— Да, конечно.
Митрий принес лампу, нашел удлинитель, щелкнул выключателем, светя в нутро компьютера. Вася согнулся над чревом с проводками, деталями.
— Все-таки рекомендую обратить внимание… Ну, например, он там в самом начале дает емкую программу развития гражданского общества… Говорит, что хорошее правительство — то, что правит как можно меньше. А лучшее — то, что не правит вовсе.
Вася быстро взглянул на него, ярко синея глазами в свете лампы.
— Да? Он так говорил?
— Именно.
— Круто, — одобрил Вася.
— …И предлагает свою мирную революцию, — продолжал Митрий. — Не платить налоги, а если ты на службе государственной, так просто не служить, и все.
— А с церковью что?
— Церковный налог он прекратил уже платить и не ходил туда.
— Молодец, — похвалил Вася.
— Ох, а я-то уж так соскучилася, — подала голос Валя. — По запаху-то ладанному ладному, вкусному. По свечечкам. По Одихитрии. По солнышку…
— Да вон тебе солнце, — ответил Вася, указывая отверткой на окно.
Валя покачала головой.
— Не-а, Фасечка. То солнышко по-другому светит… сквозь стеклышки в вышине, а вечером так через крест разноцветный над входом… ай, как красиво, все разноцветное… в воздухе… на плитах. И кадят отцы. Все так хорошо, так сладко. Поют… и я начинаю петь потихонечку, пританцовывать… Ну, бывает, шикнут, дернут… Отойду в самый укромный уголок за Казанскую и там стою, пока никого рядом… И они мне что-то всё отвечают.
— Кто?
— Старички и старушки вот древлие, Фасечка.
— Хых! Хы-хы-хы… Вы не обращайте внимания, Дмитрий Алексеевич. Семьдесят второе воображение у нее включилось.
— А чиво ты, Фасечка?
— Ну и чего они тебе говорят?
— Как?.. Ничего, — ответила Валя, разводя руками. — Я их сны начинаю видеть. Вот как в солнечный луч попадет если… так и вижу.
— Да что? — потребовал точности Вася.
Валя потупилась и ничего не говорила.
— Не придумала еще?
Валя молчала, улыбалась, не разжимая губ.
— В церковь-то сходить можно, — вдруг сказал Митрий. — Тут недалеко.
Валя вскинула голову.
— Как?! Правда, дядечка?
— Да. Антон Федорович и церковь тут построил, довольно оригинальную, с колоннами, склепом в подполе.
— Кто же туда ходит? — удивился Вася.
— Да кто, птицы залетают… Вот и мы можем пойти.
— Только без меня! — воскликнул Вася.
— Что так?
— Да боюсь… начнется несварение, хых, хы-хы-хы… — Вася утерся рукавом, весело глядя на Митрия и на Валю.
— Ой, дядечка, пойдем-пойдем-пойдем, — стала канючить Валя.
— Хорошо, — согласился Митрий, вставая. — Кстати, а можно минут за сорок получить представление и о Конкорде, и о Торо.
— Как?
— Да вот плейер, если, конечно, не разрядился, наушники. А там «Конкорд соната» Айвза. Как раз посвящена и Торо, и Эмерсону, и Готорну… Они там, так сказать, собственной персоной, представлены музыкально. Первый — философ Эмерсон, второй — писатель Готорн. Потом отец и дочь Олкотты. И, наконец, Торо. Четыре части.
— Это классика? Классическая музыка?
— Фортепианная.
— О, нет, я пас… не люблю это замогильное дерьмо…
Митрий поскучнел и бесцветно поинтересовался, что же он любит — Киркорова, Баскова?
— Раннего Егора Летова, Гребня, Джона Леннона…
— Гребень — это тот, который блеет?
— Это у него такой прикол.
— Да нет, я без критики. Как-то услышал, и мне даже понравилось, как бекас. Но… он же не атеист? Вон, про серебро Господа и пел. Или тоже такой прикол?
— Хоп! — вдруг согласился Вася. — Давайте Торо за сорок минут. А еще нет ли паяльника с оловом?
— Увы… — ответил Митрий и развел руками.
— Ну а… скрепка, зажигалка, старая лампочка?.. Да, и пассатижи?
— Скрепка… в смысле?
— Не духовно-патриотическая, — ответил Вася.
— Да, сейчас многие обычные слова звучат как-то странно, — согласился Митрий.
— Как ругательства, — подтвердил Вася. — Дерьмо, зараза, проклятье, скрепка, хых, хы-хы-хы… А ведь ясно, что за скрепки у Морозки. Заморозки! Да подвинчиванье гаек. Скрепками он и будет знаменит. Мне нужна канцелярская. Хотя и от духовно-патриотических канцелярщиной разит?! Хых, хы-хы-хы…
Митрий нашел плоскогубцы, отдал зажигалку, долго искал канцелярскую скрепку, пока не обнаружил одну на каком-то документе в папке.
— А старых лампочек нет, я их выбрасываю, — сказал он. — Зачем они вообще-то?
Вася ответил, что на каждой лампочке есть немного олова, на цоколе, где контакты. Тогда Митрий дал ему сразу три новые лампочки. Еще Вася попросил несколько таблеток аспирина — вместо канифоли; аспирин был сразу найден.
Потом Митрий порылся в шкафчике и нашел пыльный плеер с наушниками. Плеер разрядился. Подключив зарядное устройство к розетке, он пошел к выходу, стащил с гвоздя свою фетровую шляпу.
— А далеко церковь? — спросил Вася. — Может, лучше закрыть меня на замок?.. Вдруг припрется кто… Хотя снаряд и не прилетает в одну воронку дважды, хых, хы-хы…
Митрий согласился повесить замок. Валя хотела взять Бернарда. Митрий сказал, что тогда придется запирать Конкорда. Вообще эти шти-хель-хаары очень своенравны. Валя ответила, что Бернарду, конечно, тоже хочется посмотреть храм. Она взяла кролика и спросила его об этом прямо:
— Ну тебе ведь интересно жа, да, да? Шустик?
— Что-то новенькое, — пробормотал Вася.
Бернард задвигал усами, посматривая по сторонам, заработал передними лапами, но грудь Вали, ее вздымание — вверх-вниз — успокаивало, и он присмирел.
— Ну вот, — сказала Валя.
И они вышли, клацнул замок. Стало тихо. Нет, птицы все щебетали, перелетая с ветки на ветку мертвой березы. Это выглядело необычно… Хотя ведь и в лесу, бывает, они садятся на сухие деревья. Но тут было что-то другое. Береза вообще странное, по сути, дерево. Черное и белое. День и ночь. Серебряный какой-то день…
— «Се-э-э-ре-э-э-бро-о-о Го-с-пода мое-э-э-э-го», — проблеял Вася, подделываясь под Гребенщикова. — А у меня олово. Оно мне надо. Олово.
Олово
Олово. Г-о-о-спода моего… олово… олово… олово. — Вася словно пробовал на вкус это слово. — Олово… олово… олово… Олово-олово-олово-олово-олово… хых, хы-хы… Олово-волово-словово… Вол слова из олова. Тьфу, это меня Вальчонок заразила… Олово легкое, как алюминий, а слово должно быть крепче. Но… золотой век прошел. И серебряный тоже. И советский медным тазом накрылся. И настал век олова… хых-хы-хы… И куда-то идут оловянные солдатики… И плывут.
Да, в той сказке так все и было. Солдатики лежали в коробке, похожие друг на друга, и только один был своеобычен — одноногий, не хватило олова мастерам датским, видно стырили. Однажды его забыли возле картонного замка. Так он вырвался из своей казармы-коробки. За что и поплатился. В замке он увидел танцовщицу и влюбился в нее. Утром его нашли и поставили на окно, он выпал, был подобран другими мальчишками, которые усадили его после дождя в бумажный кораблик и отправили в плаванье. Замечательная там была крыса. Еще одна служительница Обло-Лайи. Заметив солдатика в лодке, орала: где, мол, твой паспорт?! Где паспорт? Потом он попал в брюхо рыбы, рыбу поймали, и нож кухарки освободил солдатика… Да тут злой мальчишка взял да и швырнул его в печку, солдатик стал плавиться… И ветер подул да и занес в огонь ту бумажную танцовщицу, как бабочку. Вот и все. А потом кухарка вымела с углями и комочек олова да почерневший кусочек брошки.
— Мне бы тот комочек, — пробормотал Вася, пробуя соскрести с цоколя лампочки немного олова.
Но олово было размазано, и тогда он решил прикладывать раскаленный конец скрепки прямо к этому пятнышку на цоколе. Аспирин он развел в воде.
А сказка была отличная, любимая в детстве Васей. Особенно ему нравилось, как солдатик плыл и как крыса орала про паспорт. Уже и тогда это вызывало его фирменный смех. Какие вообще паспорта в сказках? И зачем оловянному одноногому солдатику паспорт? Бумажка какая-то, где написано, что он действительно солдатик из олова. А подростком он прочитал про одного мореплавателя-одиночку, смастерившего себе паспорт и выдавшего его самому себе посреди просторов океана. Как же его звали? И куда он плыл?
Вася щелкнул зажигалкой, зажал скрепку с отогнутым концом плоскогубцами и поднес ее к пламени. Когда конец скрепки раскалился докрасна, он быстро приложил его к оловянной кляксе на цоколе лампочки и потом к микросхеме, вынутой из компьютера материнской платы.
— Но мне-то теперь… — бормотал Вася, уже слегка шепелявя из-за обломанного зуба, — как… как быть?.. Зараза… Корабль угнали.
Вдруг примолкнувшая Zaragoza в клетке на подоконнике бурно запела. Вася бросил взгляд и дернулся, как если бы прикоснулся к оголенным проводам. За окном маячил чей-то силуэт. Вслед за зарянкой на окне запели и все птицы. Вася замер. Это был силуэт человека. Даже скорее тень. А сам человек стоял где-то сбоку от окна. И медленно отошел дальше. Тень пропала. Вася перестал дышать, прислушиваясь. Кто это мог быть? Первая мысль — Эдик! Но что же он не приблизился к окну, не заглянул сюда? Может, Зык-Язык?.. И что дальше? Вася ждал. Но никто больше не появлялся. Наконец он осторожно встал и вплотную подошел к окну, посмотрел влево, вправо. На солнечной земле прыгали воробьи. Среди кустов ходили две козы и бегали перепачканные апрельской грязью козлята. Вася перешел к другому окну. Но и обзор из него ничего не дал. Вася передернул плечами. Он еще некоторое время прислушивался, проводя языком по губам, но ничего кроме щебетанья и пересвиста птиц не слышал. Зарянка Zaragoza умолкла. Вася с любопытством смотрел на нее. Вот уж она точно знала, кто это был.
Птицы успокоились.
Устав прислушиваться и бояться собственных вздохов, Вася вспомнил о плеере, взял его, нажал кнопку, тот включился. Вася смотрел на крошечный дисплей, выбирая папку с музыкой, нашел «Charles Ives — Piano Sonata No.2, „Concord, Mass.“ Herbert Henck (piano)», еще раз посмотрел в окно и вставил маленькие наушники в уши, а плеер сунул в карман.