Харпер засмеялся. Он признает, что допустил неловкость, даже дерзость.
— Но встать на колени?.. Никогда! Вы с ума сошли, Китти!
Тут Китти вскочила, схватила со стойки коньячную рюмку и швырнула ее Харперу в лицо. Тонкая стеклянная рюмка разбилась легко, как яичная скорлупа.
— Вы не джентльмен, Харпер! — крикнула Китти.
Хотя все лицо Харпера было залито кровью, он держался великолепно.
— Может, вы думаете, он бросился на Китти и дал ей пощечину, как она того заслуживала? О, ничего подобного! Он только с достоинством и сожалением произнес: «That was not right of you, Kitty!»[37], и все. Китти с Жоржеттой ушли, а Харпер остался победителем. Гости аплодировали.
— Вы можете понять виконта Джея? — с отчаянием спросил барон. — В конце концов что в этой Китти хорошего, кроме денег? А вот виконт Джей сказал мне: «Разве вас не восхищает, с какой страстью она защищала свою подругу?» — Барон Нион с силой хлопнул себя по лбу. — Даже то, что произошло вчера в баре, не открыло ему глаза. Бедняга!
Уоррен подумал: только и всего? Значит, это и есть тот самый «скандал»? Обычная ссора, какие случаются в барах ежедневно. Уоррен был разочарован. В этой истории не содержалось ничего такого, что могло бы заинтересовать газеты. Он успокоился.
Какая сила гнала Кинского все выше и выше по палубам, до двери Евиной каюты? Ведь все, что они могли сказать друг другу, было сказано, и он понимал, что теперь все и навсегда между ними кончено.
И все-таки он стоял опять у ее двери, прислушивался, склонив голову, и прерывисто дышал. Маленькая гостиная Евы была чуть освещена, зато рядом, в спальне, горели все лампы. На задернутых занавесках иногда мелькала ее тень, она что-то делала руками, — вероятно, поправляла прическу. Пять, десять минут стоял он так, прислушиваясь. Из ее каюты не доносилось ни звука. Вдруг он резко повернулся и крадучись удалился, но вскоре его серое лицо вновь появилось в пустынном коридоре. На этот раз он тихо постучался. Дверь медленно отворилась, и в слабо освещенной гостиной он увидел перед собою Марту. Узнав его, она испуганно отпрянула.
Кинский не сразу мог заговорить. Несколько раз беззвучно шевельнув губами, он произнес:
— Спроси у Евы, можно ли мне поговорить с ней, минуту, не больше.
Его голос звучал властно.
Марта склонила голову набок.
— Евы нет, господин барон, — холодно солгала она.
— Зачем ты лжешь? — злобно крикнул Кинский и шагнул к ней; она в ужасе отскочила. — Разве она приказала не принимать меня?
— Нет, нет! — пролепетала Марта.
— Тогда зачем же ты лжешь, негодная женщина?
В это мгновение Ева отворила дверь спальни.
— Что тут происходит? — спросила она, стоя в проеме двери. Увидев Кинского, она побледнела.
— А вот и Ева! — сказал Кинский и подошел к ней. — Ты велела Марте сказать, что тебя нет?
Ева испугалась. Она хорошо знала голос Кинского: только в минуты сильнейшего возбуждения говорил он так властно и злобно. Он опять пришел! Снова началась та же мука, что и в прошлые годы, когда он среди ночи нежданно-негаданно являлся к ней! О, она знала, что делала, когда вчера отклонила его предложение вместе с Гретой переехать в Вену.
— Что ты, отнюдь!
— Тогда почему она сказала, что тебя нет?
Ева нетерпеливо топнула ногой и приказала Марте уйти.
Марта, надувшись, ушла, но, уходя, зажгла все лампы. Резкий свет залил гостиную. Кинский был, пожалуй, еще бледнее вчерашнего. Его волосы и узкое лицо, худобу которого при ярком свете подчеркивали резкие тени, были мокрыми от дождя. И глаза, в которых отражался электрический свет, горели таким жутким огнем, какого Ева ни у кого не видела. Она вся содрогнулась, такими страшными и зловещими были эти глаза! Боже мой, подумала она, что он собирается сделать? Похоже, он способен на все!
— Пожалуйста, Феликс, садись, — робко и тихо сказала она.
— Благодарю, — ответил он, не двигаясь с места. — Я только хотел сказать тебе несколько слов. Я сейчас немного разволновался, но ты не обращай внимания.
Ева недоуменно подняла брови и села на подлокотник кресла.
— Что ты хочешь сказать? — спросила она и смело посмотрела ему в глаза. Но на самом деле ей было страшно. «Догадывается ли он о моих мыслях?» — подумала она, потом спокойно и холодно спросила: — Что тебе нужно? После нашего последнего разговора я, конечно, не ждала тебя к ужину.
Кинский презрительно улыбнулся.
— Об этом я, право, и думать забыл, — тихо произнес он. И, опустив глаза и помолчав, добавил: — Ева, я пришел проститься с тобой!
— Проститься? Но ведь до Нью-Йорка ехать еще почти два дня.
Кинский покачал головой:
— Ты не поняла меня, Ева. Мы никогда больше с тобой не увидимся, никогда! Я чувствовал неодолимую потребность сказать тебе последнее прости и потому пришел. — Взгляд его лихорадочно блестевших глаз еще раз скользнул по ее лицу, потом он поклонился и пошел к двери.
Ева вскочила с кресла.
— Послушай, Феликс, я, право, тебя на понимаю, — растерянно и беспомощно лепетала она. — Ты возбужден, ты болен. Ведь все это ты говоришь не всерьез?
Кинский улыбнулся доброй и ясной улыбкой.
— О нет, Ева. Все это всерьез. Я знаю, что говорю, только не хочу выражаться яснее. — И, немного помолчав, он продолжал: — Если ты потерпишь еще минуту, я расскажу тебе и о том, почему я оказался на этом пароходе. Я все тебе хочу рассказать сейчас, ведь мы с тобой видимся в последний раз на этом свете.
Однажды ночью, начал Кинский, он дошел до полного отчаяния и решил покинуть этот мир, ставший для него невыносимым. В эту минуту — очень нелегкую минуту — взгляд его случайно упал на газету, где значилось ее имя. Он прочел, что она собирается поехать в Америку на «Космосе». Это показалось ему фатальным, неким таинственным знамением судьбы. На следующее утро он позвонил в Вену и заказал каюту. В эту очень нелегкую минуту — Кинский снова употребил это выражение — в нем проснулось желание еще раз ее увидеть, прежде чем совершить последний шаг. Вероятно, в нем тогда уже зародилась мысль еще раз поговорить с ней, возможно, он даже питал насчет нее некие смутные надежды, совсем смутные, прямо-таки безнадежные надежды, если можно так выразиться. По-видимому, так оно и было, хотя сам он тогда этого не сознавал. Вот как оказался он на «Космосе». Ну, его желание исполнилось, он ее видел, больше того, говорил с ней. Несмотря на все, что между ними произошло, она была с ним любезна, даже добра, и он не устоял против искушения попытаться вновь сблизиться с ней. Но тут он убедился в том, что давно уже знал: надежды его беспочвенны.
— Теперь я готов, Ева, — закончил Кинский.
Ева закрыла руками лицо.
— Нет, нет, это невозможно! — воскликнула она.
— Ты же знаешь, что это не пустые слова.
— О, я знаю, знаю! Боже мой… Послушай, Феликс… Послушай же…
Кинский слабо улыбнулся.
— Есть только одна возможность, Ева, — сказал он.
— Какая?.. Какая?.. — Ева положила руки ему на плечи. Их взгляды встретились. Улыбка Кинского ясно говорила, что он больше не питает никакой надежды.
— Я вчера говорил тебе о ней.
Руки Евы мгновенно сползли с его плеч, лицо окаменело. Она отшатнулась и, не раздумывая ни секунды, сказала:
— Нет! Я не могу тебе лгать. Не могу лгать и себе!
— Прощай, Ева.
Кинский взялся уже за ручку двери. Ева бросилась к нему.
— Постой, Феликс, постой! — крикнула она, не помня себя от страха. — А Грета?.. Что будет с Гретой?..
Кинский вдруг совсем обессилел. Он боялся, что сейчас упадет.
— С Гретой? С Гретой? — бессмысленно лепетал он.
Он почувствовал, что снова обрел власть над Евиным сердцем. Снова! Но что он для нее значит? Пусть его погибает: о нем она не думала, все ее мысли только о Грете! Желтым смертоносным огнем вспыхнула в нем жажда мести. Им овладело искушение воспользоваться той властью, которую он снова обрел над ее сердцем.
— С Гретой? — повторил он, плохо соображая, что говорит. — Но ты же знаешь, что я не в силах расстаться с Гретой. Не станет меня, не станет и Греты!
Он открыл дверь.
С воплем горя и отчаяния Ева кинулась за ним.
— Послушай, Феликс… — Но дверь уже захлопнулась. Шатаясь, Ева поискала опоры, затем рухнула в кресло. — Грета! Грета! — крикнула она, не владея собой от страха.
Марта мигом очутилась возле нее.
— Я говорила, что он всем приносит несчастье, — бормотала она про себя. — Успокойся, Ева! Это одни только слова. Он никогда ничего не сделает с собой. И Грете ничего не сделает, успокойся, Ева!..
Ева поднялась. Ее все еще била дрожь.
— Позови Вайта, — попросила она, силясь взять себя в руки. — Мне страшно!
Когда Марта ушла за Вайтом, Ева заперла за нею дверь и выключила всюду свет. Она сидела в потемках, и сердце ее начинало тревожно биться при каждом звуке шагов в коридоре.
Ближе к вечеру, когда уже надвигались сумерки, заметно похолодало. Океан чуть слышно вздыхал, а плотная стена тумана приблизила линию горизонта. Казалось, будто океан стал намного меньше.
Уоррен сильно продрог и, чтобы согреться стал быстро ходить по палубе. Он торжествовал: «Космос» стрелою летел по спокойному океану, содрогаясь всем корпусом под неудержимым напором сил, гнавших его все вперед и вперед! Его обшивка и палубы вибрировали, и казалось, что грохот машин доносится отовсюду.
Уоррен победил! По его вычислениям и таблицам, после полудня «Космос» на целых три часа перекрыл все рекорды. В Нью-Йорке, должно быть, уже получили его шифрованную телеграмму. А корабль с каждым часом развивает все большую скорость! Он слышал, как шипит океан, разбиваясь о бортовую броню; призрачно-белая кильватерная струя стремительным пенистым потоком быстро исчезала в седой мгле наступающей ночи.
Конечно, теперь легко было разыгрывать из себя пророка, как это делали его коллеги, но ведь он, Уоррен Принс, предсказывал «Космосу» победу, когда они только еще проходили Бишопс Рок! Правда, днем он немного испугался: на борту вдруг разнесся слух, будто пароход на несколько часов остановят, потому что г-ну Лейкосу должны сделать операцию. Но, слава богу, слух этот не оправдался.