Лизы не будет… Порфирий еще перетряхнул на руке пушистые и искрящиеся шкурки и медленно засунул их снова в мешок. Лизы не будет… Огонь будет всегда. Пусть висят в мешке!
Ссутулясь, он вышел из зимовья сквозь дрожащее марево горячего воздуха над линией дальних гор долго вглядывался в сторону белков Уляхи, через которые, по преданью, пробита древняя тропа Чингисхана, через которые на берег красавицы Уды ходил когда-то богатырь Чалот.
6
Зной казался везде нестерпимым, но на крыльце было все же немного прохладнее. Баюкая Нину, Клавдея присела на ступеньку. Ребенок потянулся, чмокнул губами и в истоме вздохнул. Клавдея смахнула у. него с лица надоедливую муху.
Пригожая девка! — прошептала она, целуя влажный лобик ребенка. — Счастливое будет твое житье. Без нужды. Не так, как моей Лизаньке. И где она, бедная?
Кто-то дернул ее сзади за платок. Клавдея оглянулась.
Ба-ба! — раздельно сказал черноглазый мальчик, охватывая шею Клавдеи руками и прижимаясь щечкой к ее волосам.
Чш, ты, озорной, — слегка шлепнула его Клавдея, — разбудишь девку!
Мальчик отпустил шею Клавдеи. Нетвердо переступая толстыми ножками, обошел вокруг. Потом вытянул руки, повертел растопыренными пальчиками и, заливаясь радостным детским смехом, убежал в дом.
Клавдия, что ты распускаешь Бориску? — донесся из открытой двери недовольный голос. — Только заснула немного, а он разбудил. — И широко зевая, на крыльцо вышла Елена Александровна. Щурясь от яркого света и запахивая просторный зеленый халат, она присела рядом с Клавдеей. — Ну, как моя дочка?
А что? Хороший ребенок, барыня, — поправляя кружевной чепчик на девочке, ответила Клавдея.
А у тебя были дети?
Была дочь одна, — дрогнула густыми черными бровями Клавдея.
Умерла?
Вот и не знаю. Не знаю даже, где она.
Как же это так?
Жила здесь, у бабки Аксенчихи, а потом невесть куда ушла.
Да? Она у-тебя уже взрослая?
Замужем была, — утерла набежавшую слезу Клав-дея.
Ты шутишь? Замужем! Да ты сама еще прямо невестой выглядишь, такая свежая. Тебе п тридцать пять не дашь ни за что.
Может, такая кость в лице у меня, что тихо ста-реюсь я, а только вправду, была дочь моя замужем.
А где муж твоей дочери?
Тоже не знаю. Ушел из дому… может, умер. Порфирий Коронотов, если слыхали.
Ах, вон кто! — протянула Елена Александровна. — Он твой зять? Слыхала. Нехороший человек. Только что же это: один ушел, другой ушел. А твой муж тоже ушел куда-нибудь?
Умер мой Иленька, — нахмурившись, отодвинулась Клавдея, — и про него я вам рассказывала, барыня.
Разве? Ну, значит, я забыла. А что же, ты любила мужа? — помолчав, спросила Елена Александровна.
Да как же не любить? — удивилась Клавдея. — Затем и замуж шла.
А вот дочь твоя, наверно, не любила своего мужа, если так они разошлись.
Не всякое дело спроста решается. Не надо об этом говорить, барыня, — сдвинула брови Клавдея.
Почему же не говорить? Да если быть откровенной, так, по-моему, ты неправду сказала. Какая могла быть у вас любовь?
Клавдея не ответила. Из конуры выполз Атос. Вывалив на сторону язык, он перешел на другой конец двора и растянулся под забором, редко вздрагивая запавшими боками.
Ты понимаешь, что я говорю? Ты, Клавденька, просто смешала понятия: желание ты называешь любовью. Ну, скажи, если ты веришь в любовь, что ж ты второй раз замуж не выйдешь?
Потому и не выхожу, что верю.
О муже грустишь?
Жалею.
— Дура! Прости меня… Сплошная это глупость! Ниночка вдруг сморщила носик и всхлипнула. Клавдея, поворачиваясь всем телом, стала качать ее на руках.
Может быть, она есть хочет? — с любопытством взглянув на ребенка, спросила Елена Александровна.
Почему вы ее грудью не кормите, барыня? — в свою
очередь, вскинула глаза Клавдея. — Сами вы крепкие, полные.
— В том-то и дело, что бюст от этого портится. Нет,
я не хочу. Зачем?
— Дите-то родное.
Ну и что же, что родное? Можно вырастить и без
этого… Ну ладно, довольно болтать. Надо пойти одеться.
Елена Александровна взбила ладонями не очень густые пряди белокурых волос и встала.
Чем ты моешь голову, Клавдия? — остановилась она на ступеньке, сверху вниз оглядывая толстую, крупно сплетенную косу Клавдеи, скрученную на затылке в переливчатый тугой узел.
Как чем? Водой?
Нуу? Водой?
Водой.
Странно… Какие хорошие волосы! Даже желтками
не моешь голову?
Нет.
Удивительно!
Брякнула щеколда, открылась калитка.
Ох, что же это я?! — испуганно всплеснула руками Елена Александровна, тщетно пытаясь запахнуть разъехавшиеся полы халата. — Ванечка! Гости!
В калитку протиснулась плотная фигура Баранова. За ним следом показался Иван Максимович.
Ха-ха-ха! — загрохотал Баранов. — Не смущайтесь, прекрасная Елена Александровна, у вас есть что показать! Прости за нескромность, Иван… Я ведь по-свойски, попросту.
Елена Александровна бросилась к двери.
На дороге ей попался Борис. Засунув палец в рот, он в другой руке тащил большую куклу с фарфоровой головкой.
Ца-ца, — сказал он, показывая куклу.
Уйди, чертенок! — оттолкнула его Елена Александровна.
Мальчик упал. Кукла стукнулась об порог, голова отлетела прочь. Борис приподнялся, сел, раскинув в стороны ножки, и тихо заплакал.
Люся, нельзя же так! — укоризненно сказал Иван Максимович, поднимаясь на крыльцо, и напустился на Клавдею: — Что ж ты не смотришь за ребенком? Дубина!
Простите, недоглядела, — ответила Клавдея, поднимая Бориса.
Где ты достал ее, молодуху такую? — вполголоса спросил Баранов, войдя в гостиную и сбрасывая фуражку на диван. — Ох, сок-баба! Малиной, что ли, щеки она себе натирает?
Вдова одного мужика солонецкого. Впрочем, помните происшествие с Порфирием Коронотовым?
Это на свадьбе твоей?
Нуда.
Как же! Помню.
Так вот, Порфирий — зять ее.
Фью! — свистнул Баранов. — Да ты не врешь? Молодо, молодо выглядит.
Как видите.
Молодец, * Иван, — хлопнул его по руке Баранов, — ей-богу, молодец! Одобряю. Выбирать умеешь. Только смотри, не получилось бы, как с Анюткой. В самых годах баба, да с малинкой — опасное дело… Ну, как там хочешь, — круто изменил он разговор, — а сюртук я сниму. Сил моих нет, жарко. Открой-ка, брат, окошко.
Василев распахнул створки окна и выглянул на улицу.
Вот, кстати, и Лука идет. Тоже в город зачем-то приехал.
Кстати ли? Можно будет при нем по душам разговаривать? — усомнился Баранов.
Можно, — кивнул головой Иван Максимович. — Правда, мужик он жадный, но место свое всегда понимает. Втолковать же ему кой-что крайне необходимо именно сейчас.
Вошла Елена Александровна, застегивая на ходу золотой браслет.
Ванечка, — спросила она, — стол накрывать?
Да, пожалуйста, — согласился Иван Максимович, — только знаешь, Люся, прикажи собрать похолоднее чего-нибудь. И винца покислее.
Да, да, Елена Александровна, — поднимаясь, зарокотал Баранов, — хорошо бы кваску простого, русского. А к водочке на закуску…
…ветчины вареной. С хреном. Здравствуйте! — на пороге появился Федоров.
— А-а! Милости прошу, Лука. Проходи, — протянул ему руку Василев. — Как поживает супруга?
Елене Александровне почтение, — низко поклонился
Федоров. — Цветете, драгоценная. Жена моя, слава богу, здравствует". Болели зубы, привязала припарочку — все прошло, — скороговоркой ответил он Ивану Максимовичу. — Нашему печителю-радетелю Роман Захаровичу почтение, — протянул руку Баранову. — А тебя, Иван Максимович, с новосельем! С новосельем, Елена Александровна!
Будто ты не был у меня в новом доме?
Не был еще.
А-а! Ну, спасибо.
Спасибо за поздравление, Лука Харлампиевич, — ответила Елена Александровна.
К ней подошел Иван Максимович и шепнул на ушко:
Ты, Люся, слишком не торопись. Дай квасу, а все остальное попозже. Надо натощак кой о чем побеседовать. А то Лука как подопьет — ни черта сообразить не может.
Елена Александровна понимающе улыбнулась и ушла.
Что со старым домом делать намерен? — спросил Баранов, вытирая платком чисто выбритую голову.
Продам, — коротко ответил Иван Максимович.
Кому? Есть покупатель?
Гурдус покупает. Вернее сказать — за нос водит.
Они, приезжие, все так. Думают, что ихняя копейка стоит дороже нашего сибирского пятака.
Сколько дает? — вступил в разговор Федоров.
В пятистах пока не сошлись.
Ого! И давно ряда идет?
Да с месяц.
Упрям. Надо думать, толку не будет. Понял, что нет, кром «него, покупателя, — тряхнул головой Федоров. — Господи, сушь-то какая! Зной — не сдышать. Погорят у мужичишек хлеба. Чем торговать стану?
В Канске на прошлой неделе четыре пожара было, — заметил Баранов.
Сохрани господи, — перекрестился Федоров, — вот уже боюсь страсти огненной!
Городского голову к суду привлекают, — продолжал Баранов, — дескать, дружипа не наготове была. А при чем здесь голова, если бочки в такую сушь рассохлись? Выехала дружина на пожар, а вода во все щели, как из сифона, шпарит.
С водой надо было бочки-то держать, — наставительно сказал Федоров, — не рассохлись бы.
С водой? Ну да, с водой, не с песком же, всякому дураку известно, — завертелся на стуле Баранов. — Да ведь черт их узнает, с чем они держат. Надо будет в дружину зайти, посмотреть в бочки самому.
Да… пожар в такую погоду полгорода может снести, — подтвердил Иван Максимович.
Не говори! Твои-то дома застрахованы? В ладную цену?
Застрахованы. Ничего.
В «Российском»?
Нет, в «Саламандре».
Вот не люблю ерманцев, — поморщился Лука, — завсегда в «Российском» страхую.
«Саламандра» тоже русское общество.
А что же названье нерусское?
— Это, Лука, вот почему, — улыбаясь, разъяснил Иван Максимович. — Существует легенда: есть будто бы такая ящерица — саламандра, что сама все жжет огнем, но если пламень вспыхнул не от нее, а по другой причине — гасит.