Специальная служба, эти люди, офицер и рядовой преследуют меня. Причина мне известна: я умею летать. Скрываясь, бегу и ныряю в лабиринт. Дальше — в лабиринте, те — за мной. Вот более широкое место. Но здесь какие-то мастера. Что они делают? Сшивают некую сферу, как бы сами небеса. Хыхыхы!.. Надо вырваться, — начал разрывать ткань, временами впадая в экстаз от предчувствия неслыханной свободы; ткань утончилась — и тут я понял, что сверху воды и если я прорву пленку, то они хлынут. Что же предпринять? И эти из службы поимки таких, как я, тут как тут — цап! Ведут за руки по лабиринту. Но когда мы выходим, они смотрят куда-то в сторону, отпустив мои руки, и я — прыг! Побежал, за углом схватил сажу и вымазал ею лицо. И они пробегают мимо черной стены, в которую вжимаюсь я. Я почти свободен. Но еще в каком-то замкнутом пространстве. Из него надо выбираться. Как? Как?..
Иду дальше и натыкаюсь на старый стол без одной ножки, вместо ножки полено. И на этом столе среди всяких тряпок, каких-то обломков, перьев сумка матери. Точно, это ее сумка, привезенная из Болгарии, ярко-коричневого цвета. Она ездила в Болгарию по путевке, приперла оттуда палас, кучу кофточек себе и платок полоумной бабке, а мне подарила комбинезон с оторванными пуговицами, его она купила в комиссионном магазине. У нас такие не продаются, говорила она. Пуговицы пришила, срезав их с моего старого костюмчика. Бегемотиха. Моя мамаша — Бегемотиха. Неповоротливая, жадная, как и полоумная бабка, подарившая мне на день рождения пробки от шампанского. Изорвать, что ли, эту проклятую сумку? Или попытаться спрятаться в ней? Да в ней-то она и отнесет меня в службу поимки. И я слышу, как она приближается, сопит своими огромными ноздрями…
Вася и Валя спали полдня. Первым очнулся Вася и сразу увидел верхушки берез. Обвел взглядом свое ложе. Увидел Валю. Пошевелился, сел. Вода, березы. Или вода, березы. В глазах, а точнее в сознании у него двоилось. Может, действительно, березы, вода, лодка, эта девушка? И все остальное? Вася чихнул. Потом еще два раза. И разбудил Валю.
— Хорошо, что ты проснулась, — сказал он.
Валя хлопала глазами, наверное, тоже не в силах осознать в полной мере эту действительность.
— А то мне уже мерещится, что я это вижу во сне, — добавил Вася. — Но… чувствую уже зверский голод. Вот голода во сне я никогда не испытывал. Это один мой друг, Кирилл Дхарма, как-то заметил, что все, может, и в самом деле иллюзия, но вот голодный желудок — реальность. Он не дурак поесть, потому и позволяет себе такие выпады против учения. Ну, как некоторые мусульмане. Мол, пророк запретил пить пальмовое вино, а про водку ничего не говорил, ххыыы… И про анашу не говорил. Вот они и обдалбливаются. Ну, Вальчонок! Доброе утро! То есть день… Новый день после нашего потопа. Хы-ыы. Давай будем обедать уже.
— Здесь? — сипло спросила Валя.
— Ну. А что? Березовые хоромы. У китайцев красный терем, у нас — березовый. Чем плохо? Мне нравится. Только бы еще горелку, баллончик с газом. Вот что надо.
Валя зашевелилась, начала выбираться, зевая, отбрасывая пряди волос с лица. Вася просил ее достать из рюкзака хлеб, консервы, сыр. Валя послушно начала копаться в рюкзаке и вдруг испуганно посмотрела на Васю.
— Ой, а мне надо, Фасечка.
— Чего?
— Ну… поссать! — выпалила Валя.
— Как всегда, — посетовал Вася. — Где я тебе горшок возьму? Проклятье. Давай перекусим, и я погребу куда-нибудь. Должна же здесь быть земля. Не всемирный же это потоп, зараза.
— Но я уже не могу терпеть.
— Ну ты кувыркнешься в ледяную водичку! Или лодку затопишь… А где наш святой?
Валя тут же перекрестилась. В панике она посмотрела на Васю.
— Бернард, Бернард, — стала звать.
Кролика нигде не было видно.
— Бернард, Бернард, — все заунывнее и жалобнее звала Валя.
И кролик вдруг на самом деле вылез из вороха вещей. Валя схватила его и поцеловала между ушей. И снова поцеловала.
— Ты хотя бы элементарную гигиену соблюдай, а?
— Чего?
— Ну, может, у него глисты.
— Бернард чистый, — истово ответила Валя.
— Мол, у святых не бывает глистов?
Валя перекрестилась, прижимая другой рукой кролика, себя и кролика и перекрестила.
— Ну, в общем — защеми как-нибудь, — сказал Вася, отталкиваясь от берез.
Ему быстро удалось высвободить лодку, и он взялся за весла.
— Куда ж нам плыть?..
И он поплыл наугад. Лодка тыкалась в стволы берез, терлась о кору, цепляла и ломала сучья. Иногда брызги от весла долетали до лиц Вали и Васи. Валя только пыталась защитить от брызг Бернарда. Вася греб, а она все-таки достала хлеб, отломила корку и дала кролику. Тот, не мешкая, принялся уплетать корку, прижав уши.
— Я вижу, чужеродец этот тебе роднее соотечественников, — заметил Вася, сглатывая слюну.
Валя тут же отломила кусок хлеба и потянулась к Васе.
— Что ты, что ты, Фасечка, на, кушай.
Лодка качнулась.
— Эй, осторожнее! — крикнул Вася. — Корова!
Но Валя все-таки сумела дотянуться. И Вася вцепился зубами в кусок хлеба, потом перехватил его рукой, бросив весло, и начал уплетать. Валя улыбалась, глядя на него и кролика. Торопливо прожевав, Вася начал грести. И вдруг лодка уткнулась в упавшее дерево.
— О! — воскликнул Вася, работая одним веслом и причаливая к дереву боком, хватаясь за сук. — Давай вылезай и писай.
Валя оглянулась, надула губы, но начала выбираться из своего кокона. На ней была куртка. Валя осторожно выставила голую ногу, ступила. Дерево прочно держалось на воде, уйдя, видимо, сучьями в землю. Подобрав полы куртки, Валя спустила трусики и присела. Вася отвернулся. Вскоре послышалось звонкое журчание. Благополучно Валя вернулась в лодку.
— Ну вот! Теперь обедать! — воскликнул Вася. — Только отплывем чуток отсюда, — добавил он, потянув носом воздух.
И, отплыв немного в сторону, он открыл две банки шпрот. Нож был где-то в рюкзаке, и хлеб они ломали, куски макали в оливковое масло, цепляли бронзовые рыбинки пальцами, потому что и ложек пока не нашли.
— Хлеб и рыба, — бормотал Вася, — самая вкусная еда на свете.
— Семьдесят Второму спасибо.
— Кому? Опять какие-то твои фантазии? Кто это такой? Скажи уже. Ну? Чья кличка? Какой-нибудь нищеброд воротила вроде Мюсляя?
Валя не отвечала. Кролик тоже ел хлебные корки.
— Ты зря ему так много хлеба скармливаешь, — заметил Вася. — Ему надо вон коры надрать, пусть хрумкает. А то нам еще долго плыть. Как бы самого твоего Бернардика и не слопали.
Валя с ужасом взглянула на Васю.
— Что ты, Фасечка?!
— А что, ну съедим святого. Как будто вы не едите своего Христа. Ведь так? Как это называется-то по церковному? Вино, мол, кровь, хлеб — плоть. Лев Толстой был по жизни не людоед. Выступал против войны. А любая война и есть людожорство. И против этого вашего хлеба-вина на крови он тоже возражал. Что, мол, за дикое варварство? Пусть даже и символическое, мыслимое. А может, оно и хуже еще. Варварство-то в мыслях, зараза.
Поев, Вася окунул руки в воду и потер их, снова окунул, потом понюхал.
— Воняют. А мыло мы взяли? Ты взяла мыло? Там, возле умывальника? Нет?
Валя отрицательно крутила головой.
— Вот же проклятье, — бормотал Вася. — Мы превратимся в неандертальцев.
— Не превратимся, Фасечка, — отвечала Валя, — не-а.
— Ты-то хоть знаешь, о ком речь?
— О косматых из пещеры, — сказал Валя. — То неправда, Фасечка. Нас сразу сделали людьми.
— Чего? Хыхыы… Откуда ты знаешь?
— Мартыновна говорила.
— Верить певичке из сортира на Соборной горе?
— Еще отец Григорий говорил.
— Кто такой? Нищеброд или поп?
— Батюшка из сельского прихода. Он пешком в собор ходил. Всегда в пыли ряса да брюки, башмаки. Лик загорелый, волосы седые, грива, как у льва прям! Ух ты! И глаза синие-синие, как у тебя, Фасечка.
— Обрадовала. У меня поповские глаза?.. Да я с этими подхалимами Обло-Лаяй ничего общего не желаю иметь, даже глаз.
Валя перекрестилась. Вася уже налегал на весла, лодка пробиралась среди берез.
— Ой, Фасечка, не кротом же ты хочешь быть?
— Нет, конечно.
— Так вот мы и сотворены с глазами, с руками, с ногами. А этот… Обло?
— Это монстр, Вальчонок! — воскликнул Вася. — Как говаривал Петр Алексеевич, безымянный зверь о шестистах головах, превосходящий уже Людовика Одиннадцатого и нашего Грозного. То бишь Ваньку Кровавого. Но теперь мы знаем его имя: Обло-Лаяй из породы Баскервилей. Потому что англичане и все прочие шведы тоже хороши, блин. Вон, история Сноудена чего стоит… Или Буш, надувший весь мир со страшным оружием Хуссейна и смешавший Ирак с пылью и кровавым говном или расхерачивший Афган, целую страну, из-за двух своих вавилонских башен. Да их тайные тюрьмы для моджахедов, где их пытают, к примеру, тяжелым роком. Вот, черлт, выверты монструозного сознания! Мол, это же музыка, не гвозди. Но распять можно и музыкой. Или ихние полицейские чуть что фаршируют свинцом своих черных по малейшему подозрению. Это же параноики государства. Этому с удовольствием учатся наши бывшие менты, а сейчас тоже полицейские. Только у наших все черные. Но всякие анархисты, лимоновцы — чернее. Хотя лимоновцы скурвились. Ребята в тюряге, а писатель-лидер брызжет слюной восторга на лапы Обло-Лаяй.
Голос его повеселел после сна и трапезы.
— А Обло-Лаяй наш, ну, у него тоже глаза, кстати, — продолжал Вася. — И руки-ноги. Как говорится, и он по образу и подобию сделан. Но только монстр, не человек. Ибо человеческой природе противны его законы, его суды, палачи, войны, поборы, ложь. И он-то, Вальчонок, нас и гонит. И все эти попяры у него на службе. А еще свора цепных журналюг, ведущих, писак, ряженых в папахах, патриотов с оловянными осоловелыми от кваса глазами, бизнесменов с лоснящимися от нефти и природного газа ряшками. Да глупый народ. Ведь только дебил кличет на свою голову дубину. Народ и кличет Сталина! Еще вон и Грозного! Похлебаем лаптем щей с кровушкой, гы! Лишь бы всем насолить, показать кузькину мать, проклятье… Козью морду всем и кажем. Я и говорю тебе, Вальчонок, понимаешь ты или нет: наваждение, сон в березовом тереме.