В вершину горы ударяют молнии, с нее слышнее гром, возвещающий о долгожданном дожде, с нее виднее, что творится в долине. Наверное, этим объясняется отношение аравитян к горе и ее частице — камню. Но не меньшее место в их жизни занимало, пожалуй, и дерево — дарящее сень и плоды, указывающее на близкую воду, дающее жизнь. Английский этнограф Дж. Фрэзер в своей книге «Фольклор в Ветхом завете» целую главу — «Священные дубы и терпентинные деревья» — посвятил поклонению деревьям, следы которого сохранились в Палестине, Ливане и Сирии. Отдельные терпентины и дубы имеют славу «населенных», или давших прибежище духам. Некоторые из этих духов явно восходят к языческим дриадам, как, например, те, что прозваны «дочери Иакуба (Иакова)». Рядом с другими деревьями стоит гробница какого-нибудь вали, но в действительности люди поклоняются не ему, а священному дереву. На ветки вешаются цветные лоскутки, прикосновение к корням считается целебным, опавшие сучки не идут на топливо даже тогда, когда топлива не хватает.
Помимо дубов и терпентинов арабы почитают оливу (маслину), тамариск, сидр (небк, дум), ильб, не говоря уже о финиковой пальме или благовонном семействе бурзеровых. В Коране, в суре «Свет» (XXIV, 35), прославляется священная маслина: «Аллах — свет небес и земли. Его свет — точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло — точно жемчужная звезда. Зажигается он от дерева благословенного — маслины, ни восточной, ни западной. Масло ее готово воспламениться, хотя бы его и не коснулся огонь. Свет на свете!» Выражение «ни восточная, ни западная», или «ни с восхода, ни с заката» обычно толкуется как «небесная»: эта небесная маслина, зажигающая свет небес и земли, стала одним из любимейших символов у мусульманских суфиев.
Образ дерева с развитыми корнями и ветвями обозначает у арабов человека из сильного и многочисленного рода. О безродном говорят: «Нет у него ни корней, ни ветвей». До сих пор бедуины Сирии, Иордании и Палестины сохраняют обычай клясться на ветке дерева: «Клянусь этой ветвью и Аллахом. Пусть лжец останется без потомства!»
Не в силах уничтожить поклонение деревьям, ислам использовал его. Метафора «древа» стоит даже за системой мусульманского вероучения и права. В самом деле, правовые источники ислама получили название «корни». От них отходят «ветви» — казусы, разрешаемые при помощи «корней». С этим подразумеваемым деревом соотносятся три разряда «постигших», или тех, кому дано выражать свое мнение по вопросам религиозного права и морали. О «корнях» мог высказываться только высший разряд, средний начинал с «ветвей», а низший занимался частными случаями, или «листьями». Таким образом, «древо» получалось перевернутым. Это напоминает известный мусульманский символ — «Древо блаженства», изображаемый в виде перевернутого дерева, чьи корни уходят вверх к божьему престолу, ветви тянутся вниз к райским вратам, а на листьях начертаны имена Аллаха. С перевернутым древом, чей корень устремлен к небу, а ветви стоят на земле, сравнивал человека, вслед за Платоном, и средневековый арабский писатель аль-Масуди.
Способность птиц к полету всегда восхищала человека. Древние полагали, что эта способность — божественный дар. В Коране (XVII, 19) утверждается, что птиц, машущих крыльями над нашей головой, никто не держит в воздухе, кроме Аллаха. В другом месте (XVI, 81) об этом говорится как о бесспорном доказательстве божьего всесилия: «Разве они (люди. — М. Р.) не видят птиц, покорных в воздухе небесном; их поддерживает только Аллах. Поистине, в этом — знамение для людей верующих!» Птичья «покорность» воле Аллаха и их близость к небу рождали убеждение о причастности пернатых к сокровенным тайнам: счастлив тот, кто познает их, изучив птичий язык. Недаром мудрейший Соломон гордо восклицает в Коране (XXVII, 16): «О люди, научены мы языку птиц, и даровано нам все! Поистине, это — явное преимущество!» Уже упоминалось, как легендарный удод открыл царю путь в Страну благовоний, но удод вместе с другими птицами был не только проводником, но и письмоносцем, соглядатаем и советчиком. Впрочем, грешники не способны понимать птичьи советы: об этом свидетельствует притча из Корана о народе самудийском, отвергнувшем пророчество Салиха, положившись на гадание по полету птиц (XXVII, 48).
Доисламское представление о том, что птица — образ души и личной судьбы человека, связанной с ним, как ожерелье с шеей, ярче всего отражено в словах Корана (XVII, 14–15): «И всякому человеку Мы прикрепили птицу к его шее и представим ему в День воскресения книгу, которую он встретит раскрытой: „Прочти твою книгу! Довольно души твоей в сей день над тобой счетчиком!“» Не эти ли слова вспоминал поэт аль-Мутанабби, сочиняя свой экспромт на соколиной охоте? Несколько странное для нас слово «счетчик» вполне понятно для мусульман: ведь день страшного суда часто называется днем расчета, когда будет сведен «приход» и «расход» поступков каждого человека и каждый получит то, что ему причитается.
Большим знатоком гадания по птицам считался герой арабских преданий — мудрец Кусс ибн Саида, чье красноречие вошло в пословицу. Рассказывают, что он со своим приятелем, находясь в гостях у некоего царя, наблюдал за поведением двух птиц — черной и белой. Поднявшись над царским шатром, птицы резко замахали крыльями, потрясли хвостовыми перьями и исчезли; затем они появились перед Куссом и его спутником, покружили над ними и сели на землю. «В жизни не видал птиц прекраснее, — сказал Куссу его товарищ. — Какую из них ты бы предпочел?» — «Черную», — ответил тот. «А я выберу белую. Какое же предсказание следует отсюда?» — «Не успеет день смениться ночью, — предрек мудрец, — как царь погибнет. Тебя же, раз ты выбрал белое, ждет разочарование, и ты отправишься домой с пустыми руками». Собеседник Кусса сообщил царю об этом предсказании, и тот, разгневавшись, приказал схватить мудреца. Но не успел день смениться ночью, как царь, едва выступив в поход, испустил дух. Перед смертью царь велел отпустить узника и наградить его, воскликнув: «О, как верны были слова Кусса!» Вот так и получилось, что Кусс вернулся домой с двадцатью верблюдицами, а его спутник — ни с чем.
«У нас, арабов, — говаривал Кусс, — прямо-таки страсть к гаданию по птицам». И действительно: известно множество способов гадания по птичьему крику (по карканью воронов, воркованию голубей, уханью сов), по цвету и количеству птиц, по направлению их полета. Обычно арабский авгур (заджир) заявлял, что птица, движущаяся справа налево от наблюдателя, это «саних» — благой вестник, а движущаяся слева направо — «барих», предвещающая несчастье. Интересно, что «счастливое направление» совпадает с направлением арабского письма.
Из макбетовского перечня гаданий «по воронам, сорокам и грачам» арабы гадали только по воронам, зато эта птица стояла первой в списке «вещих». Примеров, подтверждающих это, так много, что можно догадываться о былом существовании в Древней Аравии культа ворона. Его называют «одноглазым», приписывая ему особую остроту зрения. О «сезонных» предсказаниях, связанных с вороном, уже говорилось; его поведение могло истолковываться как благоприятное и как неблагоприятное, смотря по обстоятельствам, но самым мрачным предзнаменованием считалось, если ворон, пролетая мимо, выронит перо.
Вещей птицей считался и орел. Сохранилась легенда о том, что именно орел принес доисламскому предсказателю Мамуну ибн Муавийе весть о неизбежности прихода пророка Мухаммеда. Самому пророку приписывается пристрастие к другой птице — белому петуху, о котором он, по словам аль-Джахиза, сказал: «Белый петух мой друг, он враг врагов Аллаха, он охраняет дом своего хозяина и семь других домов». Было поверье, что у петухов, возвещающих о времени утренней молитвы, есть староста — огромный кречет, чей гребень достигает трона Аллаха, ноги увязли в земле, а крылья распростерты в воздухе. Когда до конца ночи остается не более трети, он принимается кричать и хлопать крыльями: все петухи просыпаются и начинают петь. Повсюду в арабском мире — от Аравийского полуострова до Марокко — вестника счастья видели в аисте.
В «Жизни животных» ад-Дамири, созданной им на пять веков раньше, чем одноименная книга Брема, всерьез сказано, что многие птицы предвещают несчастье. К таким птицам относятся арабский сурад (вероятно, сойка), коршун, страус. Созвучие «хамам — химам», или «голубь — кончина», заставляло воспринимать голубя как предвестника смерти. Сова связывалась с кровомщением, ибо верили, что ее жилище — череп убитого, откуда она кричит: «Напоите меня, напоите меня!» — пока не прольется кровь убийцы.
Объектом ворожбы были и другие летающие существа — пчелы, осы, стрекозы, бабочки, саранча, летучие мыши. Главное слово у арабов для гадания — «тира», от глагола «тара» — «летать». Многие авгуры и кудесники подстрекали аравитян отвергнуть проповеди Мухаммеда, поэтому ислам с самого начала боролся с тира, приравнивая его к многобожию, — вот почему от птичьих гаданий в наши дни мало что сохранилось. Мусульманская традиция утверждает, что пророк противопоставлял «нечестивому» тира «добрый» фаль, о котором говорилось в главе «Речь и слух».
Истово верили арабы в вещую природу снов. Ад-Динавари, составивший в самом начале одиннадцатого века первый известный нам арабский «сонник», приводит изречение Мухаммеда: «Сон верующего — сороковая часть пророчества» — и так объясняет эти слова: «Пророк хотел сказать, что большинство пророков — да будет над ними мир! — за редким исключением не видели ангела, а получали откровение во сне». Арабское предание хранит немало историй о снах, которые сбывались, и о хитрецах, использовавших суеверия своего века в собственных интересах. Однако далеко не каждый рисковал придумывать сновидения, ибо на этот счет имелось другое речение Мухаммеда: «Лгущий о своих снах ответит в день восстания мертвых».
Для того чтобы заглянуть в Книгу Судеб и прочесть ее темные письмена, обращались к помощи «ильм ан-нуджум», или астрологии. В арабском мире увлечение астрологией было повсеместным: она занимала даже таких великих мыслителей, как Ибн Хальдун (1332–1406), которого многие считают первым арабским социологом. Переводились античные трактаты, посвященные звездной премудрости, создавались собственные сочинения, где отцами астрологии назывались вперемешку пророк Даниил, Пифагор, Александр Македонский, Валаам, Птолемей, Гермес Трисмегист, пророк Узайр, или ветхозаветный Ездра, мудрец Лукман. «Наука звезд» очень рано разделилась на три области: расчетную, природную и воображаемую. Первые две — предтечи астрометрии и астрофизики — составили астрономию, последняя — астрологию в нашем понимании этого слова. Попытки установить связь расположения звезд и знаков зодиака с су