Вася снова взялся за весла. Вскоре они почувствовали запах дыма. А потом в ночи мелькнул огонек, другой. Они приближались к деревне.
— Может, высадиться на другой берег и пехом обойти? — вслух рассуждал Вася. — Да все это тащить…
И они поплыли дальше. Вася старался держаться противоположного берега. А собаки все равно их учуяли и подняли лай. Вася налегал на весла, чтобы быстрее миновать деревню. Послышались голоса. Музыка. И вскоре они увидели костер на берегу, уже на окраине деревни. Вася перестал грести, приказал Вале нагнуться и сам пригнулся, вперяя взгляд в языки огня, искры и пятна лиц. Голоса людей были задорными, женские — визгливые. Раздавались взрывы смеха.
— Ну… пронеси нас… пронеси… — шептал Вася. — Мимо… мимо…
Мимо… мимо…
И в это время раздался женский голос: «Глядите! Глядите! Чегой-то там? Вон! Вон!.. Бык плывет!..»
Но внезапно начали рваться петарды, и все потонуло в восторженном реве и свисте. Все глядели вверх, а быстрое весеннее течение сносило лодку вниз, вниз — и уже ее скрывали кусты на берегу правее табора. Момент был упущен, а то при свете фейерверка гуляющие как раз и увидели бы лодку. Ну и что такого? Да как что? У Эдика с Борисом Юрьевичем есть уши. Как и у Обло-Лайи. А может, и они здесь сидели, Эдик с Борисом Юрьевичем?
Фейерверк закончился. По реке побежал луч то ли сильного фонаря, то ли автомобильных фар, но Вася уже изо всех сил греб прямо к их берегу, под прикрытие кустов. И луч уже не достал лодку, шарил по противоположному берегу, выхватывая кусты, взгорки, одинокие деревья.
Вася подгреб к самым кустам и затаился. Пару раз свет прошил и кусты, но никто ничего не заметил. Валя так и сидела, согнувшись. Вася переводил дыхание…
— Ладно, хоп, пошли дальше, — проговорил он, берясь за весла.
И звуки деревни удалялись. Только над костром в воздухе сияло небольшое зарево. А вскоре пропало и оно.
— Вальчонок, все, расслабься.
Валя разогнулась и опустила одну руку в воду, потом другую.
— Вспотела со страху? — спросил Вася.
— Да Бернард обоссался, — ответила Валя. — Как ударили эти ракетами, так он и напустил мне.
Вася засмеялся.
— Это в вашу честь, сэр, фейерверк-то.
Придурок.
Звезды заполонили все небо, отражаясь и в реке. И лодка шла, колебля серебряные блюдца, дрожащие лилии.
— Крласота-а, — проговорил Вася. — Только вот рука… не очень-то… Не помогло твое средство.
— Отец Григорий говорил то же самое.
— В смысле?
— Про красоту. Не за страх надо любить, а за красоту.
— Кого?
— Того.
— А-а… Этого…
Всплескивалась вода… Вдруг что-то обрушилось с правого берега. Вася замер, вглядываясь. Валя тоже обернулась. По реке кто-то плыл, шумно фыркая.
— Ой, Фасечка, — прошептала Валя.
Но разглядеть ничего было нельзя. Лодку влекло течение… И Вася увидел что-то темное в воде. Темное и живое. Лодку даже легко закачали волны, идущие от этого большого пятна в воде. Фырканье стало слышнее.
И живое пятно снова растворилось в темноте. Лодку сносило дальше.
— Наверное, лось, — проговорил Вася и вдруг просмеялся. — Или вон собратик нашего Бернарда.
— Чиво, Фасечка?
— Да мне однажды приснился кролик величиной с пантеру.
— Стра-а-шно, Фасечка, чегой-то…
— Ну тихонько пой. Ученые говорят, пение подавляет страх. Петь и бояться невозможно. Пой, Вальчонок.
Валя еще некоторое время молчала, потом тихонько начала напевать про инока, который шел и плакал, а ему повстречался… некто могущественный и спросил, чего он плачет горько, а тот отвечает, что утерял ключ церковный в синем море: море расступилось, ключ нашелся; потом он шел и плакал об утерянной книге, но и книгу золотую ему новую написали; а он снова плакал о том, что одолевают его худые помыслы. И тогда такой ему был дан совет: «Ты не плачь-ко-се, не плачь, ты ведь инок, / Не рыдай ты, не рыдай, да молодыя! / Ты поди-тко-се же, в лес уйди подальше, / Ты сострой себе келею под елью; / Еще станут к тебе ангели летати, / Еще станут тебя пропитати; / Залетают к тебе птицы-то райские, / Запоют-то тебе песни-то царские, — / Отвалятся от тебя худые мысли, / Отойдут от тебя все ведь дьяволе».
Валя причмокнула, смолкла.
— Ну и что он? — спросил Вася.
Валя вздохнула и снова запела:
— Да пошел тогды ино-о-к, в лес уше-о-л подальше, / Он сострои-и-л себе келею-то под елью-у-у; / Залетали к нему птицы-ти райские, / Как запели ему песни-ти царские-э-э, — / Отошли от него худые мысли, / Отошли от него тогда дьяволе.
— Ловко! — одобрил Вася. — Только и остается, что залезть в самую глухомань и жить там в хибаре. Только насчет того, что ангелы или там птицы будут хлеб с молоком носить там, колбасу, огурцы, вермишель или хотя бы бомжовку вьетнамскую, — это, хых, хы-хы-хы-хы…
— А давай, Фасечка, и попробуем, — сказала Валя.
— Да мы и так уже, можно сказать, в эксперименте.
— Чиво?
— Ну, пытаем судьбу. Или она нас пытает… Но кто-то нас точно пытает. Гоняет. Обло-Лаяй, конечно, кто ж еще. Но кто, спрашивается, меня за язык дергал… Писать против Облы? Вот это мне и самому непонятно… хых… Жил бы себе тихонько офисным планктоном, ездил в Турцию. Фотки потом выкладывал бы… Купил бы самую крутую камеру «Фуджи». Что мне Обло-Лаяй и попы?.. Нет же. Вот и на, дерьмо, зараза…
Валя попросилась на берег. Пришлось причаливать. Она вылезла и отошла в сторонку. Вася тоже хотел выйти и размять ноги, спину, но медлил… Валя громко пукнула. Вася тихо просмеялся и все-таки выбрался на землю, начал похаживать. Бернард один остался в лодке.
И мог бы уплыть. Дерзко у-уплыть, и все.
Валя появилась из темноты, присев на корточки, стала полоскать руки. Вася отошел подальше и помочился, глядя на звезды. Вернувшись, он сказал, что как-то видел сон про лифт, превратившийся в ракету. Дело было так: вошел в лифт в обычном доме, двери захлопнулись, он смотрит, а кнопок-то нет. Чисто на панели. Ни одной кнопки. Но лифт поехал — вверх. Вверх и вверх. И так долго он ехал вверх, что ясно уже стало: лифт должен лететь над крышей того дома. И еще выше. Как ракета. Жаль только, что никаких иллюминаторов там не было. И так он ничего и не увидел больше…
— Не знаю, есть ли еще на свете миры, — говорил Вася, забираясь в лодку. — Может и есть. И вот интересно, там тоже Обло-Лаяй резвится? Или по-другому устроено? И нет никакого государства. Вообще. И не было. Ни границ, ни ракет, ни министерств, ни партий, ни попов. Планета Анархии. И женщин, между прочим, никто не угнетает. Все ходят голые.
— Ох-ма, как это, Фасечка?
— Тело тоже надо освобождать от одежд.
— А чиво ж ты сам отворачиваешься все? — вдруг спросила пытливо Валя.
— Ничиво! — передразнил ее Вася. — Не хочу порабощения, понятно?
— Не-а, — призналась Валя.
— Ладно, вперед, по звездам к иным мирам.
И лодка и вправду пошла по пятнам звезд, как по леопардовой сияющей шкуре, бесконечной, податливой и непостижимой.
Под утро Вася уже еле греб. А Валя спала. — И уже стояла в церкви среди обшарпанных стен. На полу валялись разбитые кирпичи, стекла, тряпки. И осколки заскрежетали под чьими-то ногами. Кто-то шел твердо, железно, неумолимо. Валя почувствовала, как глаза наполняются горячими слезами. И вот появились двое, один в панцире, в шлеме, плаще, другой одет просто, видно, слуга. И мне стало страшно. Кручу головой… И вижу: в куполе синеет небом дыра. А вниз спускаются вроде лучи. Как лестница. По ней я и попала на купол. Заглянула снова в церковь сверху, а церковь вся обновилася. Стены крепкие, оштукатуренные, изукрашенные. Всюду свечи. Тихое сияние. Но тут я поняла, что церква эта очень-очень высока. Ну просто невероятно, мамочки! И я приблизилась к краю. Глянула вниз. Жуть! Там мураши шевелятся — а это люди. Целые толпы. И я вдруг взяла и, сложив руки рупором, крикнула: «Эй!» И крик долго летел вниз, наконец долетел, и мураши замельтешили быстро. Вот счас как разбегуся! Да как сигану!
А там неожиданно толпы взбаламутились, послышались вопли-крики. Смотрю: какая-то силища просто зачерпывает их, этих мурашей, да и перемешивает. И тут вдруг появился кто-то снизу, взлетел, что ли, и отдал мне что-то такое стеклянно-горячее, кровавое, дрожащее. И я взяла это и понесла, понесла-а, а оно делалось прохладнее, тверже. И я подняла это в руках и показала кому-то, кто был больше этой церквы…
Светало. Вася часто оставлял весла и осоловело озирался. Надо было подыскать место для ночевки. Какой-нибудь лес. Но места были сирые, безлесные, там-сям торчали одиночные деревья, ну или несколько деревьев, кусты. Вася так устал, что готов был хоть где остановиться. Кое-как спрятаться да и заснуть. А ведь еще надо было наварить на целый день каши, вскипятить воды для чая. А вдруг в это время и появится Эдик на фиолетовой лодке? Сразу учует дым.
— Э-хо-й!
Вася вздрогнул. Огляделся.
— Ээй!
Чей-то голос? Явно же не птицы, как в том леску. И тут Вася увидел на правом берегу фигуру. Там стоял человек. Там стоял человек.
Вася перестал грести.
Человек не шевелился. Да человек ли? Лодку несло течением…
— Слышь-ко! — позвала фигура.
Вася смотрел. Какой-то мужик в темной одежде, простоволосый. Мужик махнул рукой.
— Говорю, постой! Эй!
Вася начал работать веслами, останавливая лодку, то есть уже подгребая против течения.
— Здорова! — крикнул мужик.
— Здравствуйте, — ответил Вася.
— Далёко собрался? Рыбалочка? Или так, на отдыхе?
Вася не ответил.
— Слышь, добрый парень, мне на тот берег надо позарез просто.
Голос у этого человека был странноватым, каким-то двоящимся, словно пропущенным через синтезатор, что ли. Вася смотрел на него.
— У меня там мамка занемогла, — говорил этот человек, — понимаешь? В Кобылкине. Знаешь? Позвонить-то она позвонила, а как тут доберешься? Мост разливом уж который год сносит нахрен. Вот я и вышел, авось, думаю, поплывет кто. И точно! Судьба, значит. Сам бог, как говорится, тебя послал. Так переправь меня, горемыку. Я заплачу, а как же. При деньгах. Все дела…