Щелк. Помещение в современном многоэтажном доме. Что-то вроде собрания, повестка неясна. Все выходят из подъезда, обговаривая подробности предстоящего полета. Но я не удержался. Лечу один вверх мимо окон. За мной кто-то тоже поднимается. Смотрю, кто это. Мой бывший одноклассник и друг детства Тюлин. Давненько не виделись. Привет! Задерживаемся у последнего окна, под самой крышей небоскреба, разглядывая комнатку, захламленную и убогую, и спящего на диване грязного, измученного, небритого парня. У него лицо наркомана. Открываем окно. Парень глядит, протирая глаза. А мы, усевшись на подоконнике, принимаемся увещевать его. Он слушает, уже понурившись.
— Можно же обходиться без этого?
— Чем тебе вообще не по нраву действительность?
— Да, посмотри на нас. Нам и безо всякой этой дряни интересно.
С этими словами мы просто соскальзываем с подоконника вниз. Удаляемся под взглядом того парня, подбежавшего к окну.
Но сразу рядом с небоскребом начинается полоса проводов. И все же мы как-то умудряемся пробираться дальше, выше, пока не попадаем в здание, расположенное где-то очень высоко. Это как бы обширная башня, пустая внутри. Много людей. Какие-то распорядители их сортируют.
С чего это и мы решили войти в толпу?
Распорядитель резко говорит, что вряд ли нам повезет. Впрочем, попробуйте.
И мы медленно возносимся внутри башни в веренице мужчин, женщин, детей.
Наверху очередная служительница, пожилая женщина. Я излагаю ей мое «дело». Суть его такова: в тоталитарной стране, в Ираке, живет молодая женщина, которая не может встретиться с возлюбленным. Служительница интересуется, не я ли возлюбленный? Отвечаю утвердительно. «Хорошо», — говорит она. Я готовлюсь… Меня зовут в светлое помещение. Справа ванны с людьми, некоторые из них явно мертвы, а некоторые живы. Веселенькое местечко. Какой-то небесный морг! Полуморг-полуморильня.
— Налево! — скомандовали мне.
Оглядываюсь. За стеклянной перегородкой невысокий лобастый седовласый распорядитель. Он смотрит на меня и говорит, что, верно, мне не все захочется рассказать о себе. Мгновенно с великой охотой соглашаюсь.
— Но тем не менее ты готов?
— Да.
Распорядитель приближается ко мне со шприцем. Ну, вот шприц. Что это? Лечебница? А?! Рывок…
В лицо Васи ткнулось что-то, наоборот, мягкое. Открыв глаза, он видит пушистую мордочку. Насколько дневная действительность бывает добрее снов. В первое мгновение ему почудилось, что это беглец, Бернард собственной персоной. Но нет. Мордочка слишком маленькая. Котенок.
Внизу раздавались голоса. Пахло вкусно картошкой и жареным салом с луком. Вася протирал глаза. Где он? В Ираке? Или в каком-то чужом деревенском детстве? У него деревни не было. Мамаша загоняла его на все лето в лагерь, да и все. Вася пощекотал котенка и пошевелил ногами. О, ноги болели. Да, ведь всю ночь он шатался в шумерских потемках…
— Фасечка, — подала голос Валя, отдергивая цветную занавеску. — Ты проснулся? А я и слышу — шуршит чё-то… Счас.
Она подала ему сухую одежду. Вася медленно натягивал на себя штаны, постанывая от боли в ногах. Потом надел рубашку, слез с печки и сразу увидел женщину на коляске. У нее были короткие, скрывающие уши соломенные волосы, светлые глаза. Одета она была в малиновую рубашку и синий джемпер и укрыта зелено-голубым пледом. Близоруко щурясь на Васю, она пробормотала:
— Где-то мои очки… Сейчас.
Она, видимо, хотела съездить на своей коляске в комнату, но Валя ее опередила, проворно вышла и вернулась с очками на голубом шнурке. Женщина поблагодарила ее и нацепила очки на длинный нос с хрупкой горбинкой. Глаза ее сразу увеличились и стали зеленоватыми.
— Я как в том фильме, — проговорила с улыбкой женщина и продолжила, делая голос страшным: — Подыми-и-те мне ве-э-ки.
Контраст с персонажем, которого имела в виду она, был разительный, и Вася сразу отозвался своим фирменным смехом: «Хых-хи-хы-хи-хыыы-хи!». Засмеялась и Валя.
— А что, — говорила женщина хрипловато-мягко, — ночью сидишь, шьешь… всяко-разное в голову лезет.
— Ой, как вы тут одна, ху-угу! — воскликнула Валя. — И не закрываетесь!
— Ай, — ответила женщина, махнув рукой. — Так наездишься на своей тачанке, что уже и нет сил. Да и кто тут ходит, все свои. Хотя в соседнюю деревню и прибился один… Зык. Вроде как он сидевший. А кто-то кличет его так: Язык. Не поймешь. Но тут дело-то какое: у него язык раздвоенный…
Валя выкрикнула свое: «Ху-угу!» — и перекрестилась несколько раз. Вася задержал взгляд на ней. Была она снова в синем халате, покрытом ромашками. Лицо умыто. Волосы причесаны и убраны в хвост. Как будто и не Вальчонок.
— Ага, говорят, в тюрьме его за что-то так наказали свои же. Или проиграл он им в карты. Или сказал лишнего. Может, и хотели вовсе-то отрезать. Да рука сорвалась. Ну, тут всякое говорят. Так он раз пришел и ко мне.
— Матушка-Заступница, — пробормотала Валя.
Женщина ласково смотрела на нее.
— Какая ты молодая, а уже вся в вере, — сказала она. — Наверное, родители тебя в православную гимназию водили?
Валя опустила глаза, пробубнила что-то невнятное.
— Да, она прямо на Соборной горе обучалась всем этим премудростям, — сказал Вася.
— Пра-а-вда? — спросила женщина, всплескивая мягкими белыми руками.
Валя враждебно посмотрела на Васю. Такого колючего взгляда у нее он еще не видал.
— Нет, тетя, это он так, — сказала она. — Просто… коло собора жила.
— Ох, как там красиво! — воскликнула женщина. — Крепость, сады, дома, Днепр… Я такое хочу вышить бисером. И подарить епархии.
— Хых, мало у них подарков всяких, — тут же отозвался Вася. — От часов до лимузинов.
Женщина удивленно посмотрела на Васю.
— Ох-хо, — произнесла она. — Что же это я, дура старая, заговариваю вас. Давайте кушать! Умывайтесь… Как вас зовут?
— Вася, — ответил Вася.
— Ну вот, Василий, там рукомойник в углу.
И когда Вася умылся и утерся веселым полотенцем с петухами, она помахала ему рукой и сказала, что ее зовут Татьяной Архиповной.
— Давайте и вы подкатывайте к столу, — пригласила она, подъезжая к столу перед окном.
На столе дымилась сковорода с картошкой, пышел жаром чайник, лежали в тарелке желтоватые соленые огурцы с укропом, серел порезанный хлеб и круглились баранки.
— Чем рады, — говорила Татьяна Архиповна, — уж не обессудьте, страннички.
Вася уселся на шаткую табуретку. Села сбоку и Валя. Прибежали две кошки, замяукали.
— Да сейчас, — сказала Татьяна Архиповна, собираясь отъехать на коляске.
Но Валя и здесь ее упредила. Так что Вася снова подивился: вон, оказывается, какой расторопной может быть. Она положила кошкам у печки в два выщербленных блюдца той же картошки. И кошки с жадной молчаливостью принялись уплетать ее. Только Валя вернулась к столу, как с печки шмякнулся котенок в рыжих полосках.
— Ну вот и Гусенок! — воскликнула Татьяна Архиповна. — А ему надо налить молочка… там… в холодильнике… — Женщина смешалась, снова делая попытку отъехать.
Да Валя была тут как тут, открыла холодильник, вынула банку с молоком, налила котенку в железную миску.
— Эксплуатирую тебя, — пробормотала Татьяна Архиповна, — по полной…
Вальчонок радостно засмеялась. Наконец приступили и люди к трапезе. Но прежде Татьяна Архиповна скороговоркой прочитала «Отче наш». Вася слушал и хмурился. А Валя тихо вторила.
…Картошка была — объедение. Вася даже язык слегка прикусил. И вспомнил о том, что говорила Татьяна Архиповна.
— Ах да. Ну так он раз ко мне залез, утащил сало из холодильника, восемь яиц, электросамовар, пуховый платок, что удумали мне подарить Гришко, хоть я и отбивалась… какие с них еще подарки? Если сами беженцы, что успели, то взяли, сбегая от снарядов. Но они в обиду уже вдарились… И забрал.
— И унес? — спросила Валя, как будто не знала привычки таких людей.
Татьяна Архиповна кивнула. Вася сжал кулаки, хотя и был непротивленцем. Нет, подумалось ему, тут бы я воспротивился хорошенько так — да по башке поленом.
— Но больше не приходил. А к другим — постоянно у одного, у Лукьянихи, у Тарасовых, у Давыдова Семенчика что-нибудь да стырит. Вот же какой белорус. Он из Белоруссии заявился. И живет у одной вдовы. Террорист. Все от него в убытке.
— Так это, чего никто не заявит же? — поинтересовалась Валя, наливая Васе чай в чашку с цветиком. — Прям бес какой-то же.
— Ну заявляли, — ответила Татьяна Архиповна. — Серафим его привлек к хозработам. Глава нашей местной администрации Семен Андреевич Серафимов. Поработал Зык-Язык немного и за свое: водка-драки-воровство. Его боятся. Пустит петуха. Или ножиком пырнет. Ему-то что. Посидит годиков семь. У нас ведь как? Украл булку — сиди пять лет, убил человека — столько же. Что булка, что человек… А то и в бега подастся.
— И полиция? — спрашивала Валя, макая баранку в чай.
— А что полиция?.. Участковый Бобер ходит к нему, ведет беседы. Профилактикой называется. Ну. У него тоже дом деревянный… Но, Василий, как же ты мой дом отыскал-то? — обратилась она к Васе.
Вася пожал плечами.
— Да… шел-шел…
— Куда ты шел, Фасечка? — спросила Валя.
— Куда-куда… Так вот и шел.
— Он же тебя искал, — объяснила Татьяна Архиповна, звеня ложечкой в чашке.
Валя застыла с поднесенной ко рту баранкой и посмотрела на Васю.
— Правда, Фасечка?
Вася засопел.
— Нет, правда, Фасечка?
— Ох, ну смешная, — сказала Татьяна Архиповна, — девка. Вы же вдвоем по речке плывете? Как же ему не беспокоиться и не искать?
— А где этот… Бернард, съели уже? — грубо откликнулся на приставания Вали Вася.
И Валя всхлипнула, уронила баранку, закрыла лицо ладонями.
— Бе-э-э… — видимо хотела она повторить имя кролика, но только так вот и блеяла. — Бе-э-э…
— Ой, какие вы чудные туристы все-таки, — сказала Татьяна Архиповна, лучисто улыбаясь, протягивая руку и гладя Валю по плечу. — Ну-ну, кто же с кроликом в поход отправляется, ей-богу, а? Он же враз одичает, забалует, волюшку почуяв. Это же зверек, хоть и ручной. Мой Витек лисенка поймал раз в капкан. Лапку ему зажало, но как-то так вместе с веткой, и не перебило, а травмировало. Он его домой приволок. Начал отхаживать, лангетки смастерил из дощечек. И косточка срослась. Лисенок пожил, да, повзрослев и набравшись силенок, однажды подкопался в сарайчике, где сидел, и был таков. После того случая Витек перестал капканы-то ставить. А я ведь давно ему говорила. У са