— Да, не все бизнесмены тупые тугие кошелки… Кстати, Айвз тоже был деловым человеком, — заметил Митрий Алексеевич.
— Да ну? — не поверил Вася.
— Работал поначалу клерком в страховой компании, а музыку сочинял по ночам. Потом дела его пошли в гору, и он сам возглавил страховую компанию. И так и не оставил свой бизнес. Будто наперекор герою своей «Конкорд сонаты»… говорившему… да вот буквально следующее… — И Митрий Алексеевич ловко извлек из небольшого плотного строя книг на полке темно-зеленый томик, полистал его, но вдруг хлопнул себя по лбу. — О нет, постойте, это же не здесь. Не в «Уолдене». Про бизнес у него в другом месте, так… так… В «Жизни без принципа», — точно. Ну, это только в инете можно найти. У нас кое-как издают Торо. То ли ленятся, то ли боятся. В общем, он говорит… он там примерно следующее… Что, дескать, нет ничего на свете бессмысленней бизнеса, что даже преступление не так противоречит поэзии, чем бизнес… как бизнес, да.
— Это кто, Айвз?
— Да нет, Генри Торо, которого бизнесмен Айвз сделал героем своей знаменитой сонаты.
— Ой, вот это картошечки, мм, корочка хрустящая, — замурлыкала Валя.
Но вскоре великолепный обед был испорчен самым неприятным образом. Первая неладное почуяла Валя: сморщила нос, повела им из стороны в сторону.
— Фу… чиво это…
Даже подозрительно взглянула на Васю.
Вскоре и Вася уловил неприятный запах.
— Ого, кажется, птички испортили воздух — все вместе или кто-то? — полюбопытствовал он у Митрия Алексеевича.
Митрий Алексеевич озирался и вдруг остановил взгляд на кролике, пригревшемся у изразцовой печки.
— По-моему, не стоило давать ему молока. Козье молоко слишком жирное, — проговорил он.
Вася посмотрел на Валю.
— Ну вот, Вальчонок, это все ты.
Валя не хотела вставать из-за стола.
— Фася, хватит тебе.
— Ну ты же козу доила? И всем хвалилась, даже Бернарду. Вот и получай.
— И чиво?
— Да как… убирать надо.
— Я доила…
— Хых-хы-хы… А убирай кто — Айвз? Билл Гейтс?
Валя насупилась, склонила упрямо голову.
— Фася…
— Что Вася? Ты же его потащила в лодку. Его собратья уже, одичалые и веселые, шныряют по рощам, как настоящие анархисты, хы-хы-хы, хы-хы-хы-хы-ы-ы…
Митрий Алексеевич улыбался. Валя старалась сохранять обиженный и серьезный вид, но уже и сама хихикала.
— А он, зараза, пригрелся у буржуазной печки, — продолжал сквозь смех Вася, — и не хочет следовать заветам вождей, хы-хы-хы… Дух спонтанности и разнообразия! Так говорил тебе Мюррей Букчин[3]. И твои собратья спонтанно рванули в поля. А ты? Ладно, Букчин и там Боб Черный[4]. Но как ты мог забыть сорок восемь заветов Шиповника?.. А я тебе их напомню, засранец. Сиди и слушай. Первое: разве придется от чего-то зависеть, если оседлал сущность природы? А ты даже не оседлал сущность козы! Второе: слепому не познать красоты орнамента, а глухому звуков колокола и барабана. Но бывают глухи и слепы разумом, как ты. Да, зачем пил молоко козы? Третье: Высочайший правил народом Поднебесной и однажды отправился к учителям на горе, да на юге от реки Фыншуй в глубоком уединении забыл про свою Поднебесную. Вот что такое самозабвенный анархизм, а ты не можешь забыть дармовое тепло. Четвертое: вас заботит, что большое дерево не приносит пользы? Так пересадите его в бесплодную местность, в широкую степь, чтобы около него блуждали в недеянии и спали под ним в скитаниях. И оно не погибнет раньше времени ни от топора, ни от секиры, ибо, не принося никому пользы, оно не приносит и вреда. А ты выбрал изразцовую печку и общество каннибалов и пожирателей всего, что движется. Тут любому придет мысль о кроличьей пользе, хых! Хых!
— Фасечка, что ты говоришь?!
— Пусть внимает мудрости тысячелетий, — безжалостно ответил Вася, пыхая синевой глаз. — На каком завете я остановился?.. Да. Теперь пятое: свирель земли — это все ее отверстия, как у свирели человека, а свирель вселенной — это тьма ладов, и каждый звучит сам по себе, и все вещи поют безо всякого насилия. Почему же ты, дурной кролик, не хочешь бегать в лесах и петь?
— Фасечка! Ты чиво? Чиво с тобой?.. Кролики не поют.
— Откуда мы знаем? — спросил Вася, взглядывая откуда-то свысока, наверное, с вершин тысячелетий, на Валю. — Когда умирают, тонко кричат. Это их песнь смерти. Значит, должна быть и другая, жизненная.
— Может, все-таки пока его почистить слегка? — предложил Митрий Алексеевич, откидываясь на спинку стула. — И убрать за ним?
— Фася…
— Вальчонок, я, что ли, его приемная мать?
— Ох… ну ладно… — Валя встала и попросила тряпку.
Митрий Алексеевич нашел какую-то старую футболку. Валя терла тряпкой пол. Вася посоветовал отмывать водой. Митрий Алексеевич дал ей старый тазик с водой и, прихватив кисет и трубочку с зажигалкой, вышел на улицу. За ним последовал и Вася.
Валя бубнила что-то, отмывая тряпкой пол. Потом взялась за кролика.
— Валька очень ленивая, — сказал Вася.
Митрий Алексеевич задумчиво взглянул на него сбоку, пустил клуб дыма.
— Но козу доила ловко, — заметил Митрий Алексеевич. — Сначала не получалось, а потом взяла свое память рук, пальцев. Она же деревенская?
— Ну да, — сказал Вася. — Хотя… хых, кто знает, на каких кругах вселенной ее деревня…
— Она мне сказала, что вы держите путь… на Елисейские Поля? — спросил Митрий Алексеевич.
Вася махнул рукой.
— Да ну.
— А… если не секрет, куда на самом деле?
Вася испуганно взглянул на Митрия Алексеевича.
— Да… так… попутешествовать прлосто, — пробормотал он, картавя.
Митрий Алексеевич кивнул.
— Это понятно. Но в любом путешествии есть точка А и точка Б, так ведь?
Странники древних времен
— Странники древних времен скитались в беспредельном, — ответил туманно Вася. — Так и сказано в десятой заповеди: забудь о времени, о суждениях, найди радость в бесконечном, там и поселись!
— Хм. Кстати, чьи это заповеди? Никогда не слышал.
— Смотрителя сада шиповника. Одет в рубище, но за пазухой нефрит. Это про него пословица. Он любил отрепья, заплатки, сандалии, подвязанные веревкой, шляпу из тростника, такой же плащ и выглядел, как неказистый шиповник, пока тот не зацветет, а потом и даст плод. Вообще там приврали на самом деле его биографы, что, мол, он был смотрителем сада лаковых деревьев. Ведь он сам говорил, что лаковое деревце срубают, ибо оно полезно, ибо все знают, как полезно быть полезным, и никто не знает, как полезно быть бесполезным. Это и заставило меня усомниться, что он мог занимать такую должность. А недавно я увидел его во сне, и он был смотрителем шиповника. Шиповник никто не срубает.
— Но он же все-таки полезен?
— Ну да… Но это уж точно ему не вредит, как лаковому деревцу.
— Мне и вправду все это напомнило шиповник, такие одинокие кустики тут встречаются… Правда, не сады, — признался Митрий Алексеевич.
Вышла Валя с тазиком, спросила, куда вылить воду, хозяин указал дымящимся чубуком на кусты в сторонке. Возвращаясь от кустов, Валя попросила Васю:
— Пойдем, подержишь, пока я ему жопу помою.
— Лучше это сделать на улице, — посоветовал Митрий Алексеевич.
— И его надо вообще посадить в клетку в конюшню, — сказал Вася.
— А если б тебя самого в клетку-то? — возмутилась Валя.
— Так я не дрищу в башне! — воскликнул с негодованием Вася.
Валя вынесла кролика. И сразу откуда-то вымахал Конкорд, он молча бежал к своему красному знакомцу с надорванным ухом. Да Митрий Алексеевич на этот раз вовремя кликнул высоким голосом птицы. И Конкорд вмиг свернул и отбежал за угол, глядя вверх.
— Хых, хы-хы, — просмеялся Вася. — Бегающая соната!
— Сатана! — крикнула Валя.
Митрий Алексеевич предложил ей взять тазик со свежей водой и отвел ее в конюшню, где были загон для коз и загончик поменьше для козлят, которых надобно было держать отдельно. Здесь Валя и отмыла своего Бернарда. Митрий Алексеевич сказал, что в самом деле кролика можно посадить в ящик, пока не минует расстройство. Он принес вместительный ящик из картона с какими-то полустершимися надписями и цифрами, постелил на дно сена. Но Валя опасалась, что Конкорд достанет его там. Тогда Митрий Алексеевич ответил, что можно отнести ящик во флигель и там закрыть. Так и поступили, хотя Валя печалилась и все переживала.
— Ну это же кролик, а не кавалер! — воскликнул в сердцах Вася.
— Ушко у него порватое, — вздыхала Валя. — И холодно там.
А погода и впрямь испортилась, над полями, над кронами, над водами поползли сивые тучи, задул резкий северный ветер.
— Ничего, у него отличный заячий тулупчик, — напомнил Вася, — у новозеландца твоего.
Когда они снова уселись в проветренной комнате и приступили к прерванной трапезе, за окном замелькали белые пушинки.
— Снег, — сказал Митрий Алексеевич.
— Опа! — откликнулся Вася.
— Вот видишь, — подхватила Валя.
— Хых, как будто я виноват, а не козы. А я даже не козел. Это он тоже в ответе за произведенный эффект. У него есть имя? — спросил он у Митрия Алексеевича.
Тот кивнул и ответил:
— Старик.
— А у козы? — заинтересовалась Валя.
— Мэри.
— Хых-хы-хы, — засмеялся Вася. — Класс. Старик и Мэри. Это вы их так назвали?
— Нет. Прежний хозяин.
— Тут не скотный двор, а литературная гостиная, — заметил Вася. — То-то у меня и возникают все время какие-то…
— Видения? — спросила Валя.
— Подозрения насчет всего… насчет этой реальности.
— Ну, — откликнулся Митрий Алексеевич, — если обратить взор, к примеру, вверх, ночью, то увидишь целые тома письмен. Я имею в виду созвездия. Что ни созвездие, то библиография. Сказания, мифы, романы, стихи. То же и люди. Их имена, фамилии. Твоя фамилия?..
Вася заерзал.