Глава XI. Остров
– Дети!.. – крикнул Пэдди. Он держался на краспиц-салинге, освещенный восходящим солнцем, между тем как дети, закинув головы, смотрели на него снизу. – Дети! Впереди нас остров!
– Ура! – завопил Дик. Он не вполне понимал, что такое значит остров, но голос Пэдди выражал необычайное ликование.
– Земля и есть! – сказал тот, спускаясь на палубу. – Идите сюда на нос, я вам покажу…
Он взлез на бревна и поднял Эммелину на руки; даже с такой незначительной вышины ей удалось разобрать на горизонте какой-то предмет неопределенного цвета – скажем, зеленоватого. После того, как Дик взглянул, в свою очередь, и объявил, что и смотреть-то не на что, Пэдди стал готовиться к отбытию.
Только теперь, при виде земли, он впервые смутно почувствовал ужас того положения, из которого им неожиданно открывался исход.
Он наскоро покормил детей бисквитами и мясными консервами, потом принялся собирать вещи и складывать их в шлюпку, грызя бисквит на ходу. В шлюпку отправились: сверток фланели, все старое платье, футляр с нитками и иголками, какие водятся иногда у моряков, полмешка картофеля, старая пила и много всякой мелочи, не говоря уже о воде и провизии, которые они раньше взяли с собой. Когда все было готово, он прошел с детьми на нос посмотреть, что делается с островом.
За каких-нибудь час-два времени остров значительно приблизился и отодвинулся вправо; это означало, что бриг относится довольно быстрым течением, и что остров останется мили на две, на три в стороне от него. Хорошо еще, что они имели в своем распоряжении шлюпку.
– Вокруг него со всех сторон море, – заметила Эммелина, сидя на плече у Пэдди и разглядывая остров, на котором уже ясно виднелась зелень деревьев, выделяясь оазисом на сверкающей небесной лазури моря.
– Мы туда идем, Пэдди? – спросил Дик.
– Туда, и на всех парах, – объявил Баттон. – К полудню причалим, а не то и раньше.
Ветер посвежел и дул прямо с острова, как будто последний тщетно пытался сдуть их прочь…
О, что это был за свежий душистый ветерок! Сколько тропических растений слили свои ароматы в один букет!..
– Понюхайте, – сказала Эммелина, раздувая ноздри. – Это то же, что я чувствовала вчера вечером, только сильнее.
По последнему вычислению, сделанному на «Нортумберленде», корабль находился на юго-восток от Маркизских островов. Таким образом, это был, очевидно, один из мелких пустынных островков, лежащих на юго-восток от последних, – самых пустынных и самых очаровательных островков в мире.
Теперь он вырастал у них на глазах, все более сдвигаясь вправо. Уже виднелись холмы и пятна темной и светлой листвы. Вокруг выделялась как бы кайма белого мрамора. Это была пена прибоя на рифах.
Прошел еще час, и стала явственно видна перистая листва кокосовых пальм. Тогда старый матрос решил, что пора пересесть в шлюпку.
Он поднял над перилами Эммелину, сжимавшую в объятиях свой багаж, и опустил ее в шлюпку; затем посадил туда же Дика.
Минуту спустя шлюпка уже отделилась от «Шенандоа», предоставляя ему продолжать свое таинственное плавание по воле морских течений.
– Ты не к острову ведешь, Пэдди! – крикнул Дик, когда старик повернул шлюпку влево.
– А ты помалкивай, – возразил тот, – яйца кур не учат! Каким чёртом я бы мог достигнуть земли, если бы полез прямо ветру в глаза?
– Разве у ветра есть глаза?
Баттон не отвечал. Он был озабочен. Что, если остров обитаем? – Он знал туземцев Самоа за добрых малых, но здесь он не имел представления о том, что его ожидает. Впрочем, сколько ни тревожься, толку от этого не будет. Приходилось выбирать между островом и пучиной морской. Он поставил лодку на правый галс, зажег трубку и прислонился спиной, захватив румпель локтем. Зоркий глаз моряка усмотрел проливчик между рифами, и теперь он вел шлюпку в уровень с этим проходом, чтобы затем ввести ее внутрь на веслах.
Мало-помалу, с ветерком стал доноситься какой-то слабый звук, рокочущий и сонливый. То был звук прибоя на рифах.
Эммелина сидела со свертком на коленях, молча созерцая расстилавшийся пред нею вид. Несмотря на яркое солнце и видневшуюся вдали зелень, зрелище было достаточно унылое. Белый пустынный берег, с перегоняющими друг друга валами и кружащими вверху крикливыми чайками, а надо всем этим – гром прибоя.
Внезапно стал виден проливчик, за которым мелькнула синяя гладь. Баттон вынул из гнезда мачту и взялся за весла.
По мере того, как они приближались, море становилось более бурным и полным жизни: гром прибоя делался явственнее, валы грознее и свирепее, и проливчик шире.
Видно было, как вода кружится около коралловых столбов, ибо течение вливалось в лагуну; оно подхватило шлюпку и понесло ее быстрее, чем могли бы сделать это весла. Над ними с криком вились чайки; шлюпку качало и било; Дик взвизгивал от возбуждения, а Эммелина крепко зажмурила глаза.
И вдруг, как если бы быстро и бесшумно притворили дверь, шум прибоя внезапно затих. Шлюпка пошла ровно. Эммелина открыла глаза и очутилась в мире чудес.
Глава XII. Лазоревое озеро
По обеим сторонам расстилалась струистая голубая ширь, отливая сапфиром и аквамарином. Вода была так прозрачна, что далеко внизу виднелись ветви коралла, стаи рыб и тени этих рыб на песчаном дне.
Впереди них вода омывала пески белого берега: между собой шептались кокосовые пальмы; когда же гребец остановился, чтобы осмотреться, с пальмовых макушек поднялась стая голубых птичек и пронеслась над ними беззвучно, как струя дыма.
– Смотрите! – крикнул Дик, свесивший нос над шкафутом – смотрите на рыб!
– Мистер Баттон! – воскликнула Эммелина, – где это мы?
– Ей-богу, не знаю; но думается мне, что бывают места и похуже этого, – отвечал старик, окинув взглядом мирную лагуну, от стены рифов до тихого берега.
По обеим сторонам широкого берега кокосовые пальмы выстроились, как два полка, и склонились макушками, глядясь в воду. Дальше темнела роща, в которой пальмы смешивались с хлебными деревьями, перевитые диким виноградом. На одной из коралловых свай стояла одинокая пальма, также кивая макушкой и как бы ища собственного отражения в воде. Но душой всей картины и самой невыразимой красотой ее было освещение.
В открытом море свет был ослепителен и жесток. Там ему не на чем было сосредоточиться, нечего было освещать, кроме безграничного пространства синей воды и уныния.
Здесь же свет превращал воздух в хрусталь, сквозь который зритель созерцал красоту берега, зелень пальм, белизну коралла, кружащих чаек, голубую лагуну, – все это ясно очерченное, горящее, красочное, смелое, но нежное и прекрасное. Здесь дышал дух вечного утра, вечного счастья, вечной юности.
В то время как Баттон подвигался к берегу, ни он, ни дети не заметили в воде, у подножия кивающей пальмы, чего-то, что на миг осквернило своим присутствием ясный день и исчезло; чего-то, похожего на треугольник темной парусины, вынырнувшего из воды и снова мигом скрывшегося; чего-то, что мелькнуло и сгинуло, как дурная мысль…
Причалить было недолго. Баттон влез по колена в воду, а Дик переполз через нос.
– Хватай ее так же, как и я, – крикнул Пэдди, берясь за планшир правого борта, в то время как Дик, подражая, как обезьяна, ухватился за планшир левого борта. – А теперь:
– Йо-хо, Чиллиман,
Вверх с ней, вверх с ней,
Вверх, Чиллиман.
– Можешь отпустить, она достаточно высоко.
Потом старик перенес Эммелину на берег.
Дик ошалел от восторга и гонялся взад и вперед, как собака, когда она только что вылезет из воды. Баттон выгружал свой груз на сухой песок. Эммелина сидела с драгоценным свертком на коленях и чувствовала, что происходит нечто очень странное.
Хотя главной заботой Пэдди все время было не пугать «детишек», в чем ему немало помогла погода, однако, в глубине души она чувствовала, что дело нечисто. Поспешное отбытие с корабля, исчезновение дяди в тумане, – сердце ее чуяло, что здесь что-то не то. Однако она ни слова не сказала.
Впрочем, ей не пришлось долго задумываться. Дик уже бежал к ней с живым крабом, пугая ее его клешнями.
– Возьми его прочь! – закричала Эммелина, закрывая лицо руками с растопыренными пальцами. – Мистер Баттон! Мистер Баттон! Мистер Баттон!
– Отстань от нее, дьяволенок! – заорал Баттон, складывавший последний груз на песок, – Отстань, не то задам тебе хорошую трепку!
– Что такое «дьяволенок», Пэдди? – твердил Дик, запыхавшись от беготни – Пэдди, что такое «дьяволенок»?
– Это ты! И не задавай вопросов! Уморился я, надо дать отдых костям.
Он бросился в тень пальмы и принялся раскуривать трубку. Эммелина подползла к нему под крылышко, а Дик растянулся на песке, рядом с Эммелиной.
Баттон снял куртку и сделал себе из нее изголовье. Он чувствовал, что нашел Эльдорадо утомленных. С его знанием тихоокеанской растительности достаточно было одного взгляда, чтобы заключить, что пищи здесь вдоволь, да и воды также: поперек берега извивалось углубление, которое в сезон дождей превратится в стремительный поток. В настоящее время в ручье не было достаточно воды, чтобы добежать до лагуны, но там, в лесу, где-нибудь да начинался родник, и он его разыщет. Воды в бочонке хватит еще на неделю, и стоит взлезть на дерево, чтобы набрать кокосовых орехов, сколько душе угодно.
Эммелина смотрела на Пэдди, пока он курил трубку и давал отдых костям, и вдруг ее осенила великая мысль. Она сдернула платок со свертка и выставила напоказ таинственную шкатулку.
– Э-э, ящичек! – промолвил заинтересованный Пэдди, приподнимаясь на локоть, – Я так и знал, что ты его не позабудешь.
– Мисс Джемс, – заявила Эммелина, – взяла с меня слово, что я не открою его, пока не сойду на берег, чтобы не растерять вещей.
– Ну, теперь ты на берегу, – заметил Дик, – открывай его.
Она тщательно развязала бечевку, отказавшись от ножа Пэдди, и сбросила оберточную бумагу, под которой оказалась простая картонка. Девочка приподняла крышку, заглянула внутрь, потом опять закрыла.
– Открой, открой! – кричал Дик, вне себя от любопытства.
– Что там такое, деточка? – спросил старый матрос, не менее заинтересованный, чем Дик.
– Вещи, – объявила Эммелина.
Тут она внезапно сняла крышку и обнаружила крошечный чайный фарфоровый сервиз, упакованный в стружках. Были тут чайник с крышкой, сливочник, чашки и блюдечки и шесть микроскопических тарелочек, – и на каждом из этих предметов было нарисовано по цветочку «анютиных глазок».
– Да ведь это чайный сервиз! – с интересом воскликнул Пэдди. – Силы небесные! да вы только посмотрите на эти тарелочки с цветочками!
– Фу! – с отвращением сказал Дик. – Я думал, это могут быть солдатики.
– Мне не нужны солдатики, – ответила Эммелина совершенно счастливым голосом.
Она развернула клочок папиросной бумаги и достала оттуда щипчики для сахара и шесть ложечек. Потом разложила все это на песке.
– Ну, эти все остальное за пояс заткнули! – восхищался Пэдди – А когда же ты меня пригласишь чай пить?
– Когда-нибудь, – объявила Эммелина, аккуратно укладывая вещи обратно.
Баттон выколотил трубку и засунул ее в карман.
– А ну-ка! – предложил он. – Пройдемся-ка мы по лесу взглянуть, где тут вода. Положи свою коробку с вещами, Эмлин: здесь некому ее украсть.
Эммелина положила свое сокровище на груду вещей в тени пальм, взяла Пэдди за руку, и все трое вступили в рощу.
Представлялось, будто входишь в сосновый бор; высокие стволы казались посаженными на определенном расстоянии, и куда ни обернешься, во все стороны уходили правильные сумеречные аллеи. Вверху, на огромном расстоянии, виднелся бледно-зеленый свод, на котором вспыхивали искорки света, когда ветерок вздымал перистые ветви макушек.
– Мистер Баттон, – пробормотала Эммелина, – мы ведь не заблудимся, правда?
– Заблудиться! Нет, ручаюсь; мы идем в гору, и все, что нам нужно сделать, – это спуститься, когда мы захотим вернуться. Берегись орехов! – Сверху с щелканьем скатился орех и запрыгал по земле. Пэдди поднял его и положил в карман (он был немногим больше яффского апельсина). – Это зеленый кокосовый орех, – пояснил он, – он будет нам заместо чаю.
– Это не кокосовый орех – возразил Дик, – кокосовые орехи коричневые. У меня раз было пять центов, и я купил себе один, выскреб серединку и съел ее.
– Когда доктор Симс лечил Дикки, – сказала Эммелин, – он сказал, что удивительно, как Дикки это выдержал.
– Пошли, – сказал Баттон, – и не болтай, а то за нами придут клуриконы.
– Что такое клуриконы? – спросил Дик.
– Маленькие человечки не больше твоего большого пальца, которые делают башмаки для Хороших людей.
– А это кто?
– Успокойся и не болтай. Береги голову, Эмлин, или ветки будут бить тебя по лицу.
Они миновали пальмовую рощу и вступили в более густую чащу. Здесь сумерки были темнее, так как всевозможные породы деревьев сливали свои тени. Длинные плети дикого винограда перекидывались, как змеи Лаокоона, от одного дерева к другому, между тем как мрак украшался множеством прекрасных цветов, начиная с красной китайской розы и кончая похожей на мотылек орхидеей.
Внезапно Баттон остановился.
– Ух ты! – сказал он.
Сквозь тишину, полную жужжанья насекомых и отдаленной слабой песни прибоя, отчетливо пробивался тинькающий, журчащий звук – звук воды. Он прислушался, откуда идет этот звук, потом двинулся к нему навстречу.
Минуту спустя они очутились на небольшой прогалине. С поднимавшихся за нею холмов сбегал маленький водопад, падая с черной и отполированной, как черное дерево, скалы. Вокруг росли папоротники, а на ветвях нависшего над водопадом дерева, крупные цветы вьюнка, казалось, трубили, как трубы в очарованном полумраке.
Дети кричали от восторга, и Эммелина поспешила окунуть руки в ручей. Как раз над водопадом росло банановое дерево, увешанное плодами. Листья на нем были футов в шесть длины, и шириной с обеденный стол. Зрелые бананы сквозили золотом в листве.
В мгновение ока Баттон скинул сапоги и пополз, как кошка, вверх по гладкому стволу.
– Ура! – в восхищении вопил Дик. – Смотри, Эммелина!
Но Эммелина ничего не видела, кроме кивающих листьев.
– Расступитесь! – крикнул Пэдди, и сверху упал большой пук желтых бананов.
Дик визжал от возбуждения, но Эммелина молчала: она сделала новое открытие.
Глава XIII. Смерть под кровом мхов
– Мистер Баттон, – сказала она, когда тот спустился на землю, – смотрите – бочонок! – Она указывала на поросший мхом предмет, затиснутый между двумя стволами, и который менее зоркий глаз мог бы принять за мшистую глыбу камня.
– И точно, пустой бочонок, – согласился Баттон, отирая пот со лба. – Какой-нибудь корабль брал воду и позабыл его здесь. Пригодится заместо стула за обедом.
Он сел на бочонок и раздал бананы детям. Бочонок казался таким заброшенным, что он счел его пустым на веру. Как бы то ни было, сидеть на нем было очень удобно, так как он врос в землю и держался неподвижно.
– Если один корабль заходил, может зайти и другой, – пробормотал он, уплетая банан.
– А папин корабль придет? – спросил Дик.
– Наверно, придет! А теперь, ступайте играть с цветами и дайте мне выкурить трубку, а потом заберемся на гору и посмотрим вокруг.
Дети весело погрузились в чащу. Когда он кончил курить и кликнул их, Эммелина прибежала с большим букетом в руке. У Дика не было цветов; он нес в руках что-то зеленоватое, похожее на круглый камень.
– Смотри, Пэдди, какая смешная штука! – крикнул он. – В ней дырки!
– Брось сейчас! – воскликнул Баттон, вскакивая, как, ужаленный с бочонка, – Где ты это нашел? Давай сюда.
Он нехотя взял в руки то, что оказалось обросшим мхами черепом, с большой зазубриной на затылке, очевидно, сделанной топором или иным острым орудием. И Баттон размахнулся и зашвырнул его как можно дальше в чащу.
– Что это такое, Пэдди? – опросил Дик, удивленный и слегка испуганный тоном старика.
– Ничего хорошего! – отвечал тот.
– Там было еще два таких же, – проворчал Дик, – я тоже хотел их забрать.
С этими словами он повел их вверх по холму, продолжая бормотать себе что-то под нос. Чем выше они поднимались, тем реже становилась чаща, и тем меньше в ней попадалось кокосовых пальм. Кокосовые пальмы любят море, и все они клонились макушками в сторону лагуны, как бы тоскуя по ней.
Они прошли зарослью тростника, футов в двадцать вышины, потом поднялись по зеленому открытому склону вплоть до большой скалы, занимавшей самое высокое место острова. Подняться на скалу оказалось не трудно. Верхняя часть ее была совершенно плоской и размером с обыкновенный обеденный стол. С нее открывался вид на весь остров и на море.
Если глянуть со скалы вниз, глаз прежде всего пробегал по трепещущим древесным макушкам до лагуны; затем за лагуной к рифам, затем за рифами к бесконечной шири Тихого океана. Рифы охватывали кольцом весь остров, то придвигаясь, то отдаляясь от него; песнь прибоя долетала тихая, как шёпот; но – странное дело! – в то время как на берегу рокот прибоя был непрерывным, с вышины можно было разобрать отдельные удары валов, разбивавшихся на коралловых утесах.
Вы, конечно, видели, как ветер рябит зеленое хлебное поле; точно так же, стоя наверху склона, можно было видеть легкий бег ветра по освещенным солнцем макушкам. Вся эта картина широкого моря, голубой лагуны, вспененных рифов и кивающей листвы была так весела и радостна, что человеку чудилось, будто он застиг невзначай какое-либо таинственное, особенное торжественное празднество Природы.
Время от времени над деревьями вспыхивали как бы цветистые ракеты. То были стаи птиц всевозможных оттенков, – синих, красных, сизых, ясноглазых, но безгласных. Над далекими рифами изредка поднимались чайки, как небольшие клубы дыма.
Местами мелкая, местами глубокая лагуна являла все оттенки темной синевы и светлой лазури. Наиболее светлыми были самые широкие и мелководные места, в которых кое-где просвечивали даже разветвления коралла, почти достигавшие поверхности. В самом широком своем месте остров достигал трех миль в поперечнике. Нигде не было видно признака жилья, не виднелось ни единого паруса на всей беспредельной глади океана.
Странно находиться в таком месте. Странно чувствовать себя среди трав, цветов, деревьев и всех щедрот Природы, ощущать веяние ветерка, покуривать трубку и сознавать, что находишься в необитаемом, неизвестном месте, – месте, куда не доходят никакие вести, кроме тех, которые приносятся чайками или ветром…
В этой пустыне букашка была столь же тщательно расписана и цветок столь же заботливо взращен, как если бы тут же стояли все народы цивилизованного мира для критики и восхваления.
Пожалуй, что нигде во всей вселенной не могло более остро чувствоваться великолепное равнодушие Природы к делам человека.
Но в голову старого матроса не приходило таких мыслей. Глаза его приковались к крошечному пятнышку на юго-востоке, – вероятно, другому такому же островку. За этим исключением, весь водный мир был пуст и безмятежен.
Эммелина не последовала за ними на вершину. Ее привлекли крупные красные ягоды на кустах ариты, казалось, выставивших их нарочно, чтобы показать солнцу, какие яды умеет изготовлять Природа. Она сорвала две большие ветки и подошла с ними к подножию скалы.
– Брось эти ягоды! – воскликнул Баттон, заметив ее – Не клади их в рот: это «беспросыпные» ягоды.
Он кубарем скатился со скалы, выбросил ядовитые ягоды и велел Эммелине открыть рот. В нем, однако, ничего не оказалось, кроме языка, изогнутого и розового, как лепесток розы. Тогда он в свой черед помог Дику спуститься и повел их обратно к берегу.
Глава XIV. Отголоски сказочной страны
– Мистер Баттон, – спросила Эммелина вечером, когда они сидели на песке возле импровизированной палатки, – мистер Баттон, кошки спят?
Они расспрашивали его в это время о «беспросыпных» ягодах.
– А кто сказал, что нет? – удивился Баттон.
– Я имею в виду, – сказала Эммелина, – что они засыпают и никогда больше не просыпаются. Как наша. У неё были полосы, белая грудь и кольца по всему хвосту. Она заснула в саду, вытянувшись и показывая свои зубы; и я сказала об этом Джейн, а Дикки прибежал и сказал дяде. Я пошла к миссис Симс, жене доктора, пить чай, а когда вернулась, то спросила Джейн, где киска, и она сказала, что та мертвая, но я не должна была говорить дяде.
– Я помню, – сказал Дик. – Это было в тот день, когда я пошел в цирк, и ты сказал мне не говорить папе, что кошка умерла. Но я сказал слуге миссис Джеймс, когда он пришел убирать в саду; и я спросил его, куда деваются кошки, когда умирают, и он сказал, что, по его мнению, они отправляются в ад – по крайней мере, он надеялся, что это так, потому что они всегда царапают цветы. Потом он велел мне никому не говорить, что он это сказал, потому что это было ругательство, и ему не следовало этого говорить. Я спросил его, что он даст мне, если я не скажу, и он дал мне пять центов. Это было в тот день, когда я купил кокосовый орех.
Палатка, самодельное сооружение, состоящее из двух весел и ветки дерева, которую Баттон отпилил от карликового аоа, и запасного паруса, который он принес с брига, была поставлена в центре пляжа, чтобы на неё не падали кокосовые орехи, если ночью ветер усилится. Солнце село, но луна еще не взошла, когда они сидели в свете звезд на песке возле временного жилища.
– Пэдди, а кто это, ты сказал, делает сапоги для людей? – спросил Дик, помолчав.
– Кто это?”
– Ты же сказал в лесу, что я не должна разговаривать, иначе…
– О, клуриконы – маленькие человечки, которые сколачивают башмаки Хорошим людям. Это ты про них?
– Да, – сказал Дик, не вполне понимая, их он имеет в виду, или нет, но ему очень хотелось узнать что-то такое, что по его мнению, было любопытно. – А кто такие Хорошие люди?
– Охо, где ты родился и вырос, если не знаешь, что Хорошие люди – это другое название фей, скрывающее их присутствие?
– А их и нет, – ответил Дик. – Миссис Симс сказала, что нет.
– Миссис Джеймс, – вставила Эммелина, – сказала, что они есть. Она сказала, что ей нравится видеть, как дети верят в фей. Она разговаривала с другой дамой, у которой было красное перо в шляпке и меховая муфта. Они пили чай, а я сидел на коврике у камина. Она сказала, что мир становится все хуже и хуже, и тогда другая леди сказала, что это так, и спросила миссис Джеймс, не видела ли она миссис Кто-то в той ужасной шляпке, которую та носила в День Благодарения. Они больше ничего не говорили о феях, только миссис Джеймс.
– Хочешь ты в них верить или нет, – сказал Пэдди, – но они есть. А может быть, они сейчас выскакивают из леса позади нас и слушают, как мы разговариваем; хотя я сомневаюсь, что они есть в этих краях, хотя в Коннахте их было так же много, как ежевики в старые времена. О мой дом! Мой дом! старые дни, прошедшие! когда же я снова увижу его? Так вот, ты можешь убить меня или не убивать, но мой собственный отец – да упокоит Господь его душу! – как-то вечером перед Рождеством шел к горе Кро-Патрик с бутылкой виски в одной руке и ощипанным гусем в другой, которых он выиграл в лотерею, когда, услышав напев не громче жужжания пчелы, он заглянул за пушистый куст, и там, вокруг большого белого камня, Хорошие люди танцевали рука об руку, и стучали их каблуки, и глаза у них горели, как у ночных бабочек; а парень на камне, размером не больше сустава твоего большого пальца, играл на волынке с наперсток. Отец заорал, бросил им гуся и помчался домой, прыгая, как кенгуру, через изгороди и канавы, и лицо у него было белое, как мука, когда он ворвался в дверь, где мы сидели вокруг очага и жарили каштаны, чтобы посмотреть, кто женится первым.
«Что же, во имя святых, с тобой приключилось?» – спросила моя мать.
«Я встретил Хороших людей, – ответил он, – там, за полем, – и продолжил, – И у них есть гусь, но, ей-богу, я спас бутылку. Открой пробку и дай мне попробовать что там на вкус, ведь сердце у меня в глотке, а язык как обожженный кирпич».
«А когда мы вытащили пробку из бутылки, в ней ничего не оказалось; а когда мы пошли потом искать гуся, он исчез. Но там, конечно же, был камень и следы от маленьких башмачков того парня, который играл на волынке; и кто бы сомневался после этого, что там были феи?»
Некоторое время дети молчали, а потом Дик попросил:
– Расскажи нам о клуриконах и о том, как они делают башмаки.
– Когда я рассказываю вам о клуриконе, – сказал Баттон, – я говорю вам правду, причем это мои собственные знания, потому что я говорил с человеком, который держал такого в своей руке; он был братом моей собственной матери, Кон Коган – упокой его душу! В Коне было шесть футов два дюйма, у него было длинное бледное лицо; ему проломили голову за много лет до того, как я оказался в сарае, в какой-то драке, и дохтора въяпонили ему пятишиллинговую монету.
Дик вмешался с вопросом о процессе, цели и предмете японского искусства, но Баттон пропустил это мимо ушей.
– Он и до этого был достаточно плох, но когда ему въяпонили, ей-богу, он стал вдвое хуже. В то время я был ещё совсем мальчишкой, но мои волосы чуть не поседели от тех историй, которые он рассказывал о Хороших людях и их делах: однажды ночью они превратили его в лошадь и проехали на нем полграфства, один парень сидел на спине, а другой бежал сзади, запихивая ему под хвост колючки, чтобы заставить его скакать. В другую ночь он был бы ослом, запряженным в маленькую повозку, и его пинали в живот и заставляли таскать камни. Потом он был бы гусем, бегал по пустоши с вытянутой шеей и пронзительно кричал, а за ним гонялась старая фея с ножом в руке, пока он не добрался до бутылки.
– И что же он делает, когда у него кончаются деньги; он отрывает пятишиллинговую монету, которую ему подсунули на самый верх черепушки, и обменивает ее на бутылку виски, и тогда ему конец.
Баттон сделал паузу, чтобы снова раскурить свою погасшую трубку, и на мгновение воцарилась тишина.
Взошла луна, и песня прибоя на рифе наполнила ночь своей колыбельной песней. Широкая лагуна лежала, колыхаясь и покрываясь рябью в лунном свете, навстречу набегающему приливу. При свете луны или звезд она всегда казалась вдвое шире, чем днём. Время от времени всплеск огромной рыбы нарушал тишину, и мгновение спустя по спокойной воде пробегала рябь.
Ночью в лагуне происходили значительные события, невидимые с берега. Вы бы обнаружили, что лес за нею, если бы шли через него, полон света. Тропический лес под тропической луной зелен, как морская пещера. Вы могли бы увидеть усики виноградной лозы и цветы, орхидеи и стволы деревьев, будто освещённые изумрудным дневным светом.
Баттон достал из кармана длинный кусок бечевки.
– Пора спать, – сказал он, – и я собираюсь привязать Эмлин, потому что боюсь, что она будет ходить в своей рубашонке и заблудится в лесу.
– Я не хочу быть привязанной, – сказала Эммелина.
– Я делаю это для твоего же блага, – ответил Баттон, поправляя шнурок на ее талии. – А теперь иди сюда ближе.
Он подвел её, как собаку на поводке, к палатке и привязал другой конец веревки к веслу, которое был главной опорой и поддержкой палатки.
– А теперь, – сказал он, – если ты встанешь и будешь бродить по ночам, то всё это рухнет на нас.
И, конечно же, в предрассветные часы так всё и произошло.
Глава XV. Лазоревые картинки
– Не хочу надевать рваные штаны! Не хочу!
Дик носился голышом по песку, а Баттон его преследовал с парой штанишек в руке. С точно таким же успехом мог бы краб гоняться за антилопой.
Вот уже две недели, что они жили на острове, и Дик открыл величайшую радость жизни, – быть голым. Быть голым и плескаться в мелкой воде лагуны, быть голым и сушиться на солнце. Освободиться от рабства одежды, отшвырнуть от себя цивилизацию в виде панталон, куртки, сапог и шляпы, и слиться воедино с ветром, солнцем и морем!
Первым приказанием Баттона поутру было: «Раздевайтесь, и марш в воду!»
Дик вначале упирался, а Эммелина (которая редко плакала) стояла в рубашонке, всхлипывая. Но Баттон был неумолим. Трудно было загнать их в воду, но потом оказалось еще труднее выгнать их из воды.
Эммелина сидела на песке, нагая, как утренняя звезда, просыхая на солнышке после утреннего купанья и следя за эволюциями Дика на берегу.
Лагуна имела для детей больше притягательной силы, чем земля. Леса, где можно сбивать бананы палкой с дерева; пески, по которым бегают настолько ручные ящерицы, что можно изловить их за хвост; высокий холм с которого можно было, по выражению Пэдди, заглянуть «за задворки вселенной» – все это было очень хорошо в своем роде, но ничто в сравнении с лагуной.
В то время как Пэдди ловил рыбу, можно было наблюдать множество интересного под водой, – там, внизу, где расходились коралловые ветви. Крабы-отшельники, выселявшие труборогов и гулявшие с их раковиной на спине; морские анемоны, ростом с большую розу, цветы которой закрывались с раздражением, чуть только прикоснуться к ним крючком удочки; чудовищные моллюски, которые прохаживались на щупальцах, разгоняя крабов и труборогов. Эти были настоящими царями песчаного дна, но прикоснись к одному из них привязанным к бечевке камешком – и он мгновенно распластается на дне, прикидываясь мертвым. Немало человеческой природы таилось на дне лагуны: здесь была и своя комедия и своя трагедия.
У малейшего прудка с каменистым дном имеются свои чудеса. Вы можете себе представить, какой мир чудес скрывался в этом огромном пруде в девять миль в окружности, и от одной трети до полумили ширины; где теснилась тропическая жизнь и стаи расписных рыб; где под лодкой огнем и тенью пролетал сверкающий альбакор; где отражение шлюпки так же ясно виднелось на дне, как если бы вода была прозрачным воздухом; где море, укрощенное рифами, лепетало, как дитя.
Ленивый Баттон никогда не совершал больших прогулок по лагуне. Наловив рыбы, он доставлял ее на берег, разводил на песке костер с помощью огнива и хвороста и пек на нем рыбу, плоды хлебного дерева и коренья таро, в то время как дети одновременно помогали и мешали ему. Палатку они укрепили на опушке рощи, расширив ее с помощью паруса шлюпки.
Среди всех этих занятий, чудес и удовольствий дети не замечали, как летит время. О Лестрандже они спрашивали все реже и реже; затем и вовсе перестали спрашивать. Дети скоро забывают…