— А, какие-то темные сказки.
— Ну правда же, Фасечка! — возмутилась Валя.
— Ну присказки. Вот со мной ничего не случалось никогда. Я и не верю. А верю Буке с Кропоткиным и собственным глазам. Да и не верю, а просто — знаю. Знаю, что они правы. А это все, что ты тут разводишь на киселе, — мутная пропаганда Обло-Лаяй.
Валя даже отшатнулась, так, что и лодку качнула.
— Чего удивляешься? Религиозный маразм на руку Обло-Лайе. На лапу, хыхыхыыхыы… Ведь тот, кто верхом, — не менеджер, скажем, высшего звена, а священный государь. Всякая власть — от бога. Да? Удобно же. Только куриных мозгов не хватает сообразить, что тогда и власть Адольфа Гитлера оттуда же. От того же, так сказать, субъекта. Или не субъекта? Что это вообще такое?.. Никто не знает. Вот ты, Вальчонок, знаешь, можешь сказать по-русски?
— Что, Фасечка? — подавленно спросила Валя.
— Что это такое ваш, ну, господь бог всевышний? Скажи так, чтобы я, дурилка картонный, врубился, понял. А то все трындят, галдят, как белены объелись, бог-бог-бог. Поэты стихи пишут и пишут, особенно сейчас, как с цепи сорвались: бог-ангел, тю-тю-тю, слюни сладкие до пупа. Поклоны бьют. Свечки ставят. Морозко и тот со свечкой, глазки свои хладные потупил, стоит, бороду из ваты чешет, микрофончики в ней, как блохи. В январскую стужу очереди за водой. Потом, там, на поклон всяким костям, тряпкам, иконам. А что такое это, ну одним словом, а? а? Вот скажи мне сейчас же, не раздумывая и не придумывая. Ну?! Ну!
В глазах Вали как будто свет пошел сквозь кофейную гущу. И она ответила:
— Семьдесят Второй!
Вася в замешательстве перестал грести.
В глазах Вали стояли слезы. Вася хотел уточнить, но тут донеслись странные звуки — как будто войско писарей приближалось, верхом на своих столах с писчими приборами да бумагами, и допотопные перья в их руках скрипели, выводя некие письмена. Вася озирался. Валя задрала голову, смахнула с ресниц слезы. И наконец они увидели в небе сдвоенные два треугольника птиц.
— Лебеди? — подал голос Вася.
— Не-а, — откликнулась Валя.
— Ну не утки же…
— Это гуси, — определила Валя, тихо улыбаясь.
— А мне тут сон был про лебедей… — проговорил Вася.
— Они кричат по-другому, — сказала Валя. — Вот тебе и сорок калик со каликою.
— А, те страннички, — вспомнил Вася.
— Это уже иная еще песнь, — сказала Валя.
— Споешь?
— Не-а, очень уж долгая, да я всю и не взяла в толк, в память. Там про то, как собрались калики перехожие эти из пустыни Ефимьевой, из монастыря, да и пошли в Ерусалим с посохами. Там в пути под Киевом им князь Владимир, што ли, попался… — И Валя негромко запела: — Ездит он за охотою, / Стреляет гусей, белых лебедей, / Перелетных малых уточак, / Лисиц, зайцов все поганивает. / Пригодилося ему ехати поблизости. / Завидели его калики тут перехожие, / Становилися во единой круг, / Клюки-посохи в землю потыкали, / А и сумочки исповесили…
Треугольники пролетали
Треугольники пролетали над ними, уходили дальше вдоль разлившейся мутной реки, гуси подавали скрипучие голоса, успокаивали друг друга. Или, может, в самом деле писцы записывали, что видели: реку и маленькую лодчонку с гребцом и девицей, а еще с черным кроликом, ну, вернее, с красным. Таковы были словеса этой новой «Голубиной книги».
Валя замолчала, закашлявшись.
— Ну, — спросил Вася, налегая на весла и синея глазами, — и чего там было дальше? Порубил их Красное Солнышко своими стальными лучами?
— Какое солнышко?
— Да Владимир. Если под Киевом, то скорее всего он.
— Нет. Он приветил их, отослал к молодой княгине Апраксевне, чтоб она им милостыню подала, накормила. Они и пошли в Киев. Там их хорошо приняли. Но княгиня положила глаз на ихнего одного калику, красавца молодого Касьяна Михайлова. К себе в спаленку зазывала. Тот ни в какую, ох. Она тогда смухлевала, подкинула там чарочку из драгметалла в его котомку, и на выходе их затормозили, все проверили, у него нашли, тогда в поле Касьяна зарыли по самые плеча. И дальше калики пошли.
— Хыхы, я и подозревал, чем кончится встреча с Солнышком. Он же был крутой авторитет.
— А княгиню в гноище бросила болезнь, скрутило. Те калики в Ерусалиме побыли, назад топают, а Касьян им в поле кричит. Они к нему. Живой! Только кудри по земле рассыпаны. Отросли. Шесть месяцев прошло, а он жив. Откопали и снова в Киев. А Владимир тот говорит, что к княгине уже не ходит, дышать там у нее нечем. Но повел, нос зажимает. А Касьян так идет…
— …без противогаза, — вставил Вася.
— Ху-гу! — откликнулась Валя. — И в общем вылечил он ее, и все хорошо стало… Пора уже причалить куда, Фасечка.
Вася молча повернул лодку к ближайшей земле. Вскоре лодка ткнулась в грязный берег, Вася первый вылез, вытянул лодку по мокрой земле, помог выбраться Вале с кроликом. Она поспешно отошла в сторонку и присела. Кролик сидел на жухлой траве, шевелил ушами. Вася тоже справлял малую нужду, отдуваясь и глядя в серые небеса. Валя прошлась по берегу, оглядываясь, странная в куртке, с распущенными волосами, с голыми белыми красивыми ногами. Вася невольно на ноги засмотрелся. А Бернард принялся потихоньку уписывать прошлогоднюю траву.
— Хы-ы, ничего прикольнее я в своей жизни не видел, — бормотал Вася. — Ну и картинка… Комиксы.
— Ну что, — крикнул Вася отошедшей далековато Вале, — айда в кораблик!
Валя оглянулась, потом нагнулась, что-то собирая.
— Надо куда-то в лесок заплыть, — сказал Вася. — Чай сварганить, то, се. Здесь нет дров, только вон кусты. И насквозь все видно. А если Эдик с фермером рванут за нами на «Ямахе»? Вот дерьмо-то будет…
Валя вернулась к воде, в кулачке у нее желтели цветы мать-и-мачехи. Откуда-то налетели чайки, загалдели, носясь над водой. Даже Бернард навострил уши и, кажется, попытался увидеть, кто это в небе орет так.
— Это чайки, ослик, — объяснил Вася.
— Ху-гу! А он не знает их? — спросила Валя. — Там их нету? В его Зеландии?
Вася пристально посмотрел на Валю.
— Вальчонок, он же в клетке родился. Рожденный в клетке, как же ты не понимаешь? Или делаешь вид?..
— Что, Фасечка, что?
Вася с подозрением смотрел на нее.
— Да ничего. Про калик ты умно рассказывала. А тут не врубаешься?
— Ху-гу! — воскликнула Валя. — Чего ты, Фасечка? А? А?
— Да ничего, — ответил Вася. — Неужели ты думаешь, что этот Бернард прибыл сюда прямо из Новой Зеландии, ну?
Валя уже держала кролика на руках, сунув цветы в карман.
— Крошка моя, — бормотала Валя, почесывая кролика.
— Ты в несознанку не уходи, отвечай по существу, — потребовал Вася, непримиримо сурово синея глазами.
— А? А?
— Отвечай. Ты действительно думаешь, что этот кролик родился в Новой Зеландии?
Валя растерянно хлопала глазами.
— Фасечка… да ты же сам это говорил.
— Да? Это же была шутка. Метафора, черлт возьми, проклятье. Это еще, допустим, тюльпаны могут везти из Голландии, раньше возили, пока эти хряпы не сбили «Боинг» своей дурой. Понимаешь? Тюльпаны — да. А кроликов — кто же повезет? Их когда-то завезли, ну породу такую. И они стали плодиться, размножаться. Этот Бернард уже насквозь русский. Как Марк Бернес, хыыы. Или как черные, африканцы в Нью-Йорке — стопроцентные янки. Ну или девяностодевятипроцентные. Неужели ты этого не понимаешь?
Валя в смятении посмотрела на Васю.
— Но… он же не с Африки?
— Кто? Бернард?..
Вася дернул себя за рыжеватый чуб.
— Так он и не черный, а красный, — сказал он. — Скорее индеец, хыхыыы. Из племени ушастолапых. Хыыы. Хы-хы-хы…
Вскоре Васин смех перекинулся и на Валю, и они смеялись на два голоса. Только Бернард еще оставался неуязвим для заразительного смеха Васи. И он лишь шевелил ушами и поводил туда-сюда круглыми глазами.
Под вечер они увидели небольшой лесок и решили остановиться в нем. Причалили. Валя взяла кролика и пошла в лесок. Вася взвалил рюкзак, сунул под мышки весла и последовал за нею, оскальзываясь. Войдя в лесок, — это был смешанный лесок: березы, тощие елки, ольха, — Вася огляделся и сказал, что надо уйти поглубже. Но он так устал, что еле на ногах держался, поэтому сбросил рюкзак, сел прямо на лесную подстилку, опустив голову… Валя сунула ему кролика и пошла к реке. Вскоре она вернулась с ворохом вещей. Вася бессильно наблюдал за нею. Кролик уже бегал деловито среди деревьев. Валя снова ушла. Оставалось перетащить лодку. Но лодка была легкой, и она без труда ее потянула сначала по земле, да вдруг сообразила, что след остается, и подняла лодку. Когда она вошла в лесок, Вася спал, привалившись к стволу старой елки в наплывах смолы.
…в Южную Азию, приблизился к двум зеленым горам-вратам. За ними, за этими шапками из мягкой зелени расстилается какой-то удивительный ландшафт. Но некая сила выталкивает меня из врат-гор. Я еще раз пытаюсь туда проникнуть. Получилось! Подлетаю к горным склонам с пещерами и одиночными деревьями. В пещерах явно кто-то обитает. Перед склонами высится какое-то каменное изваяние. Приближаюсь и прикладываю ладонь…
— Бернард, Бернард!
Васю как будто током ударило. Он ошалело таращился. Елки, бледные березки, рюкзак, вещи, весла, лодка.
— Бернард! Берна-а-а-рд!
В лесу кто-то ходит. Вася с трудом соображает, кто это может быть.
— Бе-э-э-э-рна-а-рд!
И несколько секунд ему кажется, что он находится там, куда однажды его сопровождали двое в строгих костюмах, и где-то поблизости католический женский монастырь. Да, женский. Вот и слышен женский голос: «Бернард!» И значит, рядом море.
Но это было не так. Вася уже понимает, где это. Думает, что пора заняться лагерем, разжечь костер, поесть горячего, напиться чаю, чаю, чаю… А сил у него нет ни капли. И он продолжает сидеть и слушать отчаянный зов Вали: «Берна-а-ард!» Голос ее удаляется, блуждает. Какая же это глупость. Этот Бернард какой-то и все, все. Что за морок? Ведь это Вальчонок, придурковатая девица с Соборного холма? Почему же она бродит здесь и зовет какого-то