ов. Какой главный символ, такова и жизнь, политика и все вот это. Лишь изредка блеснет что-то… дрлугое выражение лица, стрланная улыбка… В этом, видать, и загадка клятая: чего же она не преобразится окончательно? Ну? Ну? Как лягушка та царевна. А нет такого Ивана, который бы и попалил лягушачью шкурку, зараза. Ну а Петр, видно, что-то и не то сделал, не так. Царевичу ведь, когда он сжег шкурку, пришлось искать Василису Премудрую свою, и ему подсказали, мол, корлоче, что надо Кащея-то уделать. А смерть того на дубу в сундуке. Царевич дуб сыскал, медведь дуб завалил, сундук разбился, из него заяц…
И тут вдруг тихо сидевший в уголке Бернард запрыгал прямиком к сетке, встал на задние лапы и передними начал перебирать по ней, туго натянутой, птицы подняли гвалт.
— Ху-уугу! — выдохнула Валя. — Бернардик! Перестань!
Вася засмеялся. Митрий тоже улыбался. Валя пошла и взяла кролика на руки, вернувшись, усадила его на колени, стала поглаживать.
— Доктор Юнг называл такие случаи синхронностью, — заметил Митрий.
— И что? — спросил Вася.
— Ну, он придавал этому большое значение, называя проявлениями архетипического. Это что-то вроде мира идей Платона.
Вася собирался с мыслями, синея ярко глазами, ухмыляясь, потирая нос…
— Так… это… в общем… чего дальше? А, ну, заяц там побежал кащеевский, а другой, приятель царевича, за ним, догнал, а из того утка пырхнула, селезень, знакомый царевича, сбил ее, яйцо с иголкой — смертью Кащея в море… вот дерьмо-то… хы-хых-хы… зараза. И в сказке там же показан долгий процесс: царевич не сразу сломал иглу, ломает-ломает, а Кащей мечется, бьется. И в сказке сказано, что не всю иглу ломает, а кончик самый, ну? Кащей-то вроде помер. Но не так чтобы навечно. А надо было всю иголку в порошок стереть. Да Иван-Петр того не сделал. Кащей полежал-полежал в мавзолее, хых, да и ожил, зараза… И снова красавица наша — Лягушка, а то и Жаба, сейчас так точно Жаба, бородавки сочатся ядом, а ее полюбовники кричат, надрываются, что то не яд, а амбра, и разбрызгивают вместе с попами вокруг, народ окропляют. И тот им верит. И нету у нашей сказки конца. Так и обречены бородавки сводить, сводить и снова обольщаться лягушачьей красой. И Кащей нагуливает с Лягушкой отпрысков на нашу шею — то рябого сифилитика, то бровастого с мурлом мурены, то…
— Апчхи! — чихнула Валя.
— Будь здорова, — сказал Вася. — И я вот думаю, а может, может и не было никогда Василисы Премудрой? А была всегда — Васильева!
— Хто, Фасечка?
— Да менеджерша одна, про розовые тапочки пела, миллиардами играла, как фантиками. Волшебница.
Митрий Алексеевич глядел меланхолично на Васю…
— Занятная сказочка, — проговорил он, постукивая мундштуком по краю стола. — Ты не журналист случаем? Или писатель?
Вася засмеялся.
— Блохер я! Обыкновенный блохер. Шарился по блохосфере, блох и вылавливал, подковывал и народу показывал. Смеялись, смеялись… А сейчас мне совсем не смешно. — Но Вася продолжал смеяться. — Я бы показал свои художества, — проговорил он сквозь смех, — да комп у вас не фурычит. Там и фотки…
Митрий Алексеевич взглянул на него, хотел что-то сказать, но лишь повел рукой с трубкой, поднялся и вышел на улицу курить.
— Фасечка, пра-а-вда? — спросила Валя.
Вася кивнул.
— А где они? — спросила Валя, наматывая на палец темные пряди, приближая их к лицу и нюхая.
— Вот починю комп, и увидим. Если, конечно, Мирзоев с Никитой не добрались и туда и не конфисковали все.
— Куда, Фасечка?
— В один уголок интернета. — Он потер лоб, морщась. — Зараза… башка трещит, как Советский Союз в девяносто первом. Зык-Язык крепко приложился… В нем звериная сила. И зуб ноет.
— А как ты мог что-то там оставить? Ну, в экране? — спросила Валя, кивая на черный прямоугольник монитора.
— Ты и этого не знаешь?.. Да просто, Вальчонок! Там можно разместить кучу всяких штук. Библиотеку, музей, город, твой собор на горе.
Глаза Вали расширялись.
— Там и эта усадьба наверняка есть.
— Где? — не поняла Валя.
— Там! — ответил он, указывая пальцем на черный прямоугольник. — Если бы Малевич жил в наше время, то намалевал бы именно «Черный прямоугольник».
— И… дом с балконом? — спросила Валя. — Река эта? Деревья, Фасечка?
— Все там, — подтвердил Вася.
— А… мы?
— Иди сюда, — позвал Вася и пошел к монитору, а когда Валя приблизилась, сказал, кивая на отражения лиц. — Видишь? Хых, хы-хы-хы-хы… Помаши нам ручкой! Хыхы-хы-хы…
Валя пугливо глядела. Наконец уяснила, что он имеет в виду, и топнула ногой.
— Да то ж как в зеркале, Фасечка!
Довольный Вася кивнул.
— Подожди. Зарядится мобила, я сфоткаю тебя с твоим сенбернаром и заброшу в сеть-паутину мировую.
— Ой, Фасечка! — вскричала Валя. — Не делай этого! Не надо, Фасечка!.. Я на колени встану!..
И она сделала движение, как будто и впрямь собираясь опуститься на колени, но Вася ее удержал.
— Ты чего, совсем спятила? Чего устраиваешь тут цирк домостроевский?! Это же… технологии новейшие, ну, типа, телевизор, но управляемый любым мазуриком. Сам себе режиссер, писатель, фотограф, художник. Главный принцип — свобода. Но не у нас и не в Китае. Ты же сама говорила, что в деревне кто-то с кем-то там переписывался?
— Так то как почта… токо быстрая-быстрая…
— Ну да, как почта. И ты всему миру можешь слать свои письма. Хоть папе римскому, который тебе снился. И фотки отправлять куда хочешь, на международные сайты… Сейчас я тебя сфоткаю, и через пару секунд тебя увидят… ну, в тех же Альпах, на родине Бернарда.
— Бернардика?
— На родине святого и собак. А в Новозеландии кто глянет — так и в Новозеландии. Можно даже снимать видео, ну, кино. Есть прямой эфир. И все нас увидят… И вправду, магическая штука, мировое зерцало! — воскликнул Вася и зашелся смехом.
Вскоре начала смеяться и Валя. И, кажется, птицы как-то веселее зачирикали и засвистели, и, может быть, даже Бернард неслышно захихикал.
— Фа… Фа… Фасечка! — вскрикивала Валя, захлебываясь смехом. — А на Ердане мы можем скупнуться?
— Хыхыхы! Да! Да!
— И в Ерусалим войти?
— Да! Хы-хы-хых!
Валя глядела огромными глазами на Васю.
— И… на горе коло собора нашего побывать?
— Ну!
— Так… Фасечка… Выходит дело, мы… приплыли?
— А?
— Да вот, раз куда хочешь можно… Выходит дело, и в Елисейские Поля?
— Вальчонок, надо еще починить агрегат-то, — ответил Вася. — Видишь, черный… Кто его знает, чего там полетело, может материнка, может кулер, может жесткий диск, черлт же его знает… Посмотрим.
Когда вернулся Митрий, Вася попросил отвертку. Тот дал. Вася вытащил металлический ящик, отсоединил провода, склонился над ним… помассировал висок, морщась и щепча свои ругательства.
— Дядечка, — попросила Валя, — полечи чем головушку Фасечке-то, пожалста, а?
— Болит? — спросил Митрий и попросил Васю подойти к окну и посмотрел в его синие глаза.
Вася начал сквозь боль свою хихикать, конечно, смотреть по сторонам, краснеть.
— Вытяни руки, — приказал Митрий.
Вася, хихикая, вытянул.
— Пальцы растопырь… А теперь указательным пальцем дотронься до кончика носа.
Вася спросил, какой рукой.
— Любой.
Вася взвесил шансы обеих рук и решил задействовать левую — ткнул пальцем Митрию в щеку. Тот отшатнулся, чуть не потеряв очки. Валя опечалилась:
— Промахнулся, Фасечка…
— Я могу еще раз, — сказал Вася.
Митрий вытянул руку с ладонью навстречу Васе.
— Э-э, милейший, постой!.. Постой! Я просил дотянуться до своего носа. То есть… до твоего… — Митрий нервно засмеялся, поправляя очки.
А… Хых-хы-хы-хы-ы…
— А… Хых-хы-хы-хы-ы… — Вася дотянулся указательным пальцем до своего носа.
— Нет ли у тебя сотрясения… — пробормотал Митрий. — Кружится голова? Тошнит тебя?
— Да, с детства, — сказал Вася.
— То есть?
— Ну тошнотища, если начинают приказывать, угрожать, зараза… Я этого не люблю совсем. Мне плохо становится. Блевать хочется. Поэтому я нигде не держусь, ухожу из конторы в контору, из магазина на склад, в дворники и дальше… Хых-хы-хы…
Митрий поднял брови.
— Вот как?.. Ладно, от головной боли я тебе дам таблетку. А насчет твоей тошнотищи пока не могу ничего сказать.
И он достал из пластмассового ящичка с красным крестом таблетку, дал ее Васе. Тот проглотил таблетку, запил водой. Митрий предложил ему полежать. Вася подумал и согласился.
— Но сначала надо притащить кровать… — сказал Митрий и вышел.
Через некоторое время он вернулся с двумя железными спинками, а потом принес и железную раму с пружинами и собрал кровать, объясняя, что всегда так делает, когда к нему приезжают гости. Летом и вовсе не разбирает ее. Но сейчас распутица… только по реке кто и может приплыть. Ну или на тракторе доехать.
— Надеюсь, вы уместитесь тут вдвоем. Хотя она полутораспальная.
— Хватит, — сказала Валя. — Фасечка вон какой…
— Ага, — согласился Вася. — Я полчеловека.
— Ну… зачем же так… — пробормотал Митрий.
— А еще и этот пассажир… новозеландец, — добавил Вася.
Митрий принес матрас, набитый соломой, осмотрел его, не прогрызли ли мыши. Вроде нигде дырок не было. Постелил. Достал из обшарпанного шкафа белье.
— Да ну, — заупрямился Вася. — Мы же в лесу спали, грязные как поросята.
— Баню надо топить, — сказал Митрий. — Но можно пару ведер воды согреть, и все. Давайте поставим. Быстро нагреется.
— Я уже не могу… — пробормотал Вася.
— Фасечка, я тебя помою, — ответила Валя.
— Не, не… Мне тут вот… с края…
И он скинул одежду и в одних трусах хотел лечь на матрас, но Митрий все-таки воспротивился, заметив, что матрас попробуй постирай, а простыню — пожалуйста, легко. И застелил весь матрас. Вася помялся, помялся да и лег.
— Одеяла у нас были, — бормотал он, — а этот Зык-Язык все спер, зараза…
Язык его заплетался.