, но в тот раз врач и солдат поменялись местами, и, скрипя зубами, зажмуриваясь, он напрягается изо всех сил, чтобы пробить невидимую стену, сатанея от нежелания попадать туда, куда ведет эта девочка, хотя за много лет он ни разу туда так и не попал… нет, но ведь именно в этот раз и может там оказаться, но он противится уже много лет этой твари, исчадию ада — и прорывается, треща всеми суставами, захлебываясь слюной, сжимая зубы так, что они вот-вот рассыплются в костную муку, — проламывается сквозь стену с бычьим ревом.
И здесь надо удержаться, все решает мгновение — промедлил и снова окажешься в самом начале, у глиняной башни, испещренной пулями, как, впрочем, и многие дома в том городе, и неизвестно откуда возьмется та девочка — раз! — и игла с хрустом вошла в колено… Но в этот раз к нему успевает слететь Zaragoza, и он удерживается по сю сторону.
Валя ошарашенно смотрела, привстав на локте, на кровать с Митрием. Она толкнула Васю. Тот не сразу проснулся. Валя молча указала на кровать. И они становятся свидетелями необычного действа. По подушке перед лицом Митрия прыгает небольшая птичка с малиновой грудкой, разевает клюв и чудесно поет, иногда распахивает крылья, вспархивает на руки, подложенные под голову, приближается к самому лицу Митрия, к самым глазам, губам — и поет… По крутым щекам Вали сами собой покатились слезы. Вася молча выглядывал из-за нее, щурился от света, — на улице снова было солнечно. Наконец Валя села, подвернув под попу ноги, и начала молиться. Митрий услышал ее, обернулся. Вася лег с досадой, уставился в потолок. Валя читала:
— Знал бы я, ведал, человече, / Про свое житье вековечно, / Не имел бы большого богатства, / Я бы роздал свое именье / По меньшей братии, по нищим, / По церквам бы я по соборным, / По темным темницам, по невольникам. / Трудно бы я….. молился, / С желанием, с сердцем бы трудился, / Уготовил бы я место вековечно, / Где сам….. пребывает / Со ангелами со святыми, / Где райские птицы распевают. / Показалось бы мне житье вольно / За единый час, за минуту. / Славим тя…… / Дай….. вам на послушанье, / Душам на спасенье!
И птицы уже действительно начали запевать, перебивая ту, что прыгала у потного лица Митрия, близоруко, кругло, слепо глядевшего куда-то…
— Как в Кащенке, — бормотал Вася, косясь на Валю. — А что… что если я еще там, зараза, а? Вот дерьмо-то какое…
Вася даже привстал, и волосы его дыбом топорщились, но это, наверное, со сна.
Валя спрыгнула с кровати и, шлепая босыми ногами по доскам, подбежала к кровати Митрия и вытянула руки, пытаясь поймать ту птичку.
— Она оттудова пырхнула? — спрашивала Валя, кивая на сетку.
Митрий ответил не сразу, как бы в недоумении присматриваясь к этой девушке с растрепанными волосами, в трусах и грязной майке, остро вздымавшейся на сосках.
— Да нет, — проговорил он наконец. — Она всегда утром вылетает… Вон клетка… На ночь я ее открываю… специально.
Он сделал движение к футляру с очками, чтобы, видимо, нацепить их и получше разглядеть Валю, но опомнился и вместо этого легко и ловко подхватил птичку и пустил ее в клетку на подоконнике.
— Кто это, дядечка? — восхищенно спрашивала Валя, выпрямляя стан, поводя бедрами.
— Кха, — откашливался Митрий и отвечал глухо: — Это зарянка… семейство мухоловковых… Zaragoza.
— Это ее так кличут?
— Да…
— А я слыхал, что только самцы поют, — подал голос Вася.
— У зарянок и самка. Хотя и не столь разнообразно. Но у этой голос особенный.
— На вашем месте я бы написал книгу про птиц, — сказал Вася, рассматривая перебинтованную ладонь и шевеля отекшими пальцами.
Валя, перегнувшись через кровать Митрия, тянулась к клетке с Zaragoz’ой, постукивала грязными ногтями по проволоке. Митрий не знал, куда смотреть.
— Я пробовал, — говорил он отчужденно-глухо. — Не получается.
— А что, так бы и назвать: «Зарагоза»… Да еще добавить фоток этих руин, реки…
Митрий ждал, пока Валя перестанет нависать над ним, чтобы подняться. Наконец она отошла, потягиваясь… Митрий глядел ей вслед, не в силах был отвести глаз.
— Ну, как голова? — окликнул он Васю.
Вася потрогал голову с вздыбленными волосами, прислушиваясь к тому, что происходило в ней, и ответил, что вроде все цело, хотя немного и как-то потрескивают каналы… Митрий вышел умываться на улицу, а Вася с Валей умывались в доме, под рукомойником. Вася попытался пригладить волосы, но ничего не вышло. Валя засмеялась, глядя на него. Когда Митрий вернулся в башню, она мочила ладонь и причесывала пятерней Васю. Митрий дал ей расческу. Но все равно вихры у Васи лезли вверх.
— Это некоторая вздыбленность мыслей, — сказал Вася, глядя на свое отражение в зеркале.
Митрий включал плитку, ставил чайник на нее, доставал хлеб, уже немного зачерствевший, подсоленное сливочное масло, печеночный паштет, сахар.
— Давно не выбирался в город, — говорил он, нарезая хлеб так энергично, что его длинные и не убранные в хвост волосы колыхались над столом, рассыпались по небритым щекам. — Так что пища самая простая.
— А хлеб откудова такой вкусный? — спросила Валя, стоявшая уже у птичьей полукомнатки.
— Сам пеку. Научился…
Пока чай вскипал и настаивался, Митрий кормил и поил птиц.
— А коз? — спросила Валя.
— Я уже напоил их и засыпал корма, — ответил Митрий. — После завтрака подою.
— А я Бернардика — еще нет, — спохватилась Валя и стащила кусок хлеба для кролика.
Под птичье пение они расселись за столом. Валя зашептала «Отче наш», а потом покосилась на Митрия. Ее глаза выражали недоумение. Митрий ответил ей так:
— За меня они уже молятся.
Он кивнул на птичий вольер.
— Хых-хы-хы-хы… — просмеялся Вася, пыхая синевой в сторону птиц. — Будто крестьянский орлкестрл того купца… как его?
— Среди крестьян появился один самородок, композитор-самоучка, — говорил Митрий, намазывая масло на хлеб, сверху добавляя паштета и откусывая кусок, жуя, запивая крепким чаем с чабрецом. — Звали его, как гласит предание, Гаврилой Журавелем.
— Журавлев, что ли?
— Нет, именно так: Журавель. Гаврила Журавель. Он играл на всяких инструментах, обучившись у местных музыкантов, смастерил фисгармонию.
— Это чиво такое?
— Ну, клавишный инструмент с мехами, такая большая гармошка, по сути. И вот на ней-то он и наяривал. И начал придумывать свои пьесы. Нотной грамоты не знал. Но сочинил так называемый «Сундук птиц с Серебряной горошиной».
— Хых-хы-хы, — засмеялся Вася. — Еще бы, с такой-то фамилией!
— Собственно говоря, почему я здесь и оказался, — проговорил Митрий.
Вася посмотрел на него и сразу спросил:
— В поисках «Сундука»?
— Не совсем, — ответил Митрий. — Просто благодаря легендам вокруг этого сочинения имение Кургузова и попало в поле зрения бёрдмэна Севы Минорова. Это же какой-то наш Оливье Мессиан с его «Каталогом птиц», «Зарисовками птиц», «Садовой славкой», «Черным дроздом» для флейты и пианино… Предполагается, что Кургузов пригласил специально музыканта-профессионала, и тот записал нотами «Сундук птиц». Там наш Гаврила воспроизвел голоса всех известных ему птах, от соловья, разумеется, до таинственного гаршнепа, которому та горошинка и принадлежит. Есть в его песенке такой момент, как будто горошинка в стручке нежно бьется. На гаршнепа охотятся, а он чуть больше жаворонка.
— Никогда не видел, — проговорил Вася, осторожно откусывая от ломтя хлеба и вымазывая губы маслом с паштетом. — Мм!.. Прлоклятье… зуб…
— Ты зря отказался преследовать того парня, — заметил Митрий, и в его голосе прозвучали стальные нотки.
— Зуб за зуб? — спросил Вася.
— В данном случае — да, — ответил Митрий, и стало ясно, что уж он-то знает, как здесь выжить, и выживает.
— Зараза… — бормотал Вася, трогая языком обломок зуба. — Мм! А!.. Нет, меня тошнит от этой библии вашей.
Митрий глядел на него.
— Фасечка, но ведь и по-другому было сказано, — подала голос Валя. — Любите врагов ваших и подставляйте щеку.
— Хых-хы-хы-хы!.. — сквозь боль засмеялся Вася. — Хыхы-хы-хы-хы… Да уж, я знаю, как вы это делаете, вон поп Никита меня как гоняет, зараза. С капитаном Мирзоевым.
— Это кто такие? — поинтересовался как бы между делом Митрий, но глаза его сузились.
Вася посмотрел на него и не ответил, нахмурился.
— Это сподручные Облы! — выпалила Валя.
— Областного какого-то комитета? — спросил Митрий.
— Ху-уугу! — выдохнула Валя.
— Эта область занимает одну шестую земли, — буркнул Вася. — Так и что, — переключился он на другую тему, — нашли «Сундук»?
Митрий покачал головой.
— Нет. Но Сева и все мы не оставляем надежд, ведь теперь здесь дежурю я. Как просохнет земля, мы снова приступим к раскопкам… Несанкционированным, конечно… Почему-то я уверен, что вы об этом не расскажете.
Валя внезапно замерла, напряженно глядя на него, как-то не по себе стало и Васе, вот будто что-то такое пролетело в комнате над их головами, какая-то невидимая мертвая птица.
— Да, — продолжал Митрий, — мы простукиваем здесь метр за метром все стены, прослушиваем землю такой штукой «Very Low Frequency», это низкочастотный металлоискатель, археологи им пользуются. Пирожков приобрел эту штуку. Он большой энтузиаст этого дела. Будь у него возможности Кургузова, так он не хуже развернулся бы. Крышу на доме он перекрыл, так, безо всякого барыша.
— Ну вот, — расстроился Вася, — дерьмо-то какое…
Митрий взглянул на него.
— Что такое?
Глаза Васи печально синели.
— Из-за них иногда даже с коммунистом Сашкой приходится соглашаться… на секунду. Но тут же врубаешься: те дерут три шкуры за доллары, а эти — за идеи. Драли. Сейчас пока затихли.
Митрий наморщил лоб.
— Погоди… что-то не вполне понимаю, о чем это ты? О ком?
— Да о шкурниках.
— Каких?
— Ну, таких, что доллары куют. Весь бизнес на этом держится со времен Прудона. А он сказал: частная собственность — кража. Так они и пухнут на краже. Все без исключения. И только тот, кто отдает бескорыстно — не шкура. Но я таких не знаю. Этот ваш Пирожков — первый.