— Наверное, и хорошо, что вы не смогли работать в школе, — заключила Татьяна Архиповна, переходя на «вы».
— Да?
— Да. Вас уже посадили бы.
Вася снова принялся смеяться.
— Но и вообще, нельзя же так, — сказала Татьяна Архиповна. — Детям нужна, как говорится, надежда. А здесь все беспросветное какое-то, знаете, у вас. Ведь есть и хорошие, добрые люди. Какие же они людоеды и узконосые обезьяны? Были на нашей земле и святые, например. Вот Меркурий, потом Авраамий. Или Герасим Болдинский. Уж не говорю про Серафима Саровского или Сергия Радонежского. Ведь не повернется у вас язык и про них то же самое сказать?
Вася напряженно смотрел и слушал. Валя вскинулась:
— Фасечка! Не говори! Нет, нет! Не надо! Фасечка!..
— Сказать можно, что хочешь, — пробормотал Вася. — Но вообще-то вот что. Есть те, кто преодолел в себе скотие. Но жить-то остается на планете скотие. Вот в чем штука. И если попадет в руки инопланетян и те спросят: откуда ты? То должен честно им ответить: с планеты Скотие. Или: Обло-Лаяй. Хых-хы-хы-хи-ха-хы-ха… — Вася зашелся в смехе.
Татьяна Архиповна смотрела на него с недоумением и некоторой опаской.
— Я не все понимаю… — проговорила она. — Но послушайте, уже ведь очень поздно. Ах, я балда. — Татьяна Архиповна тряхнула соломенными волосами. — Это мне привычно полночи не спать, а вам-то каково? Полезайте на печь, погрейтесь на будущую дорогу. Валечка, там в шкафу простыни.
Валя замахала на хозяйку руками.
— Чиво вы, а? Тетенька?! Мы же так, как калики перехожие, примостимся и ага. Да, Фасечка?
— Да.
— Так и поди, полезай, — сказала ему Валя. — А мы тут еще с тетенькой… — Она выразительно закрыла и открыла глаза.
Вася на этот раз понял и пошел, но не на печь, а на двор — воздуху глотнуть и помочиться. Дождь все сыпался. Где-то лаяла собака. Тьма стояла непроглядная. В сенях он столкнулся с Валей, та выносила судно с мочой.
На печке было тепло, потом стало и жарко. Вася косился на Валю. А та постепенно раздевалась, пока не осталась в одних трусиках и лифчике. Вася не раздевался, потел, принюхивался. Долго ворочался. А Валя уже спала. Вася разглядел у нее татуировку под левой грудью: синюю бабочку.
Рисовала карандашом горы. Рисовала-рисовала и взяла да и поднесла лист к окну, посмотрела на свет — а вместо гор-то, смотрю, лицо проступает, лицо, лицо, а потом такая фигура вся. Где карандаш?! Хвать — и быстро обвожу проявившееся. Потом нахожу пластилин и вылепляю эту же фигуру. Показываю кому-то. А люди говорят: ну какая же это Богородица? Кукла. А я не могу им представить рисунка, потому что налепила пластилин прямо на лист тот.
Но это был сон не Вали, а залетевший сюда сон Татьяны Архиповны. И еще даже не залетевший. Татьяна Архиповна заснет позже всех. Но в пространстве снов возможно опережение, это ведь доказано. А Вале снилось другое. Ей снился Лев.
Ей снился Лев
Это было побережье. В склоне виднелась пещера. Стояли воины с копьями. Все ждали врага.
Из пещеры выйдет — вышел — выходит Лев. Ху-угу! Огненно-желтый, свирепый. Нет, он входит в пещеру. И все ждут, что он кого-то выберет. Лев подходит ко мне. Лапой цепляет какие-то доски подо мной. Выбор пал на меня. В первое мгновение меня охватывает ужас. Но делать нечего. Меня торопят. Я надеваю пояс с двумя мечами, следую за львом и вдруг понимаю, что в нем начинает проступать каким-то образом христианский смысл, смысл, мысль, что ли. В это время раздается предостерегающий вскрик. Враг спешит сюда! Лев бежит прыжками по берегу и соскакивает в лодку. Еще в лодку надо погрузить что-то громоздкое, некий короб. С воинами мы опускаем лестницу, возимся с коробом, и тут появляется Враг. Его сопровождают люди, большой отряд. Короб летит в лодку. Мне приказывают занять там место, и вдвоем с тем, кто только что был Львом, а сейчас превратился в человека, в Человека, мы отчаливаем, он быстро гребет, держась берега, и нависшие кусты скрывают нас. Но вот мы замечены. Преследователи со свистом спускают по кустам свой корабль, похожий на греческую триеру, гребцы вспенивают воду, настигают нас. Но мой гребец усилием воли заставляет лодку оторваться от преследователей. И тут-то я понимаю, как мне посчастливилось… посчастливилось увидеть Человека!..
Но и здесь произошла путаница. Это все-таки был сон не Вали, а как раз уснувшего потного всклокоченного Васи.
Что же снилось Вале?
Развилка на реке. На барже везут труп. Баржа сворачивает в левый рукав. Матросы советуются, как им избавиться от трупа. Но это же не труп, нет! Это я! Приходит врач. Смотрит. Листает книгу с картинками, там какие-то китайские цветы, деревья, монахи, горы, птички. И у самого врача уже китайское лицо, немного обезьянье. Тю-тю-тю-ю. Как-то так говорит он. Тю-тю-тю-ю. Смешной. Матрос паренек переводит. Врач предлагает… предлагает… прививку? Ой, нет! Нет! Боюся как огня!.. Тю-тю-тю-ю… Тю-тю-тю-ю… Чиво? Да не прививку, дура, говорит морячок, а уже на нем ряса затрюханная, шапчонка, бороденка, не матрос, а дьячок, что ли. Перевод его такой: прививку тысячелетней смородины, вот. Хых-хы-хых… Согласие мое получено. Приступает. Начинается: прокалывает брови иглой с черной нитью, лоб, вдевает в ушко игольное ростки смородинные, снова шьет по нити уже, капельки крови скатываются, а совсем и не больно.
Так до самого утра сны эти и перелетали по дому, сталкиваясь иногда. И сны другие, смутные, безвидные, тревожные.
Проснувшись от грохота
…Проснувшись от грохота и голосов, Вася сразу вспомнил, что забыл запереть дверь на засов. Или последней была Валя? Он обернулся к ней. Валя лежала, прикладывая палец к губам. Вася утер испарину.
— Гражданка Терехова! Татьяна Архиповна! Мы к вам! Просыпайтесь уже, просыпайтесь. Участковый Бобров, капитан Герасименко и сотрудница Павлова… Давайте, давайте, уже день на дворе, а вы еще, так сказать, седьмой сон видите. Мы здесь ждем в кухне.
— Блин, ей надо помыться. Может, чего еще…
— Павлова, сходи к ней. Или кто за ней тут ухаживает? Бобров?
— Соседка Петровна, товарищ капитан.
— Фамилиё?
— Иванова.
— Давай ее сюда, быстро, одна нога здесь, другая…
— Счас, мигом!..
— Хм, ну и запахи здесь. Как будто рота дрыхла. Она одна проживает же? Никого больше? Те беженцы в городе. Так, так.
— Ну, товарищ капитан, она же без ног, так сказать. В туалет особо, наверное, не разъездишься.
— Да-а уж. Как это фильмец назывался? «Старикам здесь не место». Деревня не для инвалидов. Надо отправлять их в спецдом. Павлова, дверь-то открой, пусть проветривается. Пшикнуть бы чем. Тут надо брать не только нервно-паралитический, но и просто освежитель воздуха за полтинник. Вот чем оснащать полицию. Этим и занимаешься…
— Здрасьте.
— Кто такая?
— Я?.. Ну как же? Бобер же говорит…
— Чего? Кто?
— Извиняюся. Участковый Глеб Бобров говорит, что надо, мол. Вот я и пришла.
— Представьтесь.
— Петровна, соседка.
— Черт!
— Извиняюся. Тамара Петровна Иванова.
— Так, гражданка Тамара Ивановна Петрова… то есть наоборот. Короче, сходите к обвиняемой и приготовьте ее.
— Ох, матушки, Татьянку забирают?!
— Тсс! Что за черт. Никто никого никуда не забирает! Язычок-то прикуси, а то… Бобров?
— Петровна, ты воду мне не мути. Давай иди, умой ее.
— Она ишшо не мертвец, чтобы яе умывать-то!
— Ну, полей ей, то-се. Судно там, может. У тебя же за ней пригляд? Так и давай. Быстрее, у нас нет времени разводить тут канитель. Товарищи приехали из райцентра.
— Забирать?
— Да не забирать! …твою мать!.. Для проведения необходимых по закону процедур.
— Ты, Бобров, не выражайся мне тут. Все официально.
— Понял, товарищ капитан. Но с этим народом… мама не горюй. Они же другого языка не понимают. С волками выть — по-волчьи жить… То есть, тьфу.
— Мама мыло в рыло, — не удержавшись прошептала свою поговорку и Валя.
Вася в ужасе накрыл ей рот ладонью.
— Чего там?
И в это время из-под занавесок, которыми была задернута печка, вывалился котенок Гусенок, решивший, что пора уже есть. Женщина взвизгнула. Видимо, Павлова. Мужчины засмеялись. Видимо, капитан Герасименко и участковый Бобров.
— Киса-киса, — засюсюкала женщина прокуренным голоском.
— Чертяка.
— У нее, смотрю, много живности. Кошки, собака. А все жалуются на нищенские пенсии по инвалидности. Разумеется, если такой кагал кормить. Еще небось в подполье пять кошек.
— Или пять беженцев.
— Ха-ха. А что, надо и проверить… Да стой, Бобров, шучу. Хватит нам и тех пятерых. Ну, где там она? У меня еще побег этого Зыка, потом в Храмцове мужик отрубил руку. Из-за чего, Бобров?
— Да-а… Там любовный треугольник. А точнее, многоугольник.
— О-о? — протянула прокуренная женщина.
Вася уже почуял, как от нее прет сладкой парфюмерией, и представил ее накрашенные губы, намазанные глаза.
— Баба, прошу прощения за выражение, щедрая, всем давала направо и налево, мужик ревновал, но хахали его поили, и вроде он ей спускал это дело…
— В смысле? — удивленно спросила женщина.
— Ну, с рук ей сходило, хотя лучше выразиться по-другому, но не буду уже при даме.
— Хм, эта дама такого наслушается за день службы…
— Но вы же сами, товарищ капитан, предупреждали.
— Да не для нее, а тут еще вон эта инвалидка. Потом жалобу настрочит, журналистов позовет. Ухо востро надо держать в наше время, Бобров ты древнерусский.
— Есть. Понял. Так вот. А один повадился аж с райцентра. Военком. И ставить бутылочку не собирается. Леша на дыбки. А та ему: уйду совсем к военкому. Люблю военного, а не тебя, гражданскую вошь. А он ветеринар, Леша-то этот. Вроде малахольный. Ну а тут взыграло. Вколол себе безбольное. Руку жгутом перетянул. Входит. Руку на стол. Гляди, мол, дорогая и любезная, и — хрясь! Отрубил лапу-то, болван. Кровь фонтаном на печку.