я никогда в нем не был, — улыбнулся Алексей Антонович.
Вы не были в Петербурге? — еще более удивился Киреев. — Интеллигент? Что же, ваш батюшка был так называемый коренной сибиряк?
Алексей Антонович помрачнел. Он не знал, что ответить этому непрошеному и неприятному гостю.
Пожалуй, да, — уклончиво ответил он.
Маннберг наклонился и что-то шепнул на ухо Кирееву. Тот вначале не понял и вслух переспросил:
Как? Как?
Маннберг еще пошептал. Киреев поперхнулся, сбычился и быстро задвигал ладонью по затылку.
Ага. Так-с. Все понятно, — сказал он. И к Алексею Антоновичу: — Ну, а Шиверск вам нравится?
Хороший городок, — преодолевая неприязнь к Кирееву, ответил Алексей Антонович. Он догадался, о чем шептал Маннберг. И чтобы как-то направить неприятный разговор в другое русло, обратился к Ольге Петровне: — Мама, вероятно, гости прозябли, им надо погреться.
О! С удовольствием! — воскликнул Маннберг. — Только, уважаемая Ольга Петровна, просим извинить нас за такую бесцеремонность.
Гостеприимство, говорят, отличительная черта русского человека, — приветливо улыбнулась Ольга Петровна, — а я русский человек. И, наоборот, мне стыдно, что разговор начался за ненакрытым столом. Но вы зашли так неожиданно.
И, так сказать, — вступил в разговор Киреев, обменявшись с Маннбергом взглядами, — зашли совершенно случайно. У мсье Лонк де Лоббеля дьявольски окоченели пальцы, и Густав Евгеньевич предложил завернуть к вам отогреться. Благо, мы оказались как раз возле вашего дома.
Мы искали вечерку, — разъяснил Маннберг. — Да, да, самую настоящую русскую вечерку. Шли к окраинам города, где играет гармошка и веселится молодежь.
И чем вас так заинтересовала вечерка? — уходя в кухню а полпути остановилась Ольга Петровна.
О, это я! — воскликнул Лонк де Лоббель. — Это меня интересуют такие вещи. Как всякий путешественник, я ищу прежде всего экзотику.
Он приложил узкие белые ладони к пышущей жаром голландке.
Кроме того, нам захотелось повеселиться попросту, от души, — сказал Маннберг, — без всяких правил этикета.
Как говорят в России, покуролесить, — с наслаждением выговорил последнее слово Лонк де Лоббель и тут же извинился: — Простите, мадам.
О-о! — качнула головой Ольга Петровна так, словно хотела сказать: «Вы, может быть, и сюда зашли покуролесить?» Но сказала сдержанно: — И вы думаете, на вечерке это вам удалось бы?
Почему же нет? — удивленно спросил Киреев.
У вас костюмы не по моде, — бросила на ходу Ольга Петровна.
Не понимаю, — пожал плечами Киреев. Маннберг тронул его аксельбанты и сделал пальцами
жест: «Уразумели?»
Чепуха! — презрительно скривил губы Киреев. — Не может быть.
Как сказать, — загадочно сказал Маннберг и повернулся к Алексею Антоновичу. — Да, а вы знаете, любезный Алексей Антонович, я ведь принял на себя руководство работами па перегоне Шиверск — Тулун. Живу по-медвежьи, в передвижном вагончике, за сорок верст отсюда, п в город попадаю только наездом. Скучища на перегоне непостижимая, и хочется развлечься чем угодно.
Он прошелся по комнате, снял с елки золоченый орех, поискал, чем бы его разбить, не найдя, давнул каблуком штиблета. Рассмеялся и, отшвырнув ногой скорлупки, небрежно сказал:
Извините, Алексей Антонович, — и трудно было понять, к чему это относилось, к тому, что он без спросу снял орех, шш к тому, что раздавил его ногой.
Алексей Антонович сделал вид, будто не слышит: ему неприятна была развязность Маннберга. Да, пожалуй, и тех двух. Так бесцеремонно ворваться к малознакомому человеку и испортить ему тихий семейный вечер! Он еле находил слова, чтобы поддерживать непринужденный разговор.
А вы… — он замялся, затрудняясь, как ему следует назвать Лонк де Лоббеля, фамилию которого он вдобавок плохо расслышал, — вы предпринимаете дальнее путешествие?
Лонк де Лоббель легко повернулся и, отбросив фалды фрака жестом, который мужчины позволяют себе вне дамского общества, спиной прислонился к голландке.
Не столько дальнее, сколько трудное. — Он весьма чисто говорил по-русски.
Почему? — полюбопытствовал Алексей Антонович. — Иностранные путешественники в России всегда окружены вниманием.
Для этого нужно ехать в Россию через Петербург или через Одессу и затем на Кавказ, — вмешался Маннберг, — а не через Охотск в Восточную Сибирь, как это сделал мсье Лонк де Лоббель.
Да, конечно, — согласился Алексей Антонович, — на этом пути трудно рассчитывать на дорожные удобства.
О, я привык к лишениям в дороге! — грациозно повернувшись на носках возле печки и вновь к ней припадая, сказал Лонк де Лоббель. — Увы, я не имею возможности с этим считаться.
Так сказать, путешественник поневоле, — язвительно заметил Киреев.
Маннберг подошел и покачался возле них на носках.
Разумеется, — сказал он, засовывая руки в карманы. — Охотск — не Марсель, а Шиверск — не Жуанвилль.
О, Жуанвилль! — воскликнул Лонк де Лоббель.
Простите, вы француз? — осведомился Алексей Антонович.
Я родился во Франции.
Но, еще раз простите — или я ослышался? — вы, кажется, сказали, что являетесь представителем американского…
О, мсье, — счастливо вздохнул Лонк де Лоббель, — Америка богата, Америка все купит!
Все — это, так сказать, слишком смелое заявление. Что такое все? Все есть все, — пытаясь сострить, сказал Киреев, — Америка у нас купила Аляску, Америка может купить Охотск, Америка может купить вот этот так называемый Шиверск, всю движимость и недвижимость, — но меня, например, русского дворянина и офицера, Америка не купит.
Э, нет, в этом, Павел Георгиевич, позвольте мне с вами не согласиться, — возбужденно заговорил Маннберг. — Я держусь совершенно противоположного мнения. Меня, да, меня, Маннберга Густава Евгеньевича, как и мсье Лонк де Лоббеля, Америка сможет купить…
Однако! — воскликнул Киреев.
О, не поймите меня превратно! Да, за хорошую цену я пойду работать для Америки. Почему нет? Я свободен продавать свой труд тому, кто больше платит…